Стихийные духи» (1837) Генрих Гейне (1797 – 1856.)

http://imwerden.de/pdf/heine_polnoe_sobranie_sochineny_tom3_1904_text.pdf
СТИХІЙНЫЕ ДУХИ .
Утверждаютъ, что въ Вестфаліи можно встрѣтить, стариковъ, которые до сихъ поръ адіаютъ, гдѣ погребены старые идолы; на смертномъ одрЬ передаютъ ояи ату дорогую тайну самому меньшему изъ внуковъ своагь, а. тотъ носитъ ее въ своемъ молчаливомъ. саксонскомъ сердцѣ.
В  Вестфаліи, бывшей Саксоніи, не все то умерло, чтб похоронено.
Когда, бродишь по тамошнимъ старымъ дубовымъ рощамъ, то. слышишь еще голоса старины* слышишь отголосокъ того глубокомысленнаго волшебнаго языка, въ которомъ шшитъ больше, жизни, нѣмъ во всей литературѣ віаркз бранденбургскаго. Какое-то таинственное благоговѣніе проникло мнѣ въ душу, когда я, разъ проходя черезъ эти рощи, подошелъ къ старому Зигбургу. «Здѣсь,— сказалъ мой проводникъ:— жилъ когда-то король Витекиндъ»— и онъ глубоко, вздохнулъ. Это былъ простой дровосѣкъ, съ большимъ топоромъ в ъ рукахъ. Я увѣренъ, что этотъ человѣкъ до сихъ паръ готовъ биться s a короля Витекинда, и горе черепу, па который упадетъ топоръ его.
То былъ черный день для Саксоніи, когда Витекиндъ, храбрый ея герцогъ, былъ разбить императоромъ Карломъ при Энгторѣ.
 Спасаясь бѣгствомъ* онъ шелъ къ Эдлербруху, и все, женщины и діти, бѣжало за нимъ; одна только старуха ііе въ силахъ была идти дальше, но. такъ какъ они не хотѣли, чтобъ она попала в ъ руки враговъ живою* то саксонцы зарыли ее заживо въ песчаномъ холмѣ у Бель-. мансъ-Кампа и при этомъ говорили: «Налѣзай въ землю, полѣзай въ землю, свѣтъ тебѣ на муку, ты. н е можешь слѣдовать за нами»
135
Говорятъ, что старуха еще жива; но все то умерло въ Вестфаліи, чтб похоронено. Братья Гриммы разсказываютъ этотъ случай въ своихъ «Нѣмецкихъ Сагахъ»; я буду иногда на слѣдующихъ страницахъ пользоваться совѣстливыми и прилежными изслѣдованіями этихъ славныхъ ученыхъ.
Заслуга ихъ въ области германскихъ древностей безцѣнна. Одинъ Яковъ Гриммъ сдѣлалъ для языкознанія больше, чѣмъ вся французская академія со временъ Ришелье. Его нѣмецкая грамматика— колоссальное произведеніе, готическій соборъ, въ которомъ голоса всѣхъ народовъ Германіи сливаются въ какіе-то исполинскіе хоры, каждый на своемъ діалектѣ. Можетъ быть, Яковъ Гриммъ заложилъ свою душу чорту съ тѣмъ, чтобы тотъ доставлялъ ему матеріалы и служилъ въ качествѣ работника при постройкѣ этого громаднаго лингвистическаго зданія. Дѣйствительно, для того, чтобы стащить въ одно мѣсто всѣ эти плиты учености, чтобы изъ этихъ ста тысячъ цитатъ составить что-нибудь, нужны нечеловѣческая жизпь и нечеловѣческое терпѣніе.
 Главнымъ источникомъ для изученія древнихъ германскихъ народныхъ вѣрованій служитъ Парацельсъ.
Я уже не разъ упоминалъ о немъ. Его сочиненія переведены на латинскій языкъ недурно, но неполно; въ нѣмецкомъ же подлинникѣ трудно его читать: слогъ тяжелый, но кое-гдѣ прогляды вать великія мысли въ великомъ словѣ. Онъ натуръ-философъ въ самомъ нынѣшнемъ значеніи этого слова. Его терминологію не нужно всегда понимать въ ея традиціонномъ смыслѣ. В своемъ ученіи о стихійныхъ духахъ онъ упоі'ребляетъ названія нимфъ, ундинъ, сильвановъ, саламандръ, но только оттого, что эти названія уже извѣстны публикѣ, а не оттого, что они означаютъ то, о чемъ онъ хочетъ говорить.
 Вмѣсто того, чтобы произвольно придумывать новыя слова, онъ предпочелъ пріисішвать для своихъ мыслей старыя выраженія, которыя до сихъ поръ означали нѣчто подобное. Поэтому его часто понимали неправильно, одни обвиняли его въ насмѣшливости, другіе даже въ невѣріи. Одни думали, что онъ для шутки хочетъ привести въ систему дѣтскія сказки, другіе же порицали его за то, что онъ, уклоняясь отъ христіанскаго воззрѣнія, не хочетъ признать стихійныхъ духовъ исключительно нечистою силою. чУ насъ нѣтъ основанія думать,— говоритъ онъ въ одномъ мѣстѣ:— что эти существа принадлежатъ дьяволу, а что такое самъ дьяволъ— мы тоже не знаемъ». Онъ утверждаетъ, что —
 136
 — духи стихій такъ жо, какъ и мы, дѣйствительныя творенія Бога, но что они не произошли отъ Адама и что Богъ далъ имъ во владѣніе четыре стихіи. И хъ тѣлесный организмъ сообразенъ этимъ стихіямъ. И по четыремъ стихіямъ распредЬляетъ Парацельсъ различныхъ духовъ, и тутъ дастъ онъ намъ опредѣленную систему.
Нѣкоторые стараются привести въ систему и народныя вѣрованія, но это такъ же невозможно, какъ заключить въ рамку мимо идущія облака.
В крайнемъ случаѣ, схожія между собой вѣрованія можно подвести подъ опредѣленныя рубрики.
Это мы и попытаемся сдѣлать въ отношеніи стихійныхъ духовъ.
О кобольдахъ мы уже говорили. Они—призраки, смѣсь умершаго человѣка съ дьяволомъ; ихъ нужно съ точностью отличать отъ собственно духовъ земли. Эти послѣдніе преимущественно живутъ въ горахъ и называются гномами, металларіями, маленькимъ народомъ, карлами.
Сказаніе объ этихъ карлахъ сходно съ сказаніемъ о великанахъ и указываетъ на присутствіе двухъ различныхъ племенъ, которыя нѣкогда болѣе или менѣе мирно обитали въ странѣ, но потомъ уничтожились. Великаны навсегда исчезли изъ Германіи. Карлы же встрѣчаются до сихъ поръ въ нѣкоторыхъ рудникахъ, гдѣ они, одѣтые, какъ маленькіе рудокопы, откапываютъ дорогіе металлы и драгоцѣнные камни. Карлы искони обладали множествомъ золота, серебра и брильянтовъ, потому что могли невидимо летать куда хотѣли; не было отверстія, которое они сочли бы слишкомъ тѣснымъ для того, чтобъ имъ проскользнуть въ него, лишь бы только оно привело ихъ, въ концѣ концовъ, къ источникамъ богатства. Исполины жо оставались всегда бѣдны, и если бы кто-нибудь давалъ имъ взаймы, то долги ихъ сдѣлались бы исполинскими. Кромѣ того, великаны никогда не хотѣли обратиться въ христіанство.
 Это заключеніе я вывожу изъ одной старой датской баллады, въ которой великаны собираются для празднованія свадьбы.
Невѣста за однимъ завтракомъ пожираетъ четыре бочки супа, шестнадцать entrecôtes de boeuf и осьмнадцать свиныхъ грудей, и при этомъ выпиваетъ еще семь бочекъ пива. Женихъ основательно замѣтилъ: «Я еще никогда не видѣлъ молодой дѣвушки, у которой былъ бы такой хорошій аппетить». Въ числѣ гостей находился карликъ Миммерингъ, котораго маленькій ростъ представлялъ' противоположность съ фигурами этихъ великановъ.
И баллада оканчивается словами: «Карликъ Мимморингъ былъ среди этой языческой компаніи единственнымъ христіаниномъ».
Что. касается до свадебъ маленькаго племени, какъ иногда называютъ въ Германіи карликовъ, то сохранились самыя граціозныя преданія, напримѣръ, слѣдующее:
 Разъ маленькое племя хотѣло отпраздновать свадьбу въ замкѣ Эйленбургѣ, въ Саксоніи, и ночью они проникли въ залу сквозь замочную скважину и щели въ ставняхъ, и посыпались на натертый воскомъ тюль, какъ горохъ на полъ амбара. Шумъ разбудилъ стараго графа, спавшаго въ этой залѣ подъ балдахиномъ своей кровати, и видъ этого множества крошечныхъ людей сильно удивилъ его. Тогда одинъ изъ нихъ, богато наряженный горольдомъ, нодошолъ къ нему п въ вѣжливыхъ, приличныхъ случаю выраженіяхъ, пригласилъ его принять участіе въ торжествѣ. «Но,— прибавилъ онъ:— мы просимъ васъ объ одномъ: вы должны присутствовать здѣсь одни; ни одинъ изъ вашихъ домашнихъ не долженъ позволить себѣ даже кинуть взглядъ н
138
 — седьмой членъ семейства, одвдъ изъ шести, бившихъ дотолѣ въ живыхъ, умираетъ. Обь искусствѣ карликовъ въ работѣ часто съ большою похвалою упоминается въ старыхъ пѣсняхъ. Они выковывали лучшіе мечи, но только исполины могли сражаться отими мечами. Но были ли въ самомъ дѣлѣ такъ велики эти исполины? Мбжетъ-быть, страхъ изобразилъ ихъ нѣсколькими футами выше ихъ дѣйствительнаго роста.
Византіецъ Ницетасъ, описавшій взятіе Константинополя крестоносцами, сознается совершенно серьезно, что Одинъ изъ этихъ желѣзныхъ рыцарей сѣвера, гнавшій впереди себя всѣхъ по-, бѣжденныхъ парами, казался имъ въ эти страшныя минуты пятидесяти футовъ роста. Мѣстомъ жительства карловъ, какъ уже сказано, были горы. Маленькія отверстія въ скалахъ народъ до сихъ поръ называетъ отверстіями карловъ.
 На Гарцѣ, именно въ Боденской долинѣ, я видѣлъ много такихъ отверстій. Многіе сталактиты, встрѣчаемые въ горныхъ пещерахъ, а также странныя вершины скалъ, народъ называетъ свадьбою карловъ. Это тѣ карлы, которыхъ злой волшебникъ превратилъ въ камни, когда они сѣменили домой изъ своей маленькой церкви послѣ вѣнчанія, или когда иировали на свадьбѣ. Саги о такихъ превращеніяхъ въ камни такъ же родственны сѣверу, какъ и востоку, гдѣ ограниченный мусульманинъ считаетъ статуи и каріатиды въ древнихъ греческихъ храмахъ окаменѣлыми людьми. Какъ на Гарцѣ, такъ и въ Бретани я видѣлъ много странно и разнообразно группированныхъ камней, которые крестьяне назвали «свадьбами карловъ»; камни у Loc M aria К ег— дома торригановъ, куриловъ, какъ называется гамъ этотъ маленькій народъ. По этому случаю я могу разсказать еще одну свадебную исторію. В ъ Богеміи, недалеко оть Элнбогена, въ дикой, но прекрасной долинѣ, по которой рѣка Эгеръ вьется разнообразными изгибами до окрестностей Карлсбада, находится знаменитая пещера карликовъ. Между обитателями окрестныхъ городовъ и долинъ ходитъ слѣдующій разсказъ. В ъ старое время на этихъ утесахъ вели спокойную жизнь горные .карлики. Они никому не дѣлали зла; напротивъ того, при случаѣ дажо помогали. своимъ сосѣдямъ въ бѣдѣ и затруднится ь-. номъ положеніи. Долго ими управлялъ одинъ могущественный, волшебникъ; но- разъ, когда они праздновали свадьбу и дляэтого отправились въ свою маленькую церковь, онъ страшно. —
 139 —
разсердился и превратилъ ихъ въ камни, или вѣрнѣе, заперъ ихъ въ камни, такъ какъ онд были духи неуничтожимые. Это собраніе утесовъ до сихъ поръ называется «свадьбою заколдованныхъ карликовъ», н на горныхъ вершинахъ расположены они во' всевозможныхъ формахъ. В ъ серединѣ одного утеса показываютъ фигуру карлика, который, въ то время, какъ другіе спѣшили ускользнуть отъ волшебника, слишкомъ долго остался въ своемъ жилищѣ и былъ превращенъ въ камень къ то мгновеніе, какъ смотрѣлъ изъ окошка, отыскивая глазами помощи. Карлы носятъ маленькія шапочки, посредствомъ которыхъ они становятся невидимыми; эти шапочки называются Tamknappen или туманными шапочками. Разъ крестьянинъ, молотя, сбилъ своимъ дѣпоыъ шапочку съ карла; тотъ сдѣлался видимымъ и поскорѣе проскользнулъ въ земляную разсѣлину. Впрочемъ, посредствомъ заклинаній можно также дѣлать карликовъ видимыми.
В Нюрнбергѣ жилъ нѣкто Павелъ Іірейцъ, употребившій особенно удивительный родъ заклинанія.
На извѣстномъ мѣстѣ онъ поставилъ маленькій, совершенно новый столъ, покрытый бѣлымъ полотномъ, а на него— двѣ чашечки молока, двѣ чашечки меду, двѣ тарелочки и девять ножичковъ. Затѣмъ онъ взялъ черную курицу и надъ кухонной печью отрубилъ ей голову, такъ что кровь пролилась къ кушанья. Послѣ того бросилъ одну часть курицы къ западу, а другую къ востоку и началъ свои заклинанія. Сдѣлавъ это, онъ поспѣшно спрятался за высокое дерево и увидѣлъ, какъ два карлика вышли изъ-подъ земли и сѣли за столъ. Тутъ онъ обратился къ нимъ съ вопросами, па которые они отвѣчали— и эту процедуру онъ повторилъ еще нѣсколько разъ, н карлики, наконецъ, такъ сдружились съ нимъ, что приходили къ нему въ домъ, какъ гости. Если онъ не приготовлялъ всего, чтб слѣдовало къ ихъ пріему, они или совсѣмъ не являлись, или тотчасъ же уходили. Наконецъ, онъ привлекъ и ихъ короля, который пришелъ одинъ, въ пурпурно-красномъ плащикѣ, держа подъ мышкою книгу, которую онъ бросилъ н а .столъ, позволивъсвоему заклинателю читать въ ней, сколько ему было угодно.
 И Павелъ Крейцъ почерпнулъ изъ этой книги много мудрости н много тайнъ особеннаго рода. Карлы показывались иногда > людямъ тоже по своей волѣ,, охотно вели съ ними знакомство и бывали довольны если
 — 140 —
ми имъ но дѣлали никакого зла. Мы же, какъ всегда злые, часто играли съ ними скверныя штуки.
В  «Народныхъ Сказаніяхъ» Виса читаемъ мы слѣдующую исторію:
«Лѣтомъ, большой рой карловъ часто спускался съ горъ въ доливы и собирался или для помощи рабочимъ, или чтобъ поглядѣть на работы; особенно во время жатвы и уборки сѣна. Тутъ они весело усаживались на длинной и толстой вѣтви тѣнистаго клена. Но разъ ночью, злые люди подпилили эту вѣтвь, такъ что она едва держалась на стволѣ, и когда безвредныя существа утромъ снова сѣли па нее, она сломалась, карлы упали на землю, были осмѣяны, ужасно разсердились и сказали: «О, какъ небо высокб. Какъ измѣна велика! Вонъ отсюда— и навѣки!» Съ тѣхъ поръ, говорятъ, онн оставили страну. Я сомнѣваюсь, чтобы карлики смотрѣли на людей, какъ на добрыхъ духовъ; глядя на наши дѣйствія, они, конечно, не подозрѣваютъ нашего божественнаго происхожденія. Существа не нашей породы не могутъ быть о насъ хорошаго мнѣнія, и чортъ считаетъ насъ сквернѣйшими изъ всѣхъ созданій. Разъ, на одной деревенской сценѣ, мнѣ привелось увидѣть представленіе комедіи о докторѣ Фаустѣ. Фаустъ вызываетъ чорта и, увѣренный въ своей неустрашимости, требуетъ, чтобы тотъ появился ему въ самомъ страшномъ видѣ, въ образѣ ужаснѣйшаго изъ всѣхъ твореній... н послушный чортъ является въ видѣ человѣка... Причина, почему карлики такъ внезапно оставили насъ, не извѣстна съ точностью. Е сть, однако, еще два преданія, которыя также приписываютъ уходъ карловъ нашей злости и страсти къ насмѣшкамъ. Одно изъ нихъ передано слѣдующимъ образомъ в £ вышеупомянутыхъ «Народныхъ Сказаніяхъ»: «Карлы, жившіе въ пещерахъ и разсѣлинахъ скалъ, всегда благоволили къ людямъ и ночью, когда люди спали, дѣлали за нихъ тяжелыя работы. Утромъ, когда крестьяне выходили съ возцми и орудіями и удивлялись, что все уже было сдѣлано, карлы, спрятавшись въ кустарники, громко смѣялись. Часто крестьяне сердились, находя, еще несозрѣвшій хлѣбъ сжатымъ, но тутъ вдругъ налетала буря съ градомъ, и онн, увидя, что' у нихъ не уцѣлѣло бы ни одного колоска, отъ сердца благодарили продусмотритель- —
