Глава четвертая. Страницы: 5

Глава четвертая. Первые годы директорства в Московской консерватории (1866–1871) // Л. Баренбойм 12 августа 2008 / Николай Григорьевич Рубинштейн. История жизни и деятельности Страницы: 1 2 3 4 5 6 В те годы Балакирев не раз приезжал в Москву, ставя своей задачей закрепить единение двух групп музыкантов — петербургской и московской. Об одной из таких встреч рассказывает Кашкин: «В феврале или марте 1868 года Балакирев приехал в Москву со специальной целью поближе познакомиться с московским музыкальным кружком и условиться с Н. Г. Рубинштейном относительно обоюдного содействия в будущем концертном сезоне. Мы собрались человек пять-шесть из консерваторского кружка у Н. Г. Рубинштейна < …> в этот вечер разговоры постоянно сопровождались музыкой, и за фортепиано садились то Рубинштейн, то Балакирев < …> Вечер прошел очень оживленно, и мы сразу почувствовали себя как будто давно знакомыми с Балакиревым»1. Римский-Корсаков, вспоминая о другой встрече, замечает, что, как ему тогда казалось, целью поездки в Москву «было сближение с Н. Г. Рубинштейном», которого Балакирев ставил как пианиста выше брата и которому даже прощались «артистическая лень и бесшабашная жизнь», рассматривавшиеся как следствие «чудной московской жизни»2. Помнил о тогдашнем приезде петербургских музыкантов (в их числе был и Бородин) в Москву и Кашкин. По его словам, Рубинштейн и Балакирев в присутствии других участников московского консерваторского кружка «строили разные предположения относительно предстоящих концертов и вообще музыкальных дел»3. Одним из таких «дел» была написанная тогда Балакиревым специально для Рубинштейна и ему посвященная фортепианная пьеса «Исламей», которую московский пианист вскоре исполнил в обеих русских столицах. Чайковский называл «Исламей» — вслед за Балакиревым — армяно-грузинско-иерихонской, иными словами, армяно-грузинско-московской фантазией (Иерихон — прозвище, данное Балакиревым Москве); второй темой восточной фантазии послужила татарская песня, которую композитор услышал во время посещения московского консерваторского кружка (ее напевал актер К. Н. Де-Лазари)4. Балакирев в письме к Рубинштейну писал, что посвящает ему «свою Иерихонскую (то есть Московскую. — Л. Б.) рапсодию < …> в знак начавшегося нашего тесного сближения, которое, надеюсь, не прекратится между нами, а, напротив, будет усиливаться»5. Смещение Балакирева с поста руководителя петербургских симфонических концертов Музыкального общества, подготовленное интригами против него и осуществленное сановной «покровителшицей» Общества, до последней степени возмутило Рубинштейна и окружавших его музыкантов. Через два-три дня после того, как Николай Григорьевич получил от Балакирева письмо (оно датировано 29 апреля 1869 года), в котором сообщалось, что его, Балакирева, отстранили от деятельности в Музыкальном обществе, и описывалось, как это было сделано6, в первопрестольной столице раздался «Голос из московского музыкального мира»: так была озаглавлена опубликованная 4 мая 1869 года статья Чайковского, в которой выражался гневный протест против учиненного в Петербурге произвола. Сам Рубинштейн надумал было во всеуслышание заявить о своем решительном несогласии с действиями великой княгини. Отговорил его Балакирев. «Теперь хлопотать об моем возвращении в Русское музыкальное общество уже поздно, — писал он Чайковскому. — Дело зашло слишком далеко, и удержите Рубинштейна < …> от всяких препирательств с высокой покровительницей, или, лучше сказать, управительницей. Иначе он легко может повредить себе, а себя он обязан