понедельник, 30 июля 2018 г.

Чтобы проклинать, надо сперва прочесть, согласны? Цицерон, Апулей, Виргилий — знакомы хотя бы в переводах. А кто такой Елисей — чёрт его знает. Но есть в поэме по-настоящему удручающие строки. Пушкин перечисляет авторов, которых читал Евгений и, конечно, он сам.

Прочёл он Гиббона, Руссо,
Манзони, Гердера, Шамфора,
Madame de Stael, Биша, Тиссо,
Прочёл скептического Беля,
Прочёл творенья Фонтенеля...

В других местах названы Гомер, Феокрит, Адам Смит, Княжнин, Шаховской, Корнель, Байрон, Метьюрин, Петрарка, Ричардсон, Стерн, Крюднер, Шатобриан, Лафонтен, Нодье и бог знает кто ещё.

Читая Пушкина, мы читаем человека, который всё это знал. Соглашался, восхищался, скучал, проклинал, спорил (как, например, с Руссо):

Руссо (замечу мимоходом)
Не мог понять, как важный Грим
Смел чистить ногти перед ним,
Красноречивым сумасбродом.
Защитник вольности и прав
В сём случае совсем не прав.

Главное — знал! Значит, опирался, использовал (порой невольно) эти образы, идеи, стиль... Мы этого почти никогда не видим и, значит, не понимаем.

Вообразите: человеку ХIХ века чудом (машиной времени) попалась бы книга, где автор проклинает Останкинскую башню, сгубившую множество душ. Зная всякие башни — Пизанскую, Эйфелеву и пр., — читатель подумал бы: сбрасывали, что ли, преступников с этой Останкинской башни или держали там в тюрьме?..

Мы уже где-то цитировали приговор Набокова: «Читатель, не постигший своим сознанием мельчайшие подробности текста, не вправе претендовать на понимание «Евгения Онегина».

Набоков требует понимания «мельчайших подробностей». Оно недостижимо. Список авторов, упомянутых в «Онегине», — совсем не мелочь. Там названы книги, а мы не знаем даже, о чём они. Какое уж тут понимание.

Положение быстро усугубляется. Мир, где все читали «Гамлета» и «Дон Кихота», и мир, где все читают «Гарри Поттера» (или как его там), — это разные миры. Общие книги без всяких усилий создают общие понятия, критерии. Нет общих книг — нет взаимопонимания. Мы (страна и мир) разваливаемся не по государственным границам, а по человеческим. «Евгений Онегин» долго работал скрепой. Теперь она, к сожалению, истлела...

Пушкин — Н.Н.Пушкиной
21 сентября 1835. Михайловское
Пришли мне, если можно, Essays de М. Montagne (Мишель Монтень. Опыты.) — 4 синих книги, на длинных моих полках. Отыщи.

фото: Александр Минкин

Монтень. Опыты. Издание 1762 года. Кто бы подумал, что Монтень переживёт всех своих королей: Франциска I, Генриха II, Франциска II, Карла IX, Генриха III и Генриха IV.

Можно, конечно, чуть не к каждой строчке писать примечания. Но, увы, примечания ничего не дают. Это только кажется, будто они всё объясняют.

Гениальный Монтень перенасыщен цитатами. Понятное дело, он читал древних, помнил всех авторов, которых цитировал, тексты были у него под рукой. Цитирующий книгу знает её всю, знает контекст. А поди пойми фразу, выдранную из незнакомого чуждого текста.

«Грузите апельсины бочками» — вообразите эту безумную телеграмму в итальянском или хоть южноафриканском романе. Тамошний читатель подумает: какой дурак возит апельсины в бочках? В бочках вино или селёдка. Допустим, там будет сноска: «Грузите... бочками» — цитата из популярного русского романа «Золотой телёнок». Что подумает заграничный читатель сноски? Дикари эти русские. Апельсины в бочках? Ну что с них взять, они там ездят на медведях. А у нас-то в голове сразу любимый аферист-авантюрист.

Верх (или скорее низ) нашего плачевного положения: мы, если случится читать Монтеня, натыкаемся поминутно на цитаты из древних — по три, четыре, пять на каждой странице, но ни текста, ни тем более контекста не знаем. Цитата на латыни, сноска по-русски, а в конце сноски циферка — отсыл к примечанию, а оно — чёрт побери! — в другом томе. Но мы не поленились.

Не пожалеем времени на конкретный и точный пример. Открываем прекрасное академическое издание. Монтень, Опыты, том III. Глава I «О полезном и честном». Во второй строчке натыкаемся на латынь:

Ne iste magno conatu magnas nugas dixerit^*

Внизу страницы сноска:

^*Этот человек с великими потугами собирается сказать великие глупости ¹ (лат.).

Позавидуешь компактности мёртвого языка. Но после «великих глупостей» стоит циферка 1. Значит, надо искать примечание № 1 к главе I. Слава богу, оно в этом же третьем томе на странице 475. Читаем:

Книга третья, глава I «О полезном и честном».

¹... собирается сказать... глупости. — Теренций. Сам себя наказующий, IV, 8.

Теренций! Кто это? Хороший он или плохой? «Сам себя наказующий» — это что? повесть, пьеса, памфлет? Мы не узнали ничего. Возвращаемся в Монтеня, в ту же главу «О полезном и честном». Строка пятая: «Кому не отвратительно вероломство, раз даже Тиберий2 отказался прибегнуть к нему...»

Слава богу, мы уже знаем, куда идти — на страницу 475. Там примечание:

² Тиберий — см. прим. 6, с. 407.

Ладно, идём на страницу 407, там обнаруживаем примечание № 6 к главе «О пьянстве»:

⁶ Тиберий — римский император (14–37), пасынок Августа. — Оба приводимых Монтенем примера почерпнуты у Сенеки (Письма, 83).

Господи, пасынок Августа — это хорошо или не очень? А глава «О пьянстве» — это вторая глава второго тома. Значит, надо идти к шкафу, брать второй том. А что за «оба примера», почерпнутые у Сенеки? Бросаешь Монтеня, открываешь «Нравственные письма к Луцилию» Сенеки и в письме № 83 читаешь: а) как император Тиберий двое суток подряд пил с приятелем, а в результате назначил собутыльника-алкоголика префектом Рима и б) как пьянство сгубило Антония и как в Риме шли убийства «по спискам» (так у нас в 1937-м) и пирующему Антонию прямо к столу приносили отрубленные головы, в том числе голову Цицерона и его руки, которыми он что-то плохое написал про Антония (Плутарх. «Демосфен и Цицерон»), а пьяный триумвир Антоний пытался эти части опознать. Вот же мученье. Но что мы узнали, ёрзая по ссылкам и примечаниям? Ничего. Всё стало даже хуже, потому что мы осознали бездну собственного невежества. А «О полезном и честном» надо начинать сначала, потому что пока пытались уяснить про Теренция через Тиберия, забыли, в чём там дело.

Мы ёрзаем по сноскам, держим в руках сразу четыре книги: два тома Монтеня, Сенеку и Плутарха. Тем временем рассказ Монтеня распадается на какие-то обрывки.

фото: Александр Минкин

Монтень. Опыты. Издание 1762 года.

