4

Глава вторая. Перед выбором жизненного пути (1851–1859) // Л. Баренбойм 18 декабря 2009 / Николай Григорьевич Рубинштейн. История жизни и деятельности Страницы: 1 2 3 Разрыв с женой. Снова артист! Долго так продолжаться не могло. Совместная жизнь супругов рано или поздно должна была распасться. Тому был ряд причин. Одна, и, может быть, важнейшая, заключалась в их духовном неравенстве, «в худшем из неравенств — в неравенстве развития» (Герцен): Николай Григорьевич с его широким кругозором и высокими устремлениями жил в интеллектуальном мире, далеком от мирка его родовитой жены, которая владела крохами знаний, полученных под присмотром иностранной гувернантки, почитывала благонравные английские романы и была приучена к паразитическому существованию. К тому же Елизавета Дмитриевна была значительно старше Рубинштейна и обладала устойчивыми привычками светской дамы; супруги, живя вместе, из-за разного распределения их времени почти не встречались, разве лишь в воскресные дни. Другая причина, которая вела к их неизбежному разрыву, состояла в том, что одареннейший артист, осознававший свою художественную силу, был посажен в заточение: ему было поставлено немыслимое условие — перестать быть артистом. Третья причина сводилась к тому, что Рубинштейну приходилось затрачивать каторжные усилия для того, чтобы раздобывать немалые капиталы для содержания дома, жизнь которого его не интересовала и не могла интересовать. Наконец, Рубинштейна тянуло к свободной жизни: не забудем, что он смолоду привык совмещать интенсивную работу с дружескими пирушками и карточным столом. Через три года совместной жизни супруги расстались, тем легче, что детей у них не было. Именно расстались, а не расторгли брак: до конца жизни Рубинштейн продолжал числиться в официальных документах мужем Е. Д. Хрущевой. Хотя Кашкин и пишет, что «супруги расстались без всякой ссоры, гнева, но и без сожаления»1, в действительности все произошло не так просто. Год с лишним после того, как супруги разъехались, Антон Рубинштейн, который был хорошо осведомлен в ту пору о делах брата, писал матери: То, что Вы пишете о Николае, очень нас поразило. Не знаю, нужно ли радоваться или огорчаться. Если покончено навсегда, это было бы счастьем <…>. То, что она уехала из Москвы, хорошо. Но если ей вздумается когда-нибудь вернуться, то, при ее эксцентричности, начнутся слезы, покаяния, просьбы, гнев, месть и т. д. Тогда хорошо будет, если обойдется без судебного разбирательства2. Три года, в течение которых Рубинштейн был обречен на артистическое бездействие и устранен от публики, не пропали, однако, даром для него; больше того, в некотором смысле прошли не без пользы. В свободные минуты, особенно в летние месяцы, когда не было нужды ездить по урокам и посещать классы Николаевского института, он, по его словам, «внутренне углубился в искусство, установив для себя в нем твердые, самостоятельные принципы»3, занялся музыкальным самообразованием и совершенствованием своей техники, знакомился с дотоле ему неизвестной или новой музыкой, штудировал, перечитывал и передумывал наиболее интересные работы по истории, теории и эстетике музыки на разных языках (впоследствии, по словам знавших его, он поражал энциклопедичностью своих знаний!). К тому же изнурительный и тяжкий педагогический труд закалил его натуру и укрепил волю. Сверх того Николай Григорьевич получил несравненную опытность в музыкально-воспитательском деле. И, наконец, благодаря многочисленным урокам в различных домах, организации закрытых камерных концертов, знакомствам — в силу родственных связей с Хрущевыми — в великосветском и высокопоставленном купеческом обществе и непрекращавшемуся общению с разночинными кругами, начавшемуся еще в университетские годы, Рубинштейн приобрел в Москве широчайшие связи, сказавшиеся в годы организации Московского отделения РМО. Хотя в 1855-1858 годах Рубинштейна оторвали от открытой музыкальной жизни, и к тому же он был очень молод, авторитет его как музыканта и человека стоял в Москве и тогда уже высоко. Свидетельством может служить следующий факт. К концу 1850-х годов, когда начался известный подъем умственной жизни, и возникали новые или стали воскрешаться старые общественные формирования, Л. Н. Толстой с двумя своими друзьями и любителями музыки Ю. А. Оболенским и В. П. Боткиным приступили к хлопотам об организации в Москве Общества камерной музыки, которое устраивало бы хорошие концерты. Был разработан устав Общества. Как слышал Кашкин из уст Толстого4, инициативная группа в поисках музыкального руководителя Общества обратилась к Л. Онноре, которого хорошо знали в Москве, и который пользовался симпатией и уважением. О Рубинштейне не думали, так как в открытой музыкальной жизни он участия не принимал. Но Онноре отверг сделанное ему