141
 ныхъ карловъ. Но, наконецъ, люди, за свои злодѣянія, потеряли благосклонность и любовь карловъ, и съ тѣхъ норъ никто не видѣлъ ихъ больше. Причина этому была слѣдующая: Одинъ пастухъ посадилъ па горѣ превосходное вишневое дерево. Когда лѣтомъ плоды созрѣли, случилось, что три ночи сряду дерево было опустошаемо, л фрукты относились въ кладовыя и загородки, въ которыхъ пастухъ обыкновенно хранилъ свои вишни. В ъ деревнѣ говорили: «Этого нскому дѣлать, кромѣ честныхъ карловъ, которые ночью приходятъ въ длинныхъ плащахъ и съ закрытыми ногами тихо, какъ птицы, и усердно исполняютъ за человѣка его дневную работу. Разъ уже тайкомъ подсмотрѣли ихъ, но имъ не мѣшаютъ, и они продолжаютъ свое дѣло». Эти слова возбудили любопытство пастуха, и ему очень захотѣлось узнать, зачѣмъ карлы закрываютъ такъ тщательно свои ноги, и такія ли у нихъ ноги, какъ у человѣка. И вотъ, когда на слѣдующій годъ снова пришло лѣто н наступило время, когда карлы стали тайно обрывать вишни и носить ихъ въ амбары, пастухъ взялъ золы и обсыпалъ ею мѣсто вокругъ горы. На другое утро, на разсвѣтѣ, онъ поспѣшилъ къ этому мѣсту и увидѣлъ, что съ дерева всѣ плоды сорваны, а на золѣ отпечаталось множество слѣдовъ гусиныхъ лапокъ. Пастухъ сталъ смѣяться и злобно радоваться, что онъ открылъ тайну карловъ. Но тѣ сейчасъ жо сломали и опустошили свои жилища, ушли глубоко въ горы и, разсердись на человѣческій родъ, отказались больше помогать ему. Пастухъ же, выдавшій ихъ, заболѣлъ, сошелъ съ ума и остался такимъ до самой смерти»
Другое преданіе, передаваемое въ «Народныхъ Сказаніяхъ»Отмара, гораздо печальнѣе этого. «Между Валькенридомъ и Нсйгофомъ, въ графствѣ Го - генштейнъ, владѣли нѣкогда карлы двумя королевствами. Одинъ изъ жителей этой страны замѣтилъ однажды, что каждую ночь у него съ поля крадутъ овощи, но но могъ подстеречь вора. Наконецъ, по совѣту одной умной старухи, онъ съ наступленіемъ ночи пошелъ на свое гороховое поле и сталъ размахивать по воздуху тоненькой палочкой. Прошло немного времени— и онъ увидѣлъ передъ собою нѣсколько карловъ: это онъ сбилъ съ нихъ шапочкиневидимки. Карлы, дрожа, упали ему въ ноги и признались, что это они опустошаютъ крестьянскія поля, но что къ тому побудила ихъ крайняя нужда. Извѣстіе о пойманныхъ карлахъ подняло на ноги всю страну. Наконецъ,
142
— народъ карловъ послалъ депутатовъ и предлагалъ выкупъ s a себя н за своихъ плѣнныхъ братьевъ, обѣщая при атомъ навсегда оставить страну. Но способъ отъѣзда породилъ новые споры. Жители не хотѣли отпустить карловъ съ ихъ собранными п спрятанными богатствами, а карлы заявляли лкеланіе уйти незамѣтно. Наконецъ, рѣшили, чтобы карлы уизлн черезъ узкій нейгофскій мостъ и при проходѣ бросали въ поставленный тамъ сосудъ опредѣленную часть своего богатства, какъ пошлину, но чтобы ни одинъ изъ жителей не присутствовалъ при этомъ. Такъ и сдѣлали. Однако, нѣсколько любопытныхъ спрятались подъ мостомъ, чтобы, по крайней мѣрѣ, слышать уходъ карловъ. И нѣсколько часовъ сряду они слышали топапье маленькихъ людей, и имъ казалось, какъ будто черезъ мостъ переходило большое стадо овецъ. По одному варіанту этой саги, каждый уходившій карликъ долженъ былъ бросать по одной золотой монетѣ въ бочку, поставленную у моста, и на другое утро бочка была вся наполнена старыми золотыми монетами. Тутъ же разсказывается, что самъ король карловъ приходилъ въ своемъ красномъ пдавдикѣ просить жителей но выгонять его и ого народъ. Съ мольбой поднималъ онъ ручонки къ небу и плакалъ трогательнѣйшими слезами, какъ нѣкогда донъ Исаакъ Абарбанель предъ Фердинандомъ Аррагонскимъ.
Отъ карловъ, духовъ земли, надо положительно отличать духовъ воздуха, эльфъ, больше извѣстныхъ также во Франціи и' особенно такъ лрелестпо прославляемыхъ въ англійскихъ стихотвореніяхъ.
Если бы эльфы не были безсмертны по ввоей природѣ, то ужо одинъ Шекспиръ сдѣлалъ бы ихъ такими: онѣ живутъ вѣчно въ «Снѣ въ лѣтнюю ночь» поэзіи.
 Вѣрованіе въ эльфъ, по моему мнѣнію, гораздо больше кельткческаго, чѣмъ скандинавскаго происхожденія. Поэтому сказаній объ эльфахъ больше на западномъ сѣверѣ, чѣмъ на восточномъ. В ъ Германіи мало знаютъ объ эльфахъ, да и это тусклый отблескъ бретонскихъ сагъ, каковъ; напр., «Оберонъ», Виланда. То, что въ Германіи народъ называетъ эльфами или эльбами, есть уродливое порожденіе вѣдьмы, отъ связи ея со злымъ духомъ.
Настоящія сказанія объ эльфахъ. родились въ Ирландіи и сѣверной Франціи. Перейдя отсюда до Прованса, они смѣшиваются съ сказаніями востока о феяхъ. Изъ такого смѣшенія расцвѣли превосходныя пѣсни о графѣ Лапвалѣ, которому ирскрас- —
 143
 — пая фея даритъ свого благосклонность съ тѣмъ, чтобы графъ никому но разсказывалъ о своемъ счастьѣ. Но разъ, на пиру въ Корду элѣ, когда король Артусъ назвалъ жену свой Джиневру прекраснѣйшею женщиною въ свѣтѣ, графъ Ланваль не вытерпѣлъ, онъ разсказалъ все, и его счастье, по крайней мѣрѣ на землѣ, исчезло. Не лучшая уйасть постигаетъ рыцаря Грюэланда: и онъ не могъ не проболтаться о своемъ счастіи, и тогда возлюбленная фея исчозаегь, и напрасно 'ѣздить онъ по свѣту на своемъ конѣ, Жедсфрѣ, отыскивая се. Но въ странѣ фей, въ Авалунѣ, несчастные рыцари снова находятъ своихъ возлюбленныхъ. Тутъ графъ Ланваль и рыцарь Грюэландъ могутъ болтать, сколько ихъ душѣ угодно. Тутъ же и датчанинъ Ожье можетъ, окончивъ Свои геройскія странствованія, отдыхать въ объятіяхъ своей Морганы. Вы, французы, знаете всѣ эти исторіи. Вы знаете Авалупъ, но и персіянинъ знаетъ его п называетъ Джинистаномъ. Это— страна поэзіи. Наружность эльфъ, жизнь ихъ и дѣйствія тоже довольно хорошо извѣстны вамъ.
«Королева Эльфъ> Спенсера давно уже перелетѣла въ вамъ изъ Англіи.
Кто не знаетъ Титаиію? Чей мозгъ такъ толстъ, что но слышитъ иногда веселаго звона ея воздушнаго поѣзда? Но правда ли, что если-увидѣть живыми глазами эту королеву и если она еще пошлетъ веселое привѣтствіе— это предвѣстіе смерти? Я очень бы хотѣлъ узнать, правда ли это, потому что
— Разъ въ лѣсу, при лунномъ свѣтѣ,
Видѣлъ я, какъ эльфы мчались;
 Колокольчики съ рожками
Всюду звонко раздавались.
 Кони бѣлые сквозь воздухъ,
 Словно лебеди, летѣли
И оленьими рогами,
Золочеными, блестѣли.
И съ улыбкой королева
Мнѣ кивнула головою...
Что же будетъ?— полюблю я,
 Или смерть придетъ за мною?