...Знать бы, зачем Пушкин выписывает Монтеня себе в деревню.

ХLII. УМЕНИЕ ЧИТАТЬ

На картине женщина, мужчина, новорождённый младенец, бык, овечка, на небе яркая звезда... Ещё одна картина с тем же набором, и ещё одна, и ещё.

Многие смотрят и недоумевают: зачем разные художники повторяли этот сюжет? А это Рождество. Но невежды смотрят и не видят — в точности по Евангелию:

Они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют; и сбывается над ними пророчество, которое говорит: «Слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите».

Евангелие от Матфея 13, 13-14

Другой бесконечно повторяющийся сюжет: мужчина, ослик, на ослике женщина с младенцем, никаких красот, скучно. Но это — Бегство в Египет, Ирод, избиение младенцев... И те, которые этой евангельской истории не знают (независимо, верят они в Бога или нет), — не понимают, что кричит пушкинский юродивый Борису Годунову. Слышат реплику: «Нельзя молиться за царя Ирода — Богородица не велит!» — и не понимают: почему нельзя? почему Богородица не велит? куда девалось её христианское милосердие?

Видеть и понимать — разница. Читать (складывать буквы в слова) и понимать — разница.

На шее цепочка, крестик — золото с бриллиантами. Вообще-то распятие — символ страданий за всех; при чём тут роскошь для себя?..

Взглянув на ночное небо, один видит небесную твердь; другой — бесконечную Вселенную. При взгляде на экран один видит мудрого вождя, другой — параноика и садиста. Житель города вообще не видит звёздного неба, не видит Вселенной — сверкающая реклама не даёт.

Чтобы быть понятым, надо не только уметь писать. Надо, чтоб умели читать.

...Читатель может лишь предполагать, куда его ведут, может предчувствовать, но наверняка не знает. Это обстоятельство (в числе других) влечёт читать дальше. Да, автор интригует, может обмануть. Поэма Пушкина «Домик в Коломне» — ярчайший пример обмана. Изумительное сочинение 1830 года, написанное октавами, начинается великолепной и подробной лекцией о поэзии, о метрике, мужских и женских рифмах, о цезуре (не цензуре!), а кончается дурацким, пошлым, хоть и забавным анекдотом. После чего Пушкин в эпилоге изображает свой разговор с возмущённым читателем:

ЧИТАТЕЛЬ

— Как, разве всё тут? шутите!

ПУШКИН

— Ей-богу.

ЧИТАТЕЛЬ

— Так вот куда октавы нас вели!
К чему ж такую подняли тревогу,
Скликали рать и с похвальбою шли?
Завидную ж вы избрали дорогу!
Ужель иных предметов не нашли?
Да нет ли хоть у вас нравоученья?

ПУШКИН

— Нет... или есть. Минуточку терпенья...
Вот вам мораль: по мненью моему,
Кухарку даром нанимать опасно;
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Когда-нибудь придётся же ему
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской... Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего.

Да, господа, Автор потешается, а читатель возмущается. И заметьте: сейчас любая шутка, любая эскапада великого Автора принимается с величайшим почтением, но двести лет назад такие штуки вызывали и возмущение, и презрение: какая пошлость! какое бесстыдство!

ХХIХ. ПРЕДИСЛОВИЕ К ОТСУТСТВУЮЩЕЙ ЧАСТИ

«Немой Онегин» прервался на части Х-й...

Господи, спаси и помилуй! Разве можно предвидеть все коварства и ловушки, которые на каждом шагу устраивает любому пишущему великий могучий и всё ещё почти свободный русский язык!

А если не предвидишь, то и не избегнешь. Вот и теперь (и в который раз!) автор грохнулся на ровном месте. Всего-навсего хотел сказать, что мой «Немой Онегин» выходил регулярно, еженедельно, но после Х-й части (опубликованной в декабре минувшего года) наступил неожиданный перерыв; неожиданный не только для публики, но и для автора. Перерыв этот возник по причинам, важным, однако, только для автора, но не для публики...

Заканчивая это вступление к продолжению, скажем только, что:

а) мы пропустили ХI-ю часть и начали с ХII-й, решив, что так будет лучше для всех;

и б) бедный автор только это и хотел сказать, когда написал первую фразу XXIХ-й главы, но оторопел, увидев, как ужасно (хуже, чем на банановой шкурке, и даже хуже, чем на арбузной корке) можно поскользнуться и грохнуться на глазах почтенной публики, когда самым благочестивым образом приделываешь к римскому числу Х (десять) русское наращение (-й), означающее падежное окончание... а результат выходит не грамматический, а сатирический и даже непристойный. Всё равно как хотел поклониться пониже, а в результате лопнули штаны; кто-то ржёт, кто-то морщит нос, позор; а начнёшь оправдываться — так конца этому не будет и только хуже выйдет, как с тем чиновником, который всего лишь неудачно чихнул в театре, а потом погубил себя избыточной вежливостью.

Но время не пропало даром. За эти полгода автор кое-что ещё обнаружил в поэме Автора. А вдобавок, естественно, поглупел (процесс, начинающийся у всех с 5-летнего возраста, хотя и не у всех достигающий полного маразма); поглупел, а значит, стал понятнее для тех, кому прежние главы казались заумными. А что у нас за умом? Да глупость, конечно же; даже малые дети это знают.

ХLIII. УГОДИТЬ НЕВОЗМОЖНО

...И альманахи, и журналы,
Где поученья нам твердят,
Где нынче так меня бранят.
Евгений Онегин. Восьмая глава.

Некоторым пушкинистам угодить совершенно невозможно. Сам факт, что не-пойми-кто пишет о Пушкине и Онегине, вызывает у них тупую ярость. То есть если бы в УК РФ была статья об уголовной ответственности за оскорбление чувств пушкинистов (как профессиональных, так и доморощенных), то автор (я) уже сидел бы.

Увы, не только специалистам, но и просто читателям угодить невозможно. Гениальный Достоевский очень старался, но под конец жизни отчаялся. В своих дневниках он иногда мысленно обращался к читателям. Например:

Для вас пиши вещи серьёзные, — вы ничего не понимаете. Да и художественно писать для вас тоже нельзя. А надо — бездарно и с завитком. Ибо в художественном изложении мысль и цель обнаруживаются твёрдо, ясно и понятно. А что ясно и понятно, то, конечно, презирается толпой. Другое дело — с завитком и неясность: а! мы этого не понимаем — значит, тут глубина.

Достоевский. Из рабочих тетрадей.
(Было ему 55, жить оставалось пять.)

Пушкину тоже всё реже удавалось угодить читателям. Не очень-то он к этому стремился. Успеха хотел, а угождать не хотел.

Баратынский — Пушкину.
Февраль—март 1828. Москва.

Вышли у нас ещё две песни Онегина. Каждый о них толкует по своему: одни хвалят, другие бранят и все читают. Я очень люблю обширный план твоего Онегина; но большее число его не понимает. Ищут романической завязки, ищут обыкновенного и разумеется не находят. Высокая поэтическая простота твоего создания кажется им бедностию вымысла... У нас в России поэт только в первых незрелых своих опытах может надеяться на большой успех. За него все молодые люди, находящие в нём почти свои чувства, почти свои мысли, облечённые в блистательные краски. Поэт развивается, пишет с большою обдуманностью, с большим глубокомыслием: он скучен офицерам, а бригадиры (генералы) с ним не мирятся, потому что стихи его всё-таки не проза...