предложение по той причине, что в Москве, по его словам, имелся в те времена единственный музыкант, который по своим художественным и организаторским способностям и авторитету мог бы с успехом взять на себя миссию руководителя такого Общества. Тогда-то, к слову говоря, и состоялось знакомство Толстого с Николаем Рубинштейном, которого тот высоко ставил как музыканта и с которым, по словам сына Льва Толстого, «обсуждал учреждение музыкального Общества в Москве»5. По причинам, о которых здесь нет нужды распространяться, Общество камерной музыки создано не было. Но из отзыва Л. Онноре нетрудно сделать вывод, что уже тогда Рубинштейн приобрел в московском музыкально-артистическом мире выдающееся положение. В селе Богородском под Москвой К тому времени, когда, освободившись от тягот неудачной семейной жизни, Рубинштейн получил, наконец, возможность вернуться к тому, к чему был предназначен, ему едва исполнилось двадцать три года. Он был хорош собой. Невысокого, но несколько большего, чем Антон Григорьевич, роста, он, как и старший брат, был плотного сложения, коренаст и являл впечатление человека физически сильного. Внешне братья были несхожи: Антон скорее унаследовал наружность матери, Николай, особенно в молодые годы, своим обликом больше напоминал отца. Лицу младшего Рубинштейна придавали прелесть и обаяние некрупные мягкие линии, четко обрисованные крылья носа, высокий лоб, небольшие ушки над пухлой губой, мягко спадавшие слегка вьющиеся пряди светло-каштановых волос и большие, соразмерно поставленные голубовато-серые глаза. Взор его был пристален, лицо хоть и спокойно, но очень подвижно. Это всякий раз меняло его внешний облик, и одним он казался добрым и ласковым, другим —погруженным в задумчивость, третьим — холодным и даже надменным, четвертым — властным, пятым — веселым и озорным… Сколько характеристик — столько различий! Все в нем было естественно — ни позы, ни рисовки! Непринужденность, как и чувство собственного достоинства, являлись отражением внутренней сосредоточенности и ненапряженности. Полной гармоничности его стройной фигуры, быть может, чуть мешали непропорционально длинные руки с плотными и широкими, как и у Антона Григорьевича, кистями и сравнительно короткими широкими пальцами. Он был одновременно величав и изящен, пронизан духовностью и запечатлевался в памяти тех, с кем встречался, раз и навсегда.. Сердца многих он привлекал не только внешним видом, но и прямотой, простотой и остроумием, манерой говорить, смеяться и возмущаться, приятным тембром довольно высокого голоса… С Антоном Григорьевичем младший брат не виделся несколько лет. Тот концертировал тогда по европейским странам и весной 1858 года, — добившись широчайшей известности и славы, но столь же необеспеченный, как и раньше, — строил планы вернуться на родину. Он был поглощен не вполне еще ясно оформившимися проектами коренным образом реорганизовать русскую музыкальную жизнь. Не ведая в чужих краях, что брак Николая Григорьевича распался или готов распасться, А. Г. Рубинштейн в письмах из Парижа настойчиво расспрашивал мать, будет ли Николай «проводить лето в своих имениях»6, или же в летние месяцы они смогут собраться где-нибудь всей семьей. Братья были дружны, но душевной близости между ними не было. Старший высоко ставил дарование младшего, его энергию, ум и радовался каждому его достижению. Но в силу старшинства и властности вел себя по отношению к Николаю как наставник. Такое поведение порой тяготило младшего Рубинштейна, отличавшегося не только независимостью и решительностью характера, но и строптивостью… Обстоятельства сложились так, что во второй половине лета 1858 года в селе Богородском под Москвой под одной крышей собрался весь рубинштейновский клан: Калерия Христофоровна; трое ее сыновей — Антон, Николай и их старший брат Яков, врач, страстный любитель музыки и, по воспоминаниям современников, натура сильная и талантливая; младшая дочь Софья, девушка с ясным умом, широко образованная и прекрасная музыкантша; замужняя старшая дочь Любовь, красавица, напоминавшая рафаэлевских мадонн и обладавшая прелестным контральто7. В доме, где поселилась семья, был рояль, и братья увлеченно играли в четыре руки и аккомпанировали сестрам, которые отлично пели. Еще до возвращения в Россию Антон Григорьевич мечтал о таком летнем времяпрепровождении и весной писал матери из Лондона: «Очень рад, что Николай проведет это лето у Вас, музицированию не будет конца. Если бы только Люба могла присутствовать»8. Дни, когда братья Рубинштейны встретились в селе Богородском и музицировали там, пали на знаменательный период в истории России. Приближались годы революционной ситуации. Пробуждение умственных сил сказывалось во всех областях жизни. Н. В. Шелгунов, один из соратников Чернышевского, писал