В ъ датскихъ народныхъ пѣсняхъ встрѣчаются два преданія объ эльфахъ, очень вѣрно характеризующія этпхъ духовъ воздуха. Одно изъ нихъ разсказываетъ о сновидѣ- —
144
 — піи молодого щеголя, который легъ па вершинѣ Эльверса и мало-по-малу заснулъ. Ему снилось, что онъ стоитъ, опершись на свой мечъ, а эльфы танцуютъ вкругъ него и ласками и обѣщаніями хотятъ заставить его принять участіе въ ихъ пляскѣ. Одна изъ эльфъ подходитъ къ нему, гладитъ его рукою по щекѣ и шепчетъ: «Танцуй съ нами, молодой красавецъ, и мы споемъ тебѣ такія сладчайшія пѣсни, какихъ только жаждетъ твое сердце». И тутъ начинается пѣснь такой всенокоряющей любви, что даже кипѣвшая до тѣхъ поръ рѣка мгновенно утихаетъ, и рыбки выплываютъ на спокойную поверхность ея и весело играютъ хвостиками своими. Другая эльфа шепчетъ: «Танцуй съ пами, молодой красавецъ, и мы выучимъ тебя руническому языку, которымъ ты можешь усмирять медвѣдя и дикаго вепря, и дракона, стерегущаго золото; его золото будетъ твоимъ». Но молодой человѣкъ противустоитъ всѣмъ этимъ обольщеніямъ, и разсерженныя дѣвы грозятъ ему, наконецъ, поразить его сердце холодною смертью. Онѣ уже направляютъ свои острые ножи, но къ счастью въ это время вскрикиваетъ пѣтухъ, н мечтатель просыпается цѣлъ и невредимъ. Другая пѣсня — съ менѣе воздугапымъ характеромъ; эльфы являются въ ней уясе не во снѣ, а въ дѣйствительности, и ихъ ужасающе граціозная личность тѣмъ рѣзче выступаетъ предъ нами. Это— пѣсня о рыцарѣ Олуфѣ, который поздно вечеромъ поѣхалъ приглашать гостей на свою свадьбу. Постоянный припѣвъ ея: «А пляска все быстро по лѣсу идегь». Тутъ кажется, что слышишь зловѣще похотливыя мелодіи, и между пимн хихиканье и шопотъ, точно капризныхъ дѣвушекъ. Олуфъ видитъ, наконецъ, предъ собою нѣсколько танцующихъ дѣвушекъ, и дочь лѣсного царя протягиваетъ ему руку. Она очень нѣжно проситъ его войти въ кругъ и нотанцовать съ нею. Но рыцарь не соглашается и въ оправданіе говоритъ: «завтра моя свадьба». Тогда эльфы предлагаютъ ему обольстительнѣйшіе подарки, но ни сапоги изъ бараньей кожи, которые отлично сидѣли бы на ногѣ, ни золотыя шпоры, которыя такъ красиво можно бы привинтить къ нимъ, ни шелковая бѣлая рубашка, которую сама королева эльфъ выбѣлила свѣтомъ луны, ни даже серебряный шарфъ, который тоясе восхваляютъ, какъ драгоцѣнность, ничто не можетъ убѣдить рыцаря присоединиться къ эльфамъ и танцовать съ ними. Его постоянное оправданіе «завтра моя свадьба». Тутъ, на- —
145
— конецъ, эльфы теряютъ, конечно, терпѣніе, наносятъ ему :въ сердце такой ударъ, какого онъ никогда еще не получалъ, потомъ подымаютъ упавшаго на землю рыцаря, сажаютъ на коня и съ насмѣшкою говорятъ: «Ну, теперь поѣзжай къ своей невѣстѣ». Ахъ! когда онъ пріѣхалъ къ своему зймку, щеки его были очень блѣдны, а тѣло очень больное, и когда на другое утро невѣста и провожатые пріѣхали съ музыкою и пѣніемъ, Олуфъ былъ уже безмолвный человѣкъ, потому что онъ лежалъ мертвый подъ краснымъ одѣяломъ. «А пляска все быстро по лѣсу идетъ!» Пляска— характеристическая особенность духовъ воздуха. Они слишкомъ эфирныя созданія, чтобы, какъ мы, прозаически. обыкновенной походкой ходить по землѣ. Между тѣмъ, какъ ни легки они, ножки ихъ все-таки оставляютъ слѣды на дернѣ, гдѣ они собираются плясать по ночамъ. Это— отпечатлѣвшіеся круги, которые народъ называетъ кольцами эльфъ. В ъ одной части Австріи есть преданіе, отчасти сходное съ. приведеннымъ, хотя оно по происхожденію своему славянское. Это— преданіе о призракахъ-танцовщицахъ, извѣстныхъ тамъ подъ именемъ виллисъ. Виллисы — невѣсты, умершія до свадьбы. Бѣдныя молодыя созданія не могутъ спокойно лежать въ гробу; въ ихъ мертвомъ сердцѣ, въ ихъ мертвыхъ ногахъ сохранилась еще та страсть къ танцамъ, которой не могли онѣ удовлетворить при жизни, и въ полночь выходятъ онѣ изъ могилъ, толпами собираются на дорогахъ, и горе молодому человѣку, который ихъ тамъ встрѣтитъ! Онъ долженъ съ ними танцовать, онѣ обнимаютъ его съ необузданною жаждою веселья, и онъ пляшетъ безъ отдыха, пока не упадетъ мертвымъ. Одѣтыя въ вѣнчальныя платья, съ цвѣточными вѣнками и развѣвающимися лентами на головахъ, съ блистающими кольцами на пальцахъ, танцуютъ виллисы при свѣтѣ мѣсяца, точно такъ же, какъ эльфы. Ихъ лица, хотя и бѣлыя, какъ снѣгъ, молоды и прекрасны, онѣ смѣются такъ страшно весело, такъ преступно граціозно, киванье ихъ такъ, таинственно сладострастно, такъ много обѣщаетъ... устоять противъ этихъ мертвыхъ вакханокъ невозможно. Народъ, видя, какъ умирали цвѣтущія невѣсты, не могъ увѣрить себя, что молодость и красота могутъ такъ внезапно сдѣлаться жертвою чернаго уничтоженія, и такимъ образомъ легко возникло вѣрованіе, что невѣста послѣ смерти ищетъ потерянныхъ радостей.
146
— Это. напоминаетъ намъ объ одномъ изъ прелестнѣйшихъ,стихотвореній Гёте, «Коринѳская Невѣста», съ которымъ г-жа Сталь давно уже познакомила французскую публику. Сюжетъ этого сочиненія очень старъ и теряется въ мрачной таинственности ѳессалійскихъ сказокъ. Объ этомъ говоритъ Эліанъ, и то же сообщаетъ Филостратъ въ біографіи АполлонаТіанскаго.
Это печальная свадебная исторія, на которой невѣстою была ламія.