...Юрий Петрович Любимов однажды рассказал, как знаменитый Александров показывал Сталину новый фильм «Золушка» со знаменитой Любовью Орловой — бедная деревенская девочка становится важным государственным человеком (намёк понятный). Любимов потрясающе копировал акцент Сталина и саму манеру говорить — веско, неторопливо:

— Ви хатэли этой Золушкой нам угодыт. А нам угодыт нэвазможно. Нэ надо Золушки. Будит называца Свэтлый пут.

«Нам угодить невозможно» — гениальная фраза.

...Осенью минувшего года публиковался мой «Немой Онегин», вышло десять частей. Гробовое молчание сопровождало эту работу.

Но один отклик случайно обнаружился. Один — зато какой! Просто бриллиант.

В наше безнравственное время встречаются ещё горячие защитники русской литературы, культуры и вообще. Поэтому, хоть и с опозданием, рады познакомить читателей с... (даже не знаю, как назвать). И не обращайте внимания на лексику и стиль. Главное — искренний крик оскорблённой души под заголовком

МИНКИН ВЕРНУЛСЯ К НЕЧИСТОТАМ

Автор сенсационного очерка «Немой Онегин», опубликованного 3 октября 2017 года в «Московском комсомольце», А. Минкин затеял мышиную возню у подножья нерукотворного памятника русского поэта Александра Сергеевича Пушкина. Журналист всколыхнул угасающий к нему интерес и достиг желаемого — теперь о нём много говорят, пишут... Видать, жало зависти к мировой славе Александра Пушкина пронзило сердце Александра Минкина, который, как говорится, «я ни Пушкин, ни Крылов, не могу писать стихов».

Вывернуто наизнанку «грязное бельё», которое имеет место быть у любого человека — самого обыкновенного или гениального.

Журналист не поленился покопаться в нечистотах и вытащить на свет самое худшее, неприличное, пошлое, ошибочное, что могло быть в жизни и творчестве Александра Сергеевича. И Онегин, оказывается, не такой, как надо, и Татьяна — шлюха. Неужели для поэзии важно, сколько лет молчит Онегин и с какой скоростью бежит по саду влюблённая барышня Ларина, ломая кусты и цветы? Да пусть она бежит, как хочет, навстречу своей любви! Дело разве в этом? А ведь поэту было всего 24 года, когда он начал писать «Онегина»! Читателю от тухлого зловонья очерка Минкина становится до тошноты погано, так, что хочется бесконечно мыть руки.

Но только бы это... Несомненно, что это заказ, очень похожий на те вбросы, которые в прежние времена обозначали заказом западных спецслужб. И направлен этот заказ не только против основоположника современной русской литературы: подлая подножка поставлена всей русской литературе, а значит, и русской культуре, в основе которой лежит служение идеалам человечества.

— Посмотрите, какой мерзости вы поклоняйтесь, — навязчиво намекает нам автор очерка.

— А раз такое ничтожество и абсолютную бездарь вы считаете гением, то и вся ваша русская литература такая же мерзопакостная, как, впрочем, и весь русский народ, а значит, чтить и уважать просто некого, — читается между строк.

Автор очерка хотел «искупаться» в лучах славы, разгромив по всем статьям жизнь и творчество кумира миллионов, а вместо этого «испоносился» зловонными дрязгами и завяз в них у подножья памятника гения. Что ж, каждый выбирает по себе...

Вот так выбивается почва из-под ног неустойчивого поклонника русской литературы! Вот так трещит пощёчина по образу русской культуры! В сознание людей вброшено сомнение, издёвка, запачкано имя носителя русского духа, того, кто никогда не предавал Россию и был верен ей до конца жизни.

Наталья Морсова,
член Союза журналистов России

Мы публикуем здесь эту рецензию, потому что нас восхитило всё: стиль, набор аргументов, выводы, откровенность и горячность члена СЖ.

Надеемся, что, перепечатав эту статью Н.Морсовой, мы поможем ей сделать карьеру. С таким пафосом, с таким богатым словарным запасом её непременно должны использовать в ток-шоу на федеральных телеканалах; так и вижу её у барьера с мироточащим бюстом (Пушкина).

Кроме того, теперь все, кого «Немой Онегин» раздражает, видят: критика (уничтожающая и текст, и автора) опубликована. Так что другие уже могут не беспокоиться.

Во всей этой чудесной рецензии более всего удивил заголовок: «Вернулся к нечистотам». Я-то думал, что, занимаясь «Онегиным», вернулся к гениальной литературе от нечистот государственной власти. Дама думает иначе — её право, и к ней претензий нет. С ней, очевидно, согласно опубликовавшее её текст сетевое издание «Сегодня.Ру». Зачем они так себя ограничили? зачем поставили себе такие жёсткие рамки? Судя по тексту, можно бы им для точности назвать себя «Всегда.Ру», тем более что такое название совпало бы с правильным политическим кредо.

фото: Александр Минкин

Дуэльные пистолеты.

Угодить властям охота, понятно. Но не всегда императоры (даже реакционные) одобряют пасквили.

Николай I — Бенкендорфу
1830. Санкт-Петербург

Я забыл вам сказать, любезный друг, что в сегодняшнем номере Пчелы(«Северной Пчелы») находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина; к этой статье наверное будет продолжение: поэтому предлагаю вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения и, если возможно, запретите его журнал.

В этой замечательной записке самодержца особенно умиляет выражение «если возможно».

Мы же стараемся помнить о разнице между любовью к Родине и — любовью к государству. В качестве ответа на страстный текст в «Сегодня.Ру» вполне годится известное письмо «носителя русского духа, того, кто никогда не предавал Россию и был верен ей до конца жизни».

Пушкин — П.А.Вяземскому
27 мая 1826. Псков

Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне слободу (свойственная Автору ироническая форма слова «свобода»), то я месяца не останусь. Мы живём в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и бордели, то моё глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-й песне Онегина я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтёшь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? в нём дарование приметно. Услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится, — ай да умница! Прощай!

За такое письмо легче лёгкого записать в русофобы и Автора, и публикатора. Но кто из нынешних решится соперничать в любви к Родине с Гоголем, Тургеневым, Набоковым. Гоголь писал в Риме, вернулся умирать. Тургенев писал во Франции, вернулся в гробу. Набоков писал в Германии, в Америке... и даже в гробу не вернулся.

Это в эмиграции написано знаменитое стихотворение в прозе о великом и свободном русском языке, которое русские школьники уже сто лет учат наизусть:

Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?

1882. Буживаль (пригород Парижа)

Это в эмиграции Набоков написал потрясающие строки о возвращении на казнь:

РАССТРЕЛ

Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывёт кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать...

Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звёзды, ночь расстрела
и весь в черёмухе овраг!

1927. Берлин

Верность Родине не в прописке.

Ещё и то учесть: в отличие от многочисленных шлюх, великие писатели не зарабатывали любовью к Отечеству.