впоследствии: Это было удивительное время … Спавшая до того времени мысль, заколыхалась, дрогнула, начала работать. Порыв был сильный и задачи громадные … Решались судьбы будущих поколений, будущие судьбы России9. В атмосфере подъема духа и общего воодушевления то здесь, то там в умах современников возникали мысли об устройстве разного рода общественных просветительных организаций. Как уже говорилось, Толстой и его друзья выдвинули тогда проект учреждения в Москве Общества камерной музыки. В Москве же в кругах Аксаковых была осуществлена мысль возродить писательское Общество любителей русской словесности, жизнь которого замерла в 1830-х годах. В среде передовой университетской молодежи ряда городов зародилась идея организации так называемых «воскресных школ», призванных приобщить к грамоте и культуре широкие массы… Наступила пора, когда ситуация позволила и Антону Рубинштейну вернуться к давно возникшей у него мысли о широком музыкальном просветительстве. Самые великие проекты остаются неосуществленными, пока не пришло их время, пока не созданы для них исторические условия … В 1852 году … замысел А. Рубинштейна [учредить консерваторию] не дал и не мог дать результатов. Теперь, в период подготовки и осуществления крестьянской реформы, в пору выступлений просветителей-шестидесятников, одной из характерных черт которых была, по словам Ленина, «горячая защита просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни и вообще всесторонней европеизации, создались условия для перестройки русской музыкальной жизни. Теперь проект этот мог быть осуществлен10. О нем и советовался Антон Григорьевич с братом во время их пребывания в Богородском. Именно тогда в сообществе и при содействии Николая Григорьевича разрабатывался план учреждения Русского музыкального общества. По словам Кашкина, широкие мысли общего характера принадлежали старшему Рубинштейну, практические детали шли от младшего. Тут же условились: если в Петербурге удастся открыть Общество и организовать симфонические и камерные концерты, будет предпринята попытка учредить его московский филиал и во главе его станет Николай Григорьевич. В начале сентября А. Г. Рубинштейн уехал в Петербург. Ему предстояло найти средства к существованию и начать хлопоты об Обществе. Младший Рубинштейн остался в Москве, с нетерпением дожидаясь результатов задуманного плана. Отныне и на несколько ближайших лет жизненные пути братьев тесно сплелись. Год ожиданий Годом ожиданий, беспокойства и мучительных размышлений о своем будущем — так можно было бы назвать время жизни Николая Григорьевича с осени 1858 по конец 1859 года. Многочасовый изнуряющий учительский труд изо дня в день и из года в год, беспокойная семейная жизнь, отказ от артистической деятельности, за который он ежечасно себя корил, и, наконец, разрыв между супругами, прошедший в корректной форме, но вовсе не безболезненно, — все это не осталось для Рубинштейна без последствий и, несмотря на молодость, сказалось на его жизненных силах. Он болел: по-видимому, после пережитого начали сдавать нервы… Став свободным, он несколько сократил число приватных уроков, но, как и до того, продолжал обучать будущих учительниц музыки в Николаевском сиротском институте. В конце декабря 1858 года, на рождественских каникулах, он ненадолго отправился в Петербург к брату — погостить и разузнать, как складываются дела запроектированного Общества. О нервном напряжении, в каком находился тогда Николай Григорьевич, свидетельствуют строки из письма А. Г. Рубинштейна к матери: Я был очень рад приезду Николая, но визит был слишком непродолжительным. Чтобы полностью оправиться от болезней и отдохнуть от житейских забот, он должен был бы пробыть здесь хотя бы месяц. Но он так привык к напряженной работе, что в те дни, которые провел здесь, беспокоился, не пропустил ли он чего-либо важного дома. Я отговаривал его насколько мог от того, чтобы давать слишком много уроков. Надеюсь, он понял правильность этого и отныне будет больше заниматься публичной деятельностью11. Совет брата совпал с намерениями самого Николая Григорьевича, и в 1859 году он выступил несколько раз публично. Ранней весной, в великопостные дни, когда главным образом и устраивались в Москве концерты, Николай Рубинштейн, Кламрот, Гербер и Шмидт дали в небольшом зале так называемого «дома Пашкова»12 два утра камерной музыки. К тому же времени относится сольный концерт Рубинштейна в том же зале — первый из тех, которые он стал отныне давать почти ежегодно великим постом. Старший брат откликнулся из Петербурга: «Искренне рад успеху концерта Николая, но удивлен, что он дал его в частном зале, а не в театре или в Большом зале Благородного собрания»13. Надо полагать, что снять большое концертное помещение Николай Рубинштейн опасался: за «годы