беречь ради дела»7. Вскоре Балакирев приехал в Москву. Рубинштейн выказал желание выступить в следующем сезоне в концертах Бесплатной музыкальной школы с целью помочь ей, а также выразить таким путем публичную поддержку Балакиреву и протест против действий Петербургской дирекции Общества8. Балакирев в письме к Римскому-Корсакову говорит о подчеркнуто дружеском по отношению к нему поведении Николая Григорьевича: «Видел я и другого (иерихонского Ловеласа,, сиречь Н. Рубинштейна. Он в высшей степени сочувственно меня встретил и по обычаю иерихонскому закатил мне обед в «Эрмитаже» с покушениями меня поить вином < …> С моим выходом из Музыкального общества он не хочет иметь с ним никакой связи и в Москве дело будет вести совершенно отдельно, если вздумают утверждать новый устав, сочиненный немецкой компанией. Он даже заявил Главной дирекции, что в случае, [если] устав пройдет, несмотря на их протест, то они все выйдут вон. Он мне обещал приехать для участия в одном из концертов школы. Одним словом, я им доволен по горло. Он в самом деле «честный артист. Об Чайковском говорить нечего. Одним словом, они меня очаровали и пленили»9. Спустя несколько месяцев Рубинштейн выполнил свое обещание и выступил в концерте Бесплатной музыкальной школы, сыграв к тому же «Исламей» Балакирева. Его приезд в Петербург к «балакиревцам», как писал Бородин жене, «громом поразил Музыкальное общество» и довел Елену Павловну до бешенства. Характерно продолжение этого письма: «А Николай Григорьевич молодец. Он ни к кому из Музыкального общества не поехал < …> В то время, когда здешняя консерватория (имелся в виду прежде всего Заремба. — Л. Б.) ехидствует по отношению к нашему кружку, Московская ухаживает за нами < …> Отношениями Рубинштейна к нашему кружку вся консерваторская петербургская клика недовольна и злобствует с пеною у рта, не щадя никого и ничего»10. Репертуарные симпатии Рубинштейна-дирижера. Рубинштейн-пианист конца 60-х годов Хотя руководство консерваторией отнимало у Рубинштейна тьму времени и сил, артистическая деятельность его не только не сократилась, но, напротив, возросла. Он несколько раз появлялся на концертных эстрадах Петербурга — продирижировал симфоническим собранием Музыкального общества (25 января 1869 года) и в тот же вечер исполнил концерты Литольфа (Четвертый, d-moll) и Листа (Второй, A-dur); выступил в концерте Бесплатной музыкальной школы (30 ноября 1869 года), сыграв концерт Листа (Первый, Es-dur) и пьесы Ласковского (Колыбельная), Чайковского (Романс, ор. 5) и Балакирева («Исламей»); принял участие в концертах некоторых артистов, в том числе и в авторском вечере А. Г. Рубинштейна (28 февраля 1871 года). В марте 1868 года Николай Григорьевич давал концерты, обычно благотворительные, в губернских городах (Тула, Воронеж и другие), которые были уже связаны с Москвой железной дорогой (это позволяло ему всякий раз отлучаться из консерватории всего на один-два дня). Город Кенигсберг (ныне Калининград), отмечавший в июне 1870 года 100-летие со дня рождения Бетховена, пригласил Рубинштейна быть руководителем музыкальных празднеств. Московский артист продирижировал здесь Девятой симфонией, сыграл Пятый фортепианный концерт и какие-то сонаты, принял участие как пианист в камерных ансамблях и в исполнении цикла песен «К далекой возлюбленной». Весной 1871 года он один раз появился перед венской публикой («Николай,— писал А. Г. Рубинштейн матери, — принял ангажемент сыграть в Вене в филармоническом концерте < …> Он правильно сделал, хотя ему только оплатили проезд туда и обратно»11. Имеются сведения об отдельных