...Имея дело с непредсказуемыми читателями, на всякий случай защитим Пушкина от нелепых модных подозрений. Почему он вдруг обращается к Петру Вяземскому в женском роде («услышишь, милая, в ответ»)? Тут просто. Пушкин иронически перефразировал адресованный нимфетке стишок Дмитриева «К Маше», того Дмитриева, который сперва Пушкина бранил, а потом стал искренно восхищаться.

...Когда ты, Маша, расцветёшь,
Вступая в юношески лета,
Быть может, что стихи найдёшь —
Конечно, спрятанны ошибкой, —
Прочтёшь их с милою улыбкой
И спросишь: «Где же мой поэт?
В нём дарования приметны».
Услышишь, милая, в ответ:
«Несчастные недолголетны;
Его уж нет!»

1803.
(Было Дмитриеву 43, а Маше 12.)

ХLIV. МЕМУАРЫ

В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни, в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне.

Евгений Онегин.
Первая строфа последней главы.

Начать последнюю главу романа с рассказа о своём детстве, о своих первых успехах? Это странно. Ведь это мемуары.

В первом издании Первой главы Пушкин напечатал огромное примечание (№ 11) — про своего прадеда. По объёму оно чуть ли не больше всех остальных вместе взятых:

«Автор, — пишет Пушкин о себе в третьем лице, — со стороны матери, происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на восьмом году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезён в Константинополь. Российский посланник, выручив его, послал в подарок Петру Великому, который крестил его в Вильне. Вслед за ним брат его приезжал сперва в Константинополь, а потом и в Петербург, предлагая за него выкуп, но Пётр I не согласился возвратить своего крестника. До глубокой старости Аннибал помнил ещё Африку, роскошную жизнь отца, девятнадцать братьев, из коих он был меньшой: помнил, как их водили к отцу, с руками, связанными за спину, между тем как он один был свободен и плавал под фонтанами отеческого дома, помнил также любимую сестру свою Лагань, плывшую издали за кораблём, на котором он удалялся.

18 лет от роду Аннибал послан был царём во Францию, где и начал свою службу в армии регента; он возвратился в Россию с разрубленной головой и с чином французского лейтенанта. С тех пор находился он неотлучно при особе императора. В царствование Анны Аннибал, личный враг Бирона, послан был в Сибирь под благовидным предлогом. Наскуча безлюдством и жестокостию климата, он самовольно возвратился в Петербург и явился к своему другу Миниху. Миних изумился и советовал ему скрыться немедленно. Аннибал удалился в свои поместья, где и жил во всё время царствования Анны, считаясь в службе и в Сибири. Елисавета, вступив на престол, осыпала его своими милостынями. А.П.Аннибал умер уже в царствование Екатерины, уволенный от важных занятий службы с чином генерал-аншефа на 92 году от рождения.

Сын его генерал-лейтенант И.А.Аннибал принадлежит бесспорно к числу отличнейших людей екатерининского века (ум. в 1800 году).

В России, где память замечательных людей скоро исчезает, по причине недостатка исторических записок, странная жизнь Аннибала известна только по семейственным преданиям. Мы со временем надеемся издать полную его биографию.

Засандаливать в маленькую Первую главу будущего стихотворного романа такую справку, столь огромное и прозаическое примечание, так детально излагать своюродословную... По сравнению с Пушкиным, Онегин — безродный, безликий. Простите, это роман про кого?

...В Седьмой главе вовсе Онегина нет, а Пушкин есть. В этой главе Татьяна долго страдает от любви. Убив Ленского, негодяй уехал. Она могла бы забыть его, как сестра Ольга немедленно забыла Ленского.

Но в одиночестве жестоком
Сильнее страсть её горит,
И об Онегине далёком
Ей сердце громче говорит.

Потом Татьяна начинает ходить в дом Онегина, как в библиотеку. День за днём читает там разные книги. Потом Татьяну окончательно решили выдать замуж, запаковали барахло, уложили банки с солёными огурцами.

Обоз обычный, три кибитки
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенье в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera,
Ну, много всякого добра.

Потом они долго едут.

И наша дева насладилась
Дорожной скукою вполне:
Семь суток ехали оне.
Но вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы,
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.

Вроде бы всё идёт правильно, как полагается в настоящем романе: описание переживаний, натюрморты, дорожные жалобы, пейзажи... И вдруг в середине ХХХVI строфы:

Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!

Но простите, разве с Таней в набитой банками варенья кибитке ехал Пушкин? Нет, это он отвлёкся. Описывая приближение Татьяны к Москве, он вдруг вспомнил ослепительный момент своей жизни — возвращение из ссылки.

Далее — подъём и пафос:

Москва... как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нём отозвалось!

Так и ждёшь, что Автор запоёт:

Москва — звонят колокола!
Москва — златые купола!

Далее — вершина патриотизма:

Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.

Господи, при чём тут Бонапарт? Деревенскую девчонку везут в Москву вместе с банками варенья; цель бытовая: замуж выдать как-нибудь. Ну и при чём война 1812 года?

И вдруг — какие-то ухабы, бабы, огороды... Типично для Пушкина — кубарем вниз:

Вот уж по Тверской
Возок несётся чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.

Пушкина заносит. Внезапные мысли, ассоциации, воспоминания. От великих событий 1812 года — к лачужкам и бухарцам. Такое внезапное падение с торжественных высот, конечно, вызывало смех. Но не у всех. Кто-то приходил в ярость. Митрополит Филарет пожаловался императору Николаю I на непочтительных птиц. Мол, прикажите, чтоб неблагонадёжный поэт прогнал галок (оскорбляющих чувства верующих, ибо, сидя на церковных крестах, галки гадят, естественно, на купола). Почему Николай в тот раз не пошёл навстречу Филарету — трудно сказать; может быть, оставил про запас. Это свойственно некоторым царям: холодная запасливая ненависть, холодная неторопливая мстительность. Мстительный владыка не спешит — он же чувствует себя бессмертным.

Но, конечно, «Онегин» более дневник, чем мемуары. Дневник с сокровенными сердечными тайнами...

Продолжение следует.

Немой Онегин. Часть I.

Немой Онегин. Часть II.

Немой Онегин. Часть III.

Немой Онегин. Часть IV.

Немой Онегин. Часть V.

Немой Онегин. Часть VI.

Немой Онегин. Часть VII.

Немой Онегин. Часть VIII.

Немой Онегин. Часть IX.

Немой Онегин. Часть X.

Немой Онегин. Части XI и XII

Немой Онегин. Части XIII

Элегия. Немой Онегин. Часть ХV.

Женщины. Немой Онегин. Часть ХVI

Маска. Немой Онегин. Часть XVII

Двойник. Немой Онегин. Часть ХVIII

Цирк. Немой Онегин. Часть XIX

Стукачи. Немой Онегин. Часть XX 02.12.2018

Волк. Немой Онегин. Часть ХXI

Дантес. Немой Онегин. Часть ХXII 10.01.2019

Немой Онегин. Часть XIV Александр Минкин

Немой Онегин. Часть XIV

АВТОРАлександр Минкинжурналист

Я говорил сегодня с умнейшим человеком России!

Император Николай I

Наилучшим является такое произведение,
которое дольше других хранит свою тайну.
Долгое время люди даже не подозревают,
что в нём заключена тайна.