молчания» широкая публика начала забывать его как артиста. За московскими выступлениями последовал концерт в Твери. И он не прошел мимо внимания Антона Григорьевича, находившегося тогда в Лондоне: «Николай … начал концертную поездку по России? Не советую ему ездить с кем-нибудь вдвоем; пусть сам возьмет на себя риск выигрыша или проигрыша»14. Тут же — совет брату дать несколько концертов в Одессе, где сезон концертов падал на летние месяцы. И действительно, Николай Григорьевич дал в Одессе два концерта: 13 июля в зале Биржи и 17 июля в зале К. Гааза. В программы, судя по рецензиям, входили Вариации Генделя, Колыбельная Шопена, «Воспоминания о «Лючии ди Ламмермур» Листа, концертштюк Вебера, трио А. Рубинштейна (виолончелистом был В. А. Кологривов). О характере исполнения по малосодержательной газетной заметке судить невозможно. Ясно лишь, что в построении программ не было ничего своеобразного и что «в обоих концертах прием, оказанный г. Рубинштейну его слушателями, был один из блистательнейших, каких когда-либо удостаивался в Одессе лучший из артистов»15. Прошел год со времени встречи в Богородском братьев Рубинштейнов. В Петербурге усилиями А. Г. Рубинштейна было организовано Русское музыкальное общество, избраны директора, утвержден устав (в мае 1859 года) и шла подготовка к первому симфоническому собранию. Но решение вопроса об открытии отделения Общества в Москве все откладывалось и откладывалось… Николай Григорьевич находился в конце лета и осенью 1859 года в состоянии крайней возбужденности. Она была обусловлена двумя обстоятельствами: с одной стороны, семейными неурядицами — хотя супруги и разъехались, но пребывание в одном городе оказалось для них сложным; с другой стороны, у Николая Григорьевича вызывал острое беспокойство вопрос о его будущей деятельности. Одна лишь виртуозная карьера, по словам Кашкина, его никогда не привлекала, и «он жаждал деятельности более серьезной, более крупной, ибо чувствовал в себе силы и способности, далеко превосходящие те, в каких нуждается виртуоз, хотя бы и первокласснейший»16. Он пребывал в тревожном смятении и не знал, что предпринять. Еще весной Антон Григорьевич предлагал брату на время поехать с ним за границу, что «особенно хорошо повлияло бы: на его моральное состояние»17. Но Николай Рубинштейн отказался: он не желал жить на средства старшего брата. В конце лета после мучительных раздумий и в состоянии подавленности он решает сжечь все мосты, оставить должность в Николаевском институте (что он и сделал 19 августа) и навсегда покинуть Москву. Обо всем этом мы узнаем из неопубликованной переписки Антона Григорьевича. В силу иного, более сдержанного склада своей натуры понять младшего брата ему было трудно, и он обращается к матери с негодующими и гневными, строками: То, что Вы пишете о Николае и о планах его поездок, очень меня удивило. Не я ли всегда ему советовал, чтобы он ни при каких условиях не отказывался от работы в Москве <…> Только при полнейшей невозможности достичь семейного согласия я советовал ему поехать за границу <…> Человек с его талантом и в его возрасте нигде не пропадет. Но снова достичь такого положения, какое он оставляет в Москве очень трудно, скорее невозможно. Зарабатывать деньги концертами — пусть выбросит это из головы, так как радуешься, если отделываешься подобру-поздорову, то есть не приплачиваешь — в особенности при его характере и принципах. Ему следовало бы тогда поехать в Австралию или в Китай, ибо давать концерты в Германии, Франции и Англии становится с каждым годом все труднее. Если он хочет прокормиться уроками, то сумеет это очень хорошо сделать. Но тоже — только после некоторого» пребывания в одном месте, имея достаточно денег, чтобы терпеливо ждать. Впрочем, обо всем этом я ему много раз говорил лично, но он, вероятно, забыл. А так как он никогда не следовал ничьим советам и их не слушал, пусть делает так, как понимает, но никого не обвиняет. Я считаю безумием, что он оставил службу. Спросил он кого-нибудь? Нет! Здесь не о чем говорить. Пусть поступает, как считает для себя нужным! Если он приедет сюда (то есть в Петербург. — Л. Б.), у него не будет недостатка в уроках. Я ему об этом часто говорил. Но он думает, что здесь будет себя чувствовать униженным. Тут ничего не возразишь. Так себя чувствовать, как в Москве, где он единственный и первый, он нигде не будет18. Лишь в самом конце 1859 года Николай Рубинштейн, узнав сначала, что жена покидает Москву, а затем, что в Петербурге принято решение открыть Московское отделение Русского музыкального общества, вышел из состояния депрессии и отказался от мысли уехать. Отныне он навсегда связал свою судьбу с Москвой и с ее музыкальной культурой. Л. Баренбойм. Николай Григорьевич Рубинштейн. История жизни и деятельности. М., Музыка, 1982.