 Одна .изъ особенностей народныхъ преданій та, что всѣ самыя ужасныя катастрофы происходятъ въ нихъ на свадебныхъ пирахъ. Внезапно появляющійся ужасъ составляетъ тѣмъ болѣе страшный контрастъ съ радостною обстановкою, съ' -приготовленіями въ веселью, съ веселою музыкою. Покуда край кубка не коснулся губъ, драгоцѣнный напитокъ можетъ еще пролиться. Можетъ войти мрачный гость, котораго никто не зналъ, и ни у кого, однако, не хватаетъ духа прогнать его. Онъ ..что-то говоритъ. на ухо невѣстѣ; и она блѣднѣетъ. Она дѣлаетъ почти незамѣтный знакъ жениху, и тотъ выходитъ изъ залы, слѣдуетъ за нимъ въ ночную темноту и больше уже не возвращается. Обыкновенно тутъ играетъ роль прежде данное обѣщаніе любви, вслѣдствіе чего холодная рука духа внезапно разлучаетъ жениха и невѣсту. Когда Петръ фонъ-Штауфенбергъ. сидѣлъ за своимъ свадебнымъ пиромъ и нечаянно взглянулъ вверхъ, онъ замѣтилъ чью-то бѣлую ножку, проходившую черезъ потолокъ. Онъ узналъ ножку той никсы, съ которою когда-то находился въ нѣжной любовной связи, и по этому знаку онъ догадался, что за свою невѣрность долженъ поплатиться жизнью. Онъ посылаетъ за священникомъ, причащается и готовится • къ ■ смерти. Объ этомъ, случаѣ въ Германіи до сихъ норъ много разсказывается и поется. Говорятъ тоже, что обиженная никса невидимо обняла и этимъ объятіемъ-задушила невѣрнаго рыцаря. Глубоко трогаетъ этотъ трагическій разсказъ женщинъ. Но наши молодые скептики смѣются надъ нимъ и ни за что не хотятъ вѣрить, что никсы такъ опасны. Когда-нибудь они горько раскаются въ этомъ невѣріи. . Никсы имѣютъ самое большое сходство съ эльфами. Какъ тѣ, такъ и другія, обольстительны, прелестны и любятъ пляску. Эльфы -пляшутъ на болотахъ, зеленыхъ лугахъ, лѣсныхъ прогалинахъ и охотнѣе всего подъ старыми дубами.- Никсы танцуютъ у прудовъ и рѣкъ; часто ихъ видѣли танцующими на самой водѣ, наканунѣ того дня, въ который- —
147
 — кому-нибудь; предстояло -утонуть въ этомъ мѣстѣ.'Иногда онѣ приходятъ также къ людямъ и танцуютъ съ ними совершенно, какъ мы. Никсъ-женщинъ узнаютъ по рубцу ихъ бѣлаго платья; который всегда мокръ; также по тонкости, съ которою сотканы ихъ вуали, и по аристократической манерности. Никса-мужчину узнаютъ по зеленымъ зубамъ,1 похожимъ почти на рыбьи кости, и внутренняя дрожь охватываетъ человѣка, если взять его за необычайно мягкую,' холодную, какъ ледъ, руку; обыкновенно онъ ходить в ъ зеленой шляпѣ; Горе той дѣвушкѣ, которая, не зная -его,' беззаботно танцуетъ съ нимъ; онъ увлекаетъ ее въ свое влажное царство. Разсказываютъ слѣдующую исторію: -Въ Лайбахѣ жилъ въ рѣкѣ, • носящей такое же названіе, водяной духъ, котораго звали никсомъ или водянымъ человѣкомъ. Ночью онъ показывался рыбакамъ и лодочникамъ, а' днемъ— другимъ людямъ, такъ что каждый могъ разсказать, какъ этотъ духъ выходилъ изъ воды и появлялся въ человѣческомъ видѣ. Въ 1547 г., въ первое іюльское воскресенье, все туземное населеніе собралось, по старому обыкновенію, на лайбахской старой площади, подлѣ источника, который весело осѣняла красивая липа. Начался-дружескій обѣдъ добрыхъ сосѣдей' при звукахъ музыки, а затѣмъ— танцы. Ч ерезъ; нѣсколько времени пришелъ молодой человѣкъ, - статный и хорошо одѣтый, повидимому, желавшій' принять участіе въ танцахъ. Онъ вѣжливо поклонился всему' собранію и дружески протянулъ каждому свою руку-, которая была очень мягка и холодна, какъ ледъ, и при прикосновеніи вызывала какое-то странное' ощущеніе дрожи. Затѣмъ онъ пригласилъ на танецъ дѣвушку, красивую и разряженную, которая была свѣжа, смѣла, очень общительнаи звалась Урсула Пастушка; она -сумѣла ' отлично попасть въ его тонъ-и вторила, его забавнымъ шуткамъ. Живо пОтанцовавъ нѣсколько времени, они, продолжая-кружиться, удалились съ площадки, на которой обыкновенно происходили танцы, потомъ стали уходить все дальше и дальше,' сперва отъ липы дошли до Ситтихергофа, потомъ еще дальше до рѣки Лайбаха, гдѣ онъ, въ виду многихъ лодочниковъ, прыгнулъ съ нею въ воду, и оба исчезли. Липа стояла до 1638 г., когда ее срубили вслѣдствіе дряхлости. То же самое преданіе существуетъ во множествѣ варіантовъ. Прекраснѣйшій изъ нихъ— датскій, въ циклѣ пѣсней, воспѣвающихъ погибель цареубійцы Марска Стига и всего его семейства. Марскъ Стигъ, цареубійца, имѣлъ двухъ пре10*
— 148 —
красныхъ дочерей, изъ которыхъ младшая попалась во власть никса даже въ то время, когда была въ церкви. Никсъ явился въ видѣ красиваго рыцаря; его мать сдѣлала ему лошадь изъ чистѣйшей воды и сѣдло и уздечку изъ бѣлоснѣжнаго песка, и беззаботная красавица привѣтливо протянула ему руку. Будетъ ли она вѣрна ему, какъ обѣщала, на днѣ моря? Не знаю,— но знаю одну сагу о другомъ такомъ никсѣ, который тоже похитилъ дѣвушку на землѣ, и потомъ самымъ коварнымъ образомъ былъ обманутъ ею. Это— преданіе о никсѣ Росмерѣ, который, самъ того не подозрѣвая, спряталъ въ ящикъ свою собственную жену и на спинѣ принесъ ее къ ея матери. Это стоило ему впослѣдствіи самыхъ горькихъ слезъ. Никсамъ точно также часто приходится платиться за то, что они находятъ удовольствіе въ сношеніяхъ съ людьми. И объ этомъ я знаю одну исторію, послужившую для нѣмецкихъ поэтовъ предметомъ многихъ пѣсенъ. Но трогательнѣе всего излагается она въ слѣдующемъ простомъ разсказѣ, передаваемомъ братьями Гриммами въ ихъ «Нѣмецкихъ Сказаніяхъ». «Въ Эпфенбахѣ, у Синцгейма, въ комнатѣ, въ которой собирались поселяне для пряжи, каждый вечеръ являлись три молодыя красавицы, одѣтыя въ бѣлыя платья. Онѣ приносили все новыя пѣсни и новыя мелодіи, знали чудесныя сказки и игры, и ихъ прялки и веретена имѣли въ себѣ тоже что-то особенное: ни одна пряха не могла такъ тонко и ровно вить нитки. Но ровно въ одиннадцать часовъ онѣ вставали, укладывали прялки, и никакія просьбы не могли удержать ихъ дольше ни на минуту. Никто не зналъ, куда шли онѣ и откуда приходили; ихъ называли только дѣвами изъ озера или сестрами изъ озера. Молодые люди влюблялись въ нихъ, въ особенности же влюбился сынъ школьнаго учителя. Онъ не могъ достаточно насытиться бесѣдою съ ними, и мучительнѣе всего было для него то, что онѣ такъ рано уходили. Но вотъ ему пришла мысль переставить часы часомъ назадъ, и вечеромъ, въ шуткахъ и разговорахъ, никто не замѣтилъ, какъ летѣло время. Когда часы пробили одиннадцать, между тѣмъ, какъ было уже двѣнадцать, три дѣвушки встали, сложили прялки и ушли. Н а другое утро нѣсколько человѣкъ шли мимо озера и услышали выходившіе оттуда жалобные звуки, а на поверхности его были три кровавыхъ пятна. Съ тѣхъ поръ три сестры не приходили больше прясть, а сынъ школьнаго учителя началъ сохнуть и вскорѣ умеръ». —