концертах Николая Григорьевича в летнее время в Бадене и некоторых других местах… Таким образом, круг городов, в которых выступал Рубинштейн, несколько расширился. Но масштаб его артистических поездок ни в какое сравнение не мог идти с размахом концертных турне его старшего брата. Как и прежде, основная исполнительская деятельность Николая Григорьевича продолжала протекать в его родной Москве. Здесь, в Москве, оркестр, которым он дирижировал, заметно улучшился благодаря постоянному в нем участию в качестве концертмейстеров таких музыкантов, как Ф. Лауб, Г. Шрадик и Б. Косман. Появилась возможность, начиная с сезона 1869/70 года, периодически представлять публике наиболее талантливых питомцев консерватории. Первой выступила ученица Рубинштейна А. Ю. Зограф с концертом Es-dur Литольфа. По отзывам прессы, дебют консерваторской ученицы прошел отлично. Но волнение ее учителя и директора консерватории, человека впечатлительнейшего, было столь велико, что после концерта, которым он дирижировал, «с ним сделался страшный нервический припадок», он «не в состоянии был подняться с места», и у него на несколько часов «отнялась левая сторона»12. Одним из самых ярких событий в московской музыкальной жизни второй половины 60-х годов был приезд Берлиоза (1867—1868). Рубинштейн и консерваторский кружок ожидали прибытия французского музыканта с особым интересом. Тому были две причины: во-первых, Берлиоз почитался как родоначальник новейшего направления в музыке, как один из триады «Берлиоз — Лист — Вагнер», и творчеством его Николай Григорьевич был увлечен; во-вторых, Берлиоз был гениальным капельмейстером, способным столь же сильно воздействовать своим искусством, как Лист игрой на фортепиано. В Москве французский артист дирижировал не только своими сочинениями, но и Пятой симфонией Бетховена, отрывками из «Иуды Маккавея» Генделя, «Офферториумом» Моцарта и хором «Славься» из «Ивана Сусанина» Глинки. У такого дирижера Рубинштейну было чему поучиться. Он мог осуществить свое намерение тем легче, что к приезду Берлиоза подготовил с оркестром и хором отдельные номера из его программы, а во время репетиций и самого концерта в огромном здании Экзерциргауза «исправлял при нем обязанности второго капельмейстера, то есть повторял движения его палочки для оркестра, сидевшего позади большого хора, помещавшегося в передней части эстрады»13. Спустя год с лишним после московских гастролей Берлиоз умер. Последнее музыкальное приветствие он принял от Николая Григорьевича, когда находился на смертном одре: 22 февраля 1869 года, за несколько дней до его кончины, Рубинштейн исполнил с огромным успехом ряд номеров из «Осуждения Фауста», послал об этом композитору телеграмму и успел получить от него благодарственный ответ. Рубинштейну суждено было совершить в России и артистическую панихиду по Берлиозу: 22 апреля 1869 года он исполнил в том же зале Экзерциргауза, в котором выступал французский композитор, его грандиозный Реквием для смешанного хора, оркестра и четырех дополнительных оркестров медных инструментов и ударных. К этому концерту Балакирев прислал Рубинштейну дирижерскую палочку Берлиоза, которую тот когда-то подарил петербургскому музыканту. Палочка должна была служить символом близости эстетических взглядов «балакиревцев» и московского консерваторского кружка. Репертуарная политика Рубинштейна-дирижера, начатая им с первых симфонических собраний Музыкального общества, не претерпела сколько-нибудь существенных изменений. Пожалуй, следует лишь указать на три характерные для конца 60-х и начала 70-х годов тенденции: во-первых, в