Поль Валери

Он исповедался в своих стихах, невольно.

Из частного письма

I. ЗАЙЧИК, БЕГИ!

Татьяна написала Онегину гениальное письмо (сам Пушкин восхищался). Теперь оно — шедевр русской лирики, жемчужина мировой поэзии.

Волнующее место! Барышня призналась в любви к малознакомому человеку: «Ты мне послан Богом! Я вся твоя, душой и телом!» Отправила секретно, сгорая со стыда, ужасаясь себе самой. Если узнают — ей конец. Сегодня девушка, выйдя на улицу совершенно голой, подвергнет свою репутацию гораздо меньшей опасности.

По тем временам — безумный поступок; и Татьяна верит: Онегин ответит немедленно. Уж он-то понимает, какой подвиг она совершила. Прочтёт — и тут же прискачет. Или пришлёт записку: «Ровно в полночь! Приходите к амбару!»

Но день протёк, и нет ответа.
Другой настал: всё нет, как нет.
Бледна как тень, с утра одета,
Татьяна ждёт: когда ж ответ?*

«С утра одета» — значит, одета для приёма гостей: причёска, корсет, платье до полу, туфли. Два дня при параде. Наконец на вторые сутки (!), вечером…

...Татьяна пред окном стояла,
На стёкла хладные дыша,
Задумавшись, моя душа,
Прелестным пальчиком писала
На отуманенном стекле
Заветный вензель О да Е.

И между тем, душа в ней ныла,
И слёз был полон томный взор.
Вдруг топот!... кровь её застыла.
Вот ближе! скачут… и на двор
Евгений! «Ах!» — и легче тени
Татьяна прыг в другие сени,
С крыльца на двор, и прямо в сад,
Летит, летит; взглянуть назад
Не смеет; мигом обежала
Куртины, мостики, лужок,
Аллею к озеру, лесок,
Кусты сирен переломала,
По цветникам летя к ручью
И задыхаясь, на скамью
Упала…

...Классика, Солнце русской поэзии, хрестоматийные скрижали — всё очень почтенное. Но давайте почитаем так, будто это репортаж из сегодняшней газеты. Впрочем, нынче многим привычней пялиться в телевизор, чем стихи читать. Ладно, смотрим сериал «Первая роковая любовь», эпизод III.

Девушка, живущая в огромном (по нынешним меркам) поместье, выскочила на заднее крыльцо,
перебежала двор, пугая кур, собак, гусей, козу и гадкого утёнка,
промчалась по саду, мимо оторопевших служанок, собиравших малину,
вбежала в парк…

«Куртина — группа кустов или деревьев, ограниченная со всех сторон дорожками, аллеями…» (Академический словарь). «Куртины, мостики» — множественное число означает, что и тех и других — несколько, минимум по две штуки.

обежала лужок (уж точно не палисадник),
пролетела аллею к озеру — посмотрите любое кино «из той жизни» — это метров 800,
обежала лесок, изумляя грибников, — даже совсем крошечный лес уж никак не меньше километра в окружности…

Понятно? Это кросс по пересечённой местности. В платье до пят, в корсете, в туфельках (не в кроссовках). Три версты! И «мигом»? Иллюзию мгновенности Пушкин создал тем, что всю трассу засунул в две строчки.

Фотография со спутника территории поместья Тригорское.

Но это не всё. «Кусты сирен переломала, по цветникам летя к ручью». 17‑летняя девушка на бегу переломала кусты сирени? Даже каратисту (чёрный пояс, ХII дан) — вряд ли под силу. Она же не веточки с цветочками отломила. Стволики сирени — палки очень прочные, из них русские мужики делали ручки для лопат, топорища (проще было бы ей, летя по цветникам, переломать все георгины).

Неужели насмешка?

В школе учили, что Пушкин любит Татьяну. Да, она его любимая героиня. Но ведь не икона. Он про любимую Таню даже неприличную эпиграмму сочинил, где она по какой-то нужде изорвала «Невский альманах» (издёвка заодно и над альманахом).

Теперь у нас иконостас — Пушкин, «Евгений Онегин», Татьяна — всё святое, всё ужасно серьёзное. Но писал не профессор, а молодой повеса, хулиган. Когда 24‑летний Автор читал друзьям-приятелям новенькую Третью главу, они, должно быть, подыхали со смеху; ржали и бились (по выражению Пушкина). Да и сам он скалил зубы, не сомневайтесь.

Приятели часто заставали его то задумчивого, то помирающего со смеху над строфою своего романа.

Л.С.Пушкин (брат поэта).

Пушкин — К.Ф.Рылееву
25 января 1825. Михайловское
Бестужев пишет мне много об Онегине — скажи ему, что он не прав: ужели хочет он изгнать всё лёгкое и весёлое из области поэзии? куда же денутся сатиры и комедии?

Татьяна не спортсменка.

Дитя сама, в толпе детей
Играть и прыгать не хотела
И часто целый день одна
Сидела молча у окна…
Она в горелки не играла…
Она любила на балконе
Предупреждать зари восход…

Похоже, это был первый забег в её жизни. Совершенно детренированная, вечно невыспавшаяся (предупреждать зари восход — значит, вставать затемно), целыми днями сидит сиднем; то мечтает, то читает, то у окна, то на балконе. Не удивительно, что она падает на скамью задыхаясь, «жаром пышет». Всклокоченная, потная, исцарапанная, еле дышит — именно такую в следующий миг увидит Онегин и скажет: м-да, учитесь властвовать собою.

В следующий миг? Для героев и для нас — да. Но для первых читателей «Онегина» — от того момента, как Евгений нашёл Таню на лавочке (в финале Третьей главы), до того, как он открыл рот (в начале Четвёртой), — прошло 4 месяца.

Публику — всякий раз на самом интересном месте — ждал обрыв. Главы выходили с интервалом в месяцы, а чаще в годы. Похоже на издевательство. (Вообразите: премьерный показ «Семнадцати мгновений весны». Мюллер арестовал Штирлица, вы переживаете, трясётесь, и — перерыв на полтора года.)

Первых читателей не раз ждал шок — они ж не предвидели дуэль двух милых друзей. Для Ленского от вызова до смерти прошла одна ночь, а читатели долгие месяцы страдали в неизвестности, надеялись: вдруг помирятся?..

Приехал в Апраксино Пушкин, сидел с барышнями и был скучен и чем-то недоволен. Я говорю ему: зачем вы убили Ленского? Варя весь день вчера плакала. Варваре тогда было лет 16, собой была недурна. Пушкин, не поднимая головы, спросил её:

— Ну, а вы, Варвара Петровна, как бы кончили эту дуэль?

— Я бы только ранила Ленского в руку или в плечо, и тогда Ольга ходила бы за ним, перевязывала бы раны и они друг друга ещё больше бы полюбили.

Воспоминание А.Новосильцевой.

Весь день плакала! — вот как чувствовали 200 лет назад, вот как читали, вот как выглядит «Над вымыслом слезами обольюсь», а мы произносим бездумно, беспечально. Поищите вокруг себя: кто хоть слезинку пролил над трупом Ленского? — не найдёте.

Мы живём в мире, где все финалы известны. Гамлет погибнет, Пьер разведётся с Элен и женится на Наташе, Ставрогин повесится, Каштанка найдётся, Буратино победит…

Но первые читатели-слушатели-зрители ничего не знали. Ни про гения, ни про классика, ни чем кончится.

Мы знаем сюжеты. Зато перестали понимать, что происходит, хотя нам кажется, будто понимаем. Уверены, что понимаем.

Непосредственное понимание текста «Евгения Онегина» было утрачено уже во второй половине XIX века.

Лотман.
Комментарий к роману Пушкина.

Выходит, 150 лет назад понимание пропало. А сейчас оно вернулось иль ещё сильней утратилося? ...В этих заметках мы намерены доказать справедливость слов Поля Валери (см. эпиграф).

II. ТАНЯ

...А с чего она унеслась опрометью, как угорелая кошка? И как могли Лотман и Набоков (величайшие комментаторы «Онегина», люди чрезвычайно остроумные, ироничные) не заметить хулиганскую выходку Пушкина — смешной и несусветный кросс? Возможно, ширь, глубь и весомость их знаний не допустили легкомыслия.

С точки зрения нравов первой четверти ХIХ века письмо Татьяны не шедевр лирики, а самоубийство. Юрий Лотман в комментарии к «Онегину» объясняет: если бы про письмо узнали, то и Татьяна, и семья её были бы опозорены, замуж порядочный человек не возьмёт.

Реальные бытовые нормы поведения русской дворянской барышни начала XIX в., — пишет Лотман, — делали такой поступок немыслимым: и то, что она вступает без ведома матери в переписку с почти неизвестным ей человеком, и то, что она первая признаётся ему в любви, делало её поступок находящимся по ту сторону всех норм приличия. Если бы Онегин разгласил тайну получения им письма, репутация Татьяны пострадала бы неисправимо.

По ту сторону всех норм приличия! — отлично сказано. Да, русская дворянка в начале ХIХ века так поступить не могла. Зато так поступали героини французских романов — без конца писали пылкие, страстные письма. А Таня целый день одна сидела с книжкой у окна — читала, читала, читала.

Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо.

Её гнали погулять, но и в лес она тащила книжку.

Воображаясь героиней
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит…

Опасная книга? Да, романы могут быть смертельной отравой для юного сердца. Пушкин хоть и иронизирует, но не сомневается в этом ничуть; сам очень рано был отравлен.

Нас пыл сердечный рано мучит
И говорит Шатобриан
Любви нас не природа учит
А первый пакостный роман —

(Строфа IX Первой главы осталась в рукописи, при публикации Пушкин её изъял, обозначил точками.)

Это признание не Онегин делает, а Пушкин. И себя он не исключает; напротив: «нас» тут означает «нас всех, в том числе и меня». Могла ли Татьяна избежать такого чтения? В точности сказать нельзя, но отец не контролировал дочкин выбор книг. Он

Их почитал пустой игрушкой,
И не заботился о том,
Какой у дочки тайный том
Дремал до утра под подушкой.

А уж когда в глуши забытого селенья на один вечер показался Онегин…

...Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьёт обольстительный обман!
Вздыхает, и себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвеньи шепчет наизусть
Письмо для милого героя…

Татьяна начиталась и вообразила себя какой-нибудь Дельфиной. Дон Кихот, начитавшись, превратился в сказочного рыцаря, победителя великанов; Том Сойер — в освободителя рабов. И заметьте: не только в воображении! Они и в жизни, в быту начинали вести себя соответственно, почему и казались окружающим совершенно сумасшедшими.

Когда она, сгорая, страдая и не в силах уснуть, садится за письмо, то сперва ещё что-то помнит о приличиях. С этого и начинает:

Я к вам пишу — чего же боле?
Что я могу ещё сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать.

Потом её уносит совершенно, бросает то в небеса, то в ад. «Кто ты — мой ангел ли хранитель или коварный искуситель?» — то есть, простите, дьявол.

Она очень стеснительная. Пушкин пишет: дика, боязлива. Даже во сне (где человека иногда посещают очень откровенные соблазны), во сне, когда её видит только медведь, Татьяна «одежды край поднять стыдится». А тут, в письме:

Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Ты чуть вошёл, я вмиг узнала,
Вся обомлела, запылала…

Обомлела, запылала — вдумайтесь: это жутко откровенно. Она буквально безумно влюблена, до потери сознания. Себя не помня, она смешно перескакивает с обязательного «вы» на непозволительное «ты» и обратно на «вы»: «к вам пишу… в вашей воле… ты являлся… ты вошёл». Вот ещё:

Зачем вы посетили нас?
Но говорят, вы нелюдим.
То воля неба: я твоя...
Судьбу мою
Отныне я тебе вручаю,
Я жду тебя!..
Но мне порукой ваша честь…

«Я твоя!» — и вы думаете, будто Онегин не понял, что здесь написано? Да её даже уговаривать не придётся.

И Татьяна понимает, что написала. Поэтому её мучает жуткий страх, два страха, даже три: что будет, если узнают; что о ней подумает Онегин; что будет, если он начнёт её, ну, скажем, расшнуровывать… И, быть может, ещё два-три жутких интимных страха.

Академические издания печатают в разделе «Черновые рукописи» чудесный пассаж. Барышня дописала письмо и…

В волненьи сидя на постеле
Татьяна чуть могла дышать
Письма не смея в самом деле
Ни перечесть, ни подписать
Подумала: что скажут люди?
И подписала: Т.Л.

На первый взгляд в двух последних строчках — ни рифмы, ни размера. Но тут остроумный фокус. Тогдашний читатель сразу догадывался, что Т.Л. (инициалы Татьяны Лариной) следует читать как буквы русской азбуки:

Подумала: что скажут люди?
И подписала: Твёрдо Люди.

Однако к её бегству все умственные «социальные» страхи отношения не имеют, независимо от того, что написали пушкинисты. Татьяна, бросившись бежать, не думает о том, что скажут люди. Она в этот момент вообще не думает.

Пушкин на экзамене читал стихи перед Державиным, перед кумиром.

Не помню, как я кончил своё чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять… Меня искали, но не нашли…

Пушкин. Table-talk (записи разных лет)

16-летний Пушкин убежал, себя не помня. А ведь никакое осуждение ему не грозило. Напротив — ждали похвалы, объятия великого старика. Напрасно объяснять бегство 17‑летней Тани логически — исходя из правил. У ней «интенсивное эмоциональное возбуждение, сопровождающееся аффективным сужением сознания» (см. учебник психиатрии).

...Чёрт возьми! Не хочется отвлекаться на всякую дрянь, но — Т.Лариной спасая честь, придётся сразу счёты свесть.

Да, уважаемые читатели, Татьяне 17 лет, и не обращайте внимания на уродов (или, вежливее сказать, — недоумков), которые, соблазняя других недоумков, потратили десятки лет и тонны бумаги, доказывая, что ей 13, а то и 9. Они просто путают Таню с няней, которую выдали замуж в 13 лет.

«...Расскажи мне, няня,
Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда?»
— И, полно, Таня! В эти лета
Мы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со света
Меня покойница свекровь. —
«Да как же ты венчалась, няня?»
— Так, видно, Бог велел. Мой Ваня
Моложе был меня, мой свет,
А было мне тринадцать лет.

Ей было 13, ей! — няньке, а не Таньке. Таня спросила про «старые года». Старушка поняла и ответила ясно: «в эти лета», она же должна была своим ответом попасть в рифму и в размер. Но если бы Пушкин предвидел, до какой степени поглупеют некоторые потомки, он бы сочинил получше, типа:

— И, полно, Таня! В прежни годы
Мы не слыхали про любовь;
А то бы удавила с ходу
Меня покойница свекровь.

Второе проклятое место, будоражащее извращенцев:

Всё те же слышать возраженья,
Уничтожать предрассужденья,
Которых не было и нет
У девочки в тринадцать лет!
Кого не утомят угрозы,
Моленья, клятвы, мнимый страх,
Записки на шести листах,
Обманы, сплетни, кольцы, слёзы,
Надзоры тёток, матерей,
И дружба тяжкая мужей!

Вот, мол, второе доказательство, что Тане — 13. Но, во-первых, здесь вообще не про Татьяну, а про столичную жизнь Онегина (о чём ниже). «Дружба тяжкая мужей» — чьих? Тани и Оли? Они не замужем.

Во-вторых, «у девочки в тринадцать лет» — это просто выражение. Мы говорим: «Даже грудному ясно, что рубль упадёт», а между тем грудному это совсем не так уж ясно.

Если Тане 13 лет, тогда Ольге всего два дня. Вспомните Ленского перед дуэлью:

Он мыслит: «буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнём и вздохов и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелёк;
Чтобы двухутренний цветок
Увял ещё полураскрытый».

Червь, понятно, Онегин, а двухутренний цветок — полуторадневная Ольга, согласны?

Но довольно. Вот письмо:

Пушкин — П.А.Вяземскому.
29 ноября 1824 г. Михайловское.

…Дивлюсь, как письмо Тани очутилось у тебя. Отвечаю на твою критику: Нелюдим не есть мизантроп, т.е. ненавидящий людей, а убегающий от людей. Онегин нелюдим для деревенских соседей; Таня полагает причиной тому то, что в глуши, в деревне всё ему скучно, и что блеск один может привлечь его… если впрочем смысл и не совсем точен, то тем более истины в письме; письмо женщины, к тому же 17‑летней, к тому же влюблённой!

Вопрос исчерпан; ей 17.

Эта юная влюблённая девственница, когда бежит, не руководствуется логикой. У неё в голове фантазии. Там чудеса, там леший бродит, ангел-хранитель летает; Онегин ей всюду мерещился, во сне посещал. А когда он нашёл её на лавочке, то показался ей привидением:

Блистая взорами, Евгений
Стоит подобно грозной тени

Да-с, грозная тень, из глаз искры, — именно привидение, адская штука, вылезает из гроба; вспомните отца Гамлета, тень Банко, заколебавшую Макбета, да и у нашего автора гробы закрываться не успевают — то царевич Димитрий из могилы вылезет:

Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Всё снилося убитое дитя!
Ужели тень сорвёт с меня порфиру?

то сам царь Иван Васильевич:

Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла!

Иззз грррробба! (скрежеща зубами, с рычанием, по-актёрски). Онегин у влюблённой Тани — из романов. Как простая девка Дульсинея обладала воображаемым титулом и достоинствами, так и воображаемый Онегин — рррроковой. А на деле — просто добрый малый, «как вы да я, как целый свет».

III. НА ВСЯКОГО МУДРЕЦА ДОВОЛЬНО ПРОСТОТЫ

...Уважаемые читатели! Как вы понимаете, за главой ТАНЯ должна следовать глава ЖЕНЯ. Так и было. Но в процессе работы сюда то и дело стали вторгаться комментаторы и пушкинисты (среди которых встречаются совершенно убогие). Придётся с ними разобраться немедленно, чтобы не тащить их в открытое море дальнейшего рассказа, где ждут события таинственные и невероятные. А ведь кроме пушкинистов (в числе которых вы увидите даже Б.Н.Ельцина) нас будут сбивать с пути ещё и режиссёры, композиторы, соавторы Пушкина (да-да!), чтецы, артисты, художники… попробуй, прорвись к прекрасному и высокому сквозь такую толпу сцилл и харибд! Итак…

Итак, два великих комментатора — Лотман и Набоков — не заметили уморительно смешного кросса. У Лотмана об нём вообще ни слова, а у Набокова — педантичный реестр:

Описывая, как Татьяна, выскочив из-за стола, мчится в сени и потом в парк, Пушкин даёт читателю представление о месте действия. Татьяна прыгнула в боковые сени, затем с крыльца на двор и в сад. Затем обежала куртины, т.е. клумбы в виде дисков, полумесяцев и прямоугольников, мостики, перекинутые над оврагами, и лужок («кошеный лужок» вычеркнут в беловой рукописи), влетела в парк по аллее, ведущей через лесок к озеру, но прежде, чем очутиться у озера, свернула с дорожки, бросившись сквозь непременные в каждом русском сельском поместье цветники, составлявшие предмет его гордости, — кусты сирени (или, как у Пушкина, «кусты сирен»: необычное словоупотребление, но имеется в виду, по Линнею, Syringa vulgaris, вывезенная из Азии через Турцию и Австрию в шестнадцатом веке, эмансипировавшаяся родственница ценимой в домашнем хозяйстве маслины).

Набоков дока. Его познания — наука; но, Боже мой, какая скука. «Описывая, Пушкин даёт читателю представление о месте действия». Скука и, простите, бред. Пушкинским современникам не надо описаний, чтобы иметь представление. Они и так знают, как выглядит барское поместье. И какого действия это место? Ни во дворе, ни в саду, ни в аллее, ни на лужочке, ни в лесочке никакого действия не случится. Только на лавочке. И что такое боковые сени? Есть парадное крыльцо и заднее. Бокового нету (езжайте хоть в Михайловское, хоть в Тригорское). Не уступая Набокову в занудстве, спросим: из-за какого это стола у него выскочила Татьяна? У Пушкина она чай пить не стала, за стол не села, а

пред окном стояла,
На стёкла хладные дыша

И на кой в комментарий к «Онегину» пролезла эмансипировавшаяся родственница маслины? (Эмансипация — освобождение от зависимости, от угнетения, от предрассудков. Академический словарь.) От каких таких предрассудков освободилась племянница маслины? Что тут, кроме вздорного демонстрирования эрудиции, эмансипировавшейся от всякого смысла? Всё классифицировал комментатор, но пропала дистанция огромного размера. В точности по пословице: за деревьями не увидел леса.

Увы, это не всё о нём. Вот как Набоков объяснил, почему Таня убежала:

Татьяну поразил не сам по себе приезд Онегина, а то, что он не ответил на её письмо до этого визита. В эпистолярных романах, на которых воспитывалось её чувство, ответ давался письмом, а не словесно. Не знающая правил реальность разрушает предустановленный порядок романтической словесности.

Ну, брат Набоков, исполать! Вот, оказывается, что её шокировало до потери сознания — разрушение предустановленного порядка романтической словесности! Дряхлый профессор славистики от такой жути и впрямь мог бы помереть. Но Таня? Выходит, она была два дня «с утра одета» ради почтальона, который — не забудем — дворовый мальчик, внук старой няньки… Согласитесь: сия главка недаром названа «На всякого мудреца…»

...Автору этих строк в жизни попадались разные книги о Пушкине. Мудрый Вересаев, поразительная Абрамович (Пушкин. Последний год), глубокий и умнейший Лотман… Попадались скучные, а порой откровенно бредовые; попадались, увы, грязные и, ещё того хуже, — невероятные дураки… Что до великого набоковского комментария, надо признаться — несколько раз принимался: то с начала, то наугад (где откроется) — осилишь сто страниц и бросишь, уж слишком переизбыточно; да и не для нас он комментировал, а для англоязычных студенток, которым невдомёк и валенки, и квас, и Жуковский с декабристами.

Как же мы тут, не прочитав, цитируем Набокова? А очень просто. Обнаруживая удивительные места в «Онегине», всякий раз пытался понять: кто ещё это заметил и что об этом написал? Всю литературу про «Онегина» поднять невозможно — это тысячи книг; вот и лез в комментарии Лотмана и Набокова — самые важные, всеми признанные. Техника простая: поразила тебя какая-то строка или строфа — открываешь комментарий и видишь, что про сие место написал гений, а полностью читать при этом вовсе не обязательно.

Вот пример. Татьяна уже влюбилась, но письма ещё не написала, гуляет, мечтает. Третья глава, XVI строфа:

Тоска любви Татьяну гонит,
И в сад идёт она грустить,
И вдруг недвижны очи клонит
И лень ей далее ступить.
Приподнялася грудь, ланиты
Мгновенным пламенем покрыты,
Дыханье замерло в устах,
И в слухе шум, и блеск в очах…
Настанет ночь; луна обходит
Дозором дальный свод небес,
И соловей во мгле древес
Напевы звучные заводит.

Что про это скажут комментаторы? Почему портрет внезапно перешёл в пейзаж? Даже не перешёл, а перепрыгнул.

У Лотмана — ни слова. Набоков из всей строфы поясняет полторы строки — половину пятой и восьмую:

Приподнялася грудь. Я не уверен, что можно дать парафраз: «Грудь её волновалась». И в слухе шум, и блеск в очах… Т.е. застывший, как на фотографии, блеск глаз — довольно типичное явление для лёгкого безумия подросткового возраста.

Это всё. Почему Набокову тут померещилась застывшая фотография — не знаем.

Можно бы и успокоиться, но вдруг натыкаешься в солидном журнале на труд почтенного пушкиниста, а там настоящие чудеса. Вот как эту строфу разбирает В.Левин в статье «Евгений Онегин» и русский литературный язык»:

Надо заметить, что в своих «отражениях» и стилизациях в «Онегине» Пушкин редко прибегает к совершенно чуждым ему словам, оборотам, выражениям (неужели?! нет бы поэту часто прибегать к совершенно чуждым ему словам.— А.М.), но подбор и сочетание специфически окрашенных языковых фактов, их концентрация, художественная организация текста, выбор средств образности, сама тематика, эмоциональное наполнение текста, образ мышления героя, его взгляд на действительность — всё это вместе и создаёт тот стилистический эффект, о котором идёт речь, — ощущение зависимости языка и стиля отрывка от объекта, от персонажа. Так, слова очи, ланиты, уста — это вполне «пушкинские» слова, факты его поэтической речи, но их сочетание в описании Татьяны в строфе ХVI главы третьей («И вдруг недвижны очи клонит», «Приподнялася грудь, ланиты/ Мгновенным пламенем покрыты, /Дыханье замерло в устах, /И в слухе шум, и блеск в очах») придаёт этой картине специфический, идущий от образа героини стилистический тон.

Ау, поняли? Нет? Перечитайте. Специфический идущий от образа стилистический. Не ошибся ли почтенный пушкинист? Вдруг это стилистический идущий к образу специфический? Или ещё лучше: идущий мимо образа.

Вернёмся на секунду к страстно влюблённой Тане:

Приподнялася грудь, ланиты
Мгновенным пламенем покрыты,
Дыханье замерло в устах,
И в слухе шум, и блеск в очах…

Разве непонятно, что с ней вдруг случилось? Это, простите, клиническая картина. Неужели надо приводить термин греческого происхождения, означающий кульминацию сладострастного возбуждения? Загляните в энциклопедический словарь: дыхание учащается, прерывается, лицо (ланиты) мгновенно краснеет, подскакивает давление (первый признак — шум в ушах). Всё ещё сомневаетесь: неужели написано про это? Вот предыдущая, XV строфа:

Погибнешь, милая; но прежде
Ты в ослепительной надежде
Блаженство тёмное зовёшь,
Ты негу жизни узнаёшь,
Ты пьёшь волшебный яд желаний,
Тебя преследуют мечты:
Везде воображаешь ты
Приюты счастливых свиданий;
Везде, везде перед тобой
Твой искуситель роковой.

Тёмное блаженство, нега жизни, яд желаний, воображаемые «счастливые свидания», девушка грезит наяву… Куда откровенней? Положим, Лотман (если увидел) мог промолчать из деликатности, но сладострастник и вуайерист Набоков молчать бы не стал — значит, не увидел. «Застывший блеск глаз»?! Да там пламя, «страшный блеск пожара среди тёмной ночи» (Толстой. Анна Каренина).

Но пусть образ романтической Тани ничего не потеряет в ваших глазах. Она скромна, молчалива, боязлива. Это Пушкин не скромен, не молчалив и не боязлив.

Пушкин — П.А.Вяземскому
Декабрь 1823. Одесса
Я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую похабность.

«Руслан и Людмила» сейчас — детское чтение, однако И.И.Дмитриев (почтенный поэт, старше Пушкина на 40 лет) отозвался резко: «Я тут не вижу ни мыслей, ни чувств: вижу одну чувственность». А уж «Онегин» по тем временам эротичен невероятно, запредельно.

...Переживание Тани гений оборвал зверски. Поставил многоточие, показывая, что процесс ещё не совсем кончился, и мгновенно спрятал бедняжку от нескромных глаз:

И в слухе шум, и блеск в очах…
Настанет ночь; луна

Взгляните: посреди строфы дикая смесь настоящего и прошедшего времени (идёт, клонит, приподнялася, замерло) внезапно сменилась будущим (настанет). В кино это называется ЗТМ — затемнение; сцена (положим, эротическая) улетает в темноту, следующий план — романтический пейзаж; и мы без всяких избыточно откровенных кадров понимаем, что там, в темноте, произошло.

Вряд ли целомудренность подвигла Пушкина прервать натуралистическое описание. Скорее — цензурные соображения. Но к цензуре мы обратимся позже, а пока — долгожданный герой, на сцену!

Продолжение следует.

Немой Онегин. Часть I.

Немой Онегин. Часть II.

Немой Онегин. Часть III.

Немой Онегин. Часть IV.

Немой Онегин. Часть V.

Немой Онегин. Часть VI.

Немой Онегин. Часть VII.

Немой Онегин. Часть VIII

Немой Онегин. Часть IX

Немой Онегин. Часть X.

Немой Онегин. Части XI и XII.