 149
 — Въ дѣйствіяхъ никсовъ есть что-то такое таинственное. Подъ этимъ водянымъ покровомъ человѣкъ можетъ представить себѣ столько сладкаго и вмѣстѣ съ тѣмъ столько ужаснаго. Рыбы, которыя однѣ только и знаютъ объ этомъ, нѣмы. Или, можетъ-быть, онѣ молчатъ съ умысломъ? Боятся ли онѣ тяжелаго наказанія, если разболтаютъ, тайны водяного царства? Такое водяное царство со своими сладострастными тайнами и скрытыми ужасами напоминаетъ Венецію. Да и не была ли Венеція прежде такимъ царствомъ, выплывшимъ случайно на свѣтъ Божій изъ глубины Адріатическаго моря со своими мраморными дворцами, дельфиноглазыми куртизанками, жемчужными и коралловыми фабриками, государственными инквизиторами, тайными учрежденіями для утапливащя людей, яркими, смѣющимися масками? Если бы Венеція могла опять погрузиться на дно лагунъ, ея исторія звучала бы, какъ сказка о никсахъ, и няня разсказывала бы дѣтямъ о великомъ водяномъ народѣ, который посредствомъ хитрости и твердости господствовалъ даже надъ твердою землею, но, наконецъ, былъ закусанъ на смерть двуголовымъ орломъ. Таинственность — отличительное свойство никсъ, какъ соединеніе мечтательности съ веселостью—эльфъ. Въ первыхъ сагахъ эльфы и никсы, можетъ-быть, и не очень отличались другъ отъ друга, и только въ позднѣйшія времена совершилось ихъ раздѣленіе. Самыя имена ихъ не даютъ никакого вѣрнаго рѣшенія; Въ Скандинавіи всѣ духи называются эльфами/ альфами, и раздѣляются на бѣлыхъ и черныхъ альфъ; послѣдніе суть собственно кобольды. Имя никсовъ даютъ въ Даніи также домовымъ, которыхъ называютъ № ниссами. Потомъ, есть еще уроды— такіе никсы, которые только до половины носятъ человѣческій образъ, другая же половина у нихъ рыбья, или такіе, у которыхъ верхняя часть тѣла— удивительно красивой женщины, а нижняя— чешуйчатой змѣи, какова, напримѣръ, ваша французская Мелузина, любовница графа Раймонда де Пуатье. Счастливецъ Раймондъ! Его любовница была только на половину змѣею! Часто случается также, что никсы, вступая въ любовную связь съ людьми, не только требуютъ тайны, но и просятъ, чтобы, ихъ никогда не спрашивали о ихъ происхожденіи, родинѣ и родствѣ. Они никогда не говорятъ своего настоящаго имени, а придаютъ себѣ между людьми, такъ сказать, — 150 — nom de guerre. Супругъ клевской принцессы называлъ себя Гедіасомъ. Былъ юнъ никсъ или эльфъ? Лебедь, привозившій его на берегъ, напоминаетъ мнѣ легенду о существахъ, которыхъ называли женщинами-лебедями. Исторія этого Гѳліаса излагается въ нашихъ народныхъ 'сказкахъ слѣдующимъ образомъ: В ъ 711 году жила Беатриса, единственная дочь герцога клевскаго. Е я отца уже не было на свѣтѣ, и она правила герцогствомъ клевсвимъ и многими другими землями. Разъ сидѣла молодая владѣтельница въ нимвегенскомъ замкѣ; была прекрасная, свѣтлая погода, и принцесса смотрѣла въ Рейнъ. Тамъ увидѣла она удивительную вещь. Бѣлый лебедь скользилъ внизъ по рѣкѣ, и на шеѣ у него была золотая цѣпочка. Къ цѣпочкѣ была прикрѣплена ладья, которую лебедь, тащилъ за собою; въ ладьѣ сидѣлъ очень красивый мужчина; онъ держалъ въ рукѣ золотой мечъ,-на боку,у него висѣлъ охотничій рогъ, а на пальцѣ красовалось драгоцѣнное кольцо. Молодой человѣкъ выскочилъ на берегъ и долго разговаривалъ съ дѣвушкой, онъ сказалъ ей, что сдѣлается охранителемъ ея страны и прогонитъ ея враговъ. Молодой человѣкъ такъ понравился ей, что она вызвала и его любовь и взяла его къ себѣ въ мужья. Но онъ сказалъ ей: «Не спрашивайте меня никогда о моемъ происхожденіи и родѣ, потому что въ тотъ день, когда вы спросите, я долженъ будуг съ вами разстаться, и вы никогда больше не увидите меня». И онъ сказалъ ей еще, что его имя Геліасъ. Онъ былъ высокаго роста, почти великанъ. Они прижили вмѣстѣ много дѣтей. Но нѣсколько лѣтъ спустя, разъ ночью, когда Геліасъ леж алъ,въ постели подлѣ своей жены, принцесса, забывъ о предостереженіи, сказала: «Супругъ мой, не скажешь ли ты нашимъ дѣтямъ, откуда .ты родомъ»? При этихъ словахъ Геліасъ оставилъ свою жену, вскочилъ въ свой лебединый корабль— и съ той поры eço уже не видѣли. Ж ена начала сильно горевать и въ томъ же самомъ году умерла отъ раскаянія. Кажется, однако, что онъ оставилъ своимъ троимъ дѣтямъ три своихъ клейнода— мечъ, рогъ ш кольцо. Его потомки живутъ до сихъ поръ, и надъ клевсвимъ замкомъ возвышается большая башня, на вершинѣ которой стоитъ лебедь; ее называютъ «лебединою башнею», въ воспоминаніе объ этомъ происшествіи. Часто, проѣзжая Рейномъ, мимо клевской Лебединой Башни, вспоминалъ я о таинственномъ рыцарѣ, такъ строго сохранявшемъ свое инкогнито и котораго одинъ вопросъ о еѴо
— 151
происхожденіи м огъ ужо вырвать'изъ объятій, любви... Но дѣйствительно • непріятно, когда женщины слишкомъ много спрашиваютъ. Употребляйте ваши губки для поцѣлуевъ, а не для вопросовъ, красавицы! Молчаніе— главнѣйшее условіе счастья. Когда человѣкъ- выбалтываетъ всѣмъ о доказательствахъ своего счастья, или когда женщина съ любопытствомъ доискивается тайныхъ источниковъ своего счастья— тогда они оба теряютъ это счастье.1 Эльфы и никсы умѣютъ колдовать, умѣютъ обращаться въ какой угодно образъ; но иногда и ихъ самихъ обращаютъ въ разнообразныхъ уродовъ 'болѣе могущественные волшебники и духи. Ихъ избавляетъ, однако; отъ этого превращенія любовь, какъ въ сказкѣ о Земирѣ и Азорѣ; нужно только три раза поцѣловать это чудовище, и- оно превращается въ красавца-принца. Чуть ты побѣдишь свое отвращеніе къ чудовищу и даже полюбишь его, то оно дѣлается прекраснымъ. Никакое колдовство не устоитъ противъ любви. Любовь вѣдь сама сильнѣйшее волшебство, и всѣ другія должны смиряться предъ нею. Только предъ одною властью безсильна она. Какая же это власть? Это не огонь, не вода, не воздухъ, не земля со всѣми еяметалламщ’зто—время. Самыя любопытныя саги о духахъ стихій находимъ мы у добраго старика-Іоганна Преторіуса, въ его «Anthropodemus plutonicus или новое описаніе міра и всѣхъ родовъ удивительныхъ людей», вышедшемъ въ Магдебургѣ въ 1666 г. Самый годъ уже замѣчателенъ: это годъ, на который предсказывали страшный судъ. Содержаніе этой книги— громада безсмыслицы, отвсюду' набраннаго суевѣрія, всяческихъ'дикихъ исторій и ученыхъ цитатъ, рѣдьки и капусты. Всѣ предметы въ ней расположены по азбучному порядку ихъ именъ, которыя тоже приданы имъ совершенно произвольно. Не менѣе забавны раздѣленія предметовъ; напримѣръ, когда издатель хочетъ говорить о призракахъ, онъ дѣлитъ ихъ на: 1) призраковъ вымышленныхъ, 2) призраковъ настоящихъ, т. е. обманщиковъ, маскирующихся въ призраки. Но книга эта очень полезна; въ ней, какъ и въ другихъ сочиненіяхъ Преторіуса, записаны преданія, которыя частью весьма важны для изученія древней германской религіи, частью весьма интересны просто какъ курьезы. Я увѣренъ, что вы не знаете, что есть морскіе епископы? Я даже сомнѣваюсь, знаетъ ли объ этомъ Gazette de France. А между, тѣмъ, многимъ важно было бы знать, что католицизмъ имѣетъ своихъ приверженцевъ даже на днѣ океана, и несомнѣнно въ большомъ ко-­
 152 —
личествѣ. Быть-можетъ, большинство морского населенія составляютъ христіане, по крайней мѣрѣ, такіе же добрые христіане, какъ большинство французовъ. Я охотно бы умолчалъ объ этомъ, чтобы не доставить удовольствія католической партіи во Франціи, но такъ какъ я заговорилъ здѣсь о ннксахъ, водяныхъ людяхъ, то моя нѣмецко-совѣстливая основательность требуетъ, чтобы я упомянулъ о морскихъ епископахъ. Прѳторіусъ разсказываетъ слѣдующее; «Въ голландскихъ хроникахъ читаемъ, что Корнелій Амстердамскій писалъ въ Римъ доктору Гельберту: въ 1531 г., въ Сѣверномъ морѣ, близъ Эльпаха, былъ пойманъ одинъ изъ обитателей моря, похожій на епископа римской церкви. Е го отослали къ королю польскому* Но онъ ничего не ѣлъ изъ того, чтб ему предлагали, и поэтому умеръ на третій день, не сказавъ ни слова и только глубоко вздыхая». Н а слѣдующей страницѣ Преторіусъ разсказываетъ другой случай. «Въ 1433 году, въ Балтійскомъ морѣ, около Польши, нашли морского человѣка, очень похожаго на епископа. На головѣ его была епископская шапка, въ рукахъ епископскій посохъ, и на тѣлѣ ряса. Его привели къ мѣстнымъ епископамъ, и онъ засвидѣтельствовалъ имъ свое почтеніе, но молча. Король хотѣлъ заключить его въ башню, чему противился онъ жестами, и епископы просили пустить его снова въ его стихію, чтб и было исполнено, и два епископа привели его къ морю, и онъ очень обрадовался. Какъ только онъ очутился .въ водѣ, то перекрестился и нырнулъ на дно, и никогда больше уже не показывался. Это читаемъ мы въ Flandr. Chronic., въ H ist Ecclesiast. Spondani, равно какъ въ Memorabilibus W olfii». Я сообщилъ оба эти случая буквально и привелъ источники, изъ которыхъ почерпнулъ ихъ, для того, чтобы ктонибудь не подумалъ, что я выдумалъ морскихъ епископовъ. Изобрѣтать еще новыхъ католическихъ епископовъ
 — 153 —
 духи? Воздушное ли? Волшебницы ли? Иногда онѣ спускаются изъ воздуха въ видѣ лебедей, сбрасываютъ свою бѣлую пуховую одежду, выходятъ изъ нея красавицами-дѣвами и купаются въ тихихъ водахъ. Но если застанетъ ихъ тутъ какой-нибудь любопытный парень, онѣ. поспѣшно выпрыгиваютъ изъ воды, быстро одѣваются въ свои перья и, сдѣлавшись опять лебедями, улетаютъ. Превосходный Музей разсказываетъ въ своихъ «Народныхъ Сказкахъ» прекрасную исторію о молодомъ рыцарѣ, которому удалось украсть одну такую одежду; когда дѣвушки вышли изъ воды, быстро одѣлись и улетѣли, осталась одна изъ нихъ, напрасно искавшая своего платья. Она не можетъ у л етѣ ть, горько плачетъ, прекрасна собою, и хитрый рыцарь женится на ней. Семь лѣтъ живутъ они счастливо; но разъ, въ отсутствіе супруга, жена пошла рыться въ: секретныхъ шкапахъ и сундукахъ и нашла тамъ свое старое платье изъ перьевъ; быстро надѣваетъ она его— и улетаетъ. Въ старинныхъ датскихъ пѣсняхъ часто говорится о такомъ платьѣ изъ перьевъ, но темно и крайне странно. Въ этихъ разсказахъ мы находимъ слѣды старѣйшаго міра колдуновъ. Здѣсь встрѣчаемъ мы отголоски сѣвернаго язычества, которые, какъ полузабытые сны, находятъ чудный отголосокъ въ нашемъ воспоминаніи. Я Не могу не сообщить здѣсь старую пѣсню, въ которой говорится не только о платьѣ изъ перьевъ, но и ночныхъ воронахъ, составляющихъ какъ бы pendant къ лебедямъ-дЬвамъ. Эта пѣсня такъ зловѣща, такъ полна ужаса, такъ мрачна, какъ скандинавская ночь, и несмотря на это, въ ней горитъ та любовь, которая, по дикой сладости и жгучей глубинѣ, не имѣетъ, себѣ подобной, та любовь, которая, пылая все больше и больше, наконецъ, загорается, какъ сѣверное сіяніе и своими страстными лучами ярко освѣщаетъ все небо. Приводя здѣсь эту необъятную пѣсню любви, я долженъ предварительно замѣтить, что я позволилъ себѣ только передѣлать размѣръ и немножко урѣзать только внѣшнюю форму.
Припѣвъ послѣ каждой строфы:
 «Тамъ онъ черезъ море летитъ».
Въ соленое море пустились онй,
 Король съ королевой, вдвоемъ.
К ъ бѣдѣ королева поѣхала съ нимъ,
Въ краю не осталась родномъ.

Вдругъ сталъ неподвижно на мѣстѣ корабль,
Встрѣчая съ упоромъ волну;
 — 154 —
Тутъ воронъ ночной налетѣлъ на него,
Онъ сталъ погружаться ко дну.

 — Не скрылся ли кто-нибудь въ темныхъ волнахъ
И крѣпко корабль ухватилъ?
 Я дамъ ему золота, дамъ серебра,
Лишь только-бъ онъ насъ отпустилъ.

 Ужъ это не ты-ль, дикій воронъ ночной?
Избавь отъ погибели насъ;
Я дамъ тебѣ золота, дамъ серебра,
Хоть фунтовъ пятнадцать сейчасъ.

— Ни то, нй другое не надобно мнѣ,
Мнѣ хочется лучшихъ даровъ:
Чтб нбсйшь 'йодъ поясомъ ты у себя.
То взять я охотно готовъ.

— Все то, -что имѣю подъ поясомъ я,
Съ охотой тебѣ отдаю;
Вѣдь это мой ключикъ— возьми же его,
Но жизнь лишь не трогай мою.

Она вынимаетъ' свой маленькій ключъ
И въ волны бросаетъ его,
И радостно воронъ уносится вверхъ,
 Обѣта держась своего.

Когда-жъ королева домой прибыла
И на берегъ вышла морской
 — Вдругъ слышитъ: движенье подъ поясомъ: то
 Былъ Германъ— веселый герой.

Когда же полгода съ тѣхъ поръ протекло,
Идетъ она въ спальню скорѣй,
Прекраснаго сына родитъ1 она тамъ
Къ бѣдѣ превеликой своей.

 Ребенокъ родился въ глубокой ночи
И утромъ тотчасъ же крещенъ.
Онъ названъ былъ Германъ— веселый герой,
 И былъ, какъ казалось, спасенъ.

Росъ мальчикъ ги ѣздилъ верхомъ на конѣ
И славно умѣлъ фехтовать;
 — 155 —
Но часто съ тоскою на- игры- его
Смотрѣла печальная мать.

— Скажи мнѣ, родная, скажи мнѣ, зачѣмъ,
Когда я бываю съ тобой,
Зачѣмъ такъ печально глядишь на меня,
А даже и плачешь порой?

— Ахъ, жизни недолго продлиться-твоей,
Знай, Германъ— веселый герой:
Когда я носила тебя, ты въ залогъ
 Обѣщанъ былъ ворону мной.

— Родная моя, не горюй обо мнѣ,
Пускай твое горе пройдетъ,
И чтб ни -.сулилъ; бы мнѣ рокъ, но меня
Никто отъ него не спасетъ.

То осенью было однажды въ , четвергъ.
Лишь утро чуть-чуть занялось,
Сквозь окна раскрытыя карканье вдругъ
 Внезапно вблизи раздалось.

 Тутъ воронъ уродъ къ королевѣ, влетѣлъ
И сѣлъ надъ ея годовой:
— Отдай, королева,- мнѣ сына теперь,
Чтб былъ мнѣ обѣщанъ тобой.

Она же клянется и Богомъ самимъ,
 И всѣхъ призываетъ святыхъ:
 Ни дочерь,. ни сына, рожденныхъ отъ ней,
 Не знаетъ она никакихъ;

Со злобою воронъ уродъ закричалъ,
 Взлетѣвъ надъ ея головой:
— Гдѣ-бъ я ,ни нашелъ его, мой онъ вездѣ
 Твой Германъ— веселый герой.

Такъ Германъ достигнулъ пятнадцати лѣтъ
И думать о бракѣ ужъ сталъ.
За дочь королевскую сватался онъ
И въ Англію