программах несколько чаще, чем раньше, стали встречаться имена Листа и особенно Берлиоза; во-вторых, большое внимание уделялось музыке «балакиревцев» (о чем уже говорилось); в-третьих, исполнено было все, что написал в те годы для оркестра (частично и для хора) Чайковский, — танцы из оперы «Воевода» (1867), Первая симфония («Зимние грезы», 1868), симфоническая поэма «Фатум» (1869), увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта» (1870) и «Хор цветов и насекомых» из предполагавшейся оперы «Мандрагора» (1870). В чем проявлялись особенности дирижерского искусства Рубинштейна? Пресса тех лет не дает ответа на поставленный вопрос и обычно ограничивается выражением изумления по поводу того, как неузнаваемо меняется оркестр театра под палочкой Рубинштейна. Лишь один Бородин после петербургского концерта Николая Григорьевича попытался в нескольких словах сопоставить дирижерское искусство обоих братьев. Он отдал предпочтение младшему. Почему? Потому, что «у него в оркестре все ясно, определительно, все на месте»14. Примечательны также слова Одоевского, обращенные к русским капельмейстерам: «Заметьте, какой живой темп Рубинштейн и Берлиоз дают Глинкиной музыке; поучитесь у них, господа!»15. Как пианист Рубинштейн продолжал участвовать в ансамблях на квартетных вечерах Общества, выступать с оркестром на симфонических собраниях16 и давать ежегодно по одному бенефисному концерту. Приводим программы бенефисных концертов: 1867, 31 марта. Шуман. Увертюра к опере «Геновева». — Бетховен. Концерт № 4, G-dur. — Мендельсон. Песня без слов. — Шопен. Экспромт. — Шуман. Романс. — Мендельсон. Финал из неоконченной оперы «Лорелея». — Лист. Пляска смерти; парафраза на «Dies irae». — Дюбюк. Колыбельная.— Балакирев. Салонная пьеса. — А. Рубинштейн. Экспромт. — Ласковский. Рассказ старушки. — Чайковский. Каприччио (позже названное «Русское скерцо», ор. 1 № 1). 1868, 27 февраля. Бетховен. Увертюра к опере «Фиделио». — Лист. Концерт № 2, A-dur. — Обер. Ария из оперы «Фра-Дьяволо» (исп. А. Меньшикова).— Бах. Хроматическая фантазия и фуга. — Вебер. Увертюра к опере «Эврианта». — Шуман. Симфонические этюды. — Глинка. «Песня Маргариты». — Шуберт. «Приют» (исп. А. Меньшикова). — Вагнер — Бюлов. Парафраза «Мейстерзингеры». — Чайковский. Скерцо F-dur, op. 2 (из «Воспоминаний о Гапсале»). — Мартини. Гавот. — Лист. «На берегу ручья» (на бис: Шопен. Колыбельная). — Бетховен — А. Рубинштейн. Марш из «Афинских развалин». 1869, 4 апреля. Ларош. Увертюра к неоконченной опере «Кармозина».— Литольф. Концерт № 4, d-moll, op. 102. — Шопен. Фантазия f-moll. — Берлиоз. Отрывки из драматической легенды для солистов, хора и оркестра «Осуждение Фауста».— А. Рубинштейн. Шесть национальных танцев для ф-п. 1870, 27 марта. Ларош. 1-я часть неоконченной симфонии.— Бетховен. Концерт № 5, Es-dur. — Глюк. Сцена из 2-го акта оперы «Орфей» (исп. ученица консерватории Н. Гуреева). — Фильд. Ноктюрн. — Глинка — Лист. Марш Черномора. — Шопен. Соната b-moll, op. 35. — Гуно. Ария из оперы «Фауст» (исп. ученица консерватории А. Андронова). — Мендельсон. Песня без слов. — Глинка — Балакирев. Арагонская хота. 1871, 18 марта. Бетховен. Увертюра «Кориолан». — Шопен. Концерт № 1, e-moll. — Даргомыжский. «Не скажу никому». — Глинка. «Я помню чудное мгновенье» (исп. ученик консерватории). — Бетховен. 32 вариации, c-moll. — Даргомыжский. Женский хор из неоконченной оперы «Рогдана» («Тише лейтесь, ручейки»). — Гретри. Хор из оперы «Двое скупых». — Шуберт. Музыкальные моменты. — Вебер. Соната № 2, As-dur, op. 39. — Таузиг. Вальс-каприс для ф-п. (Венские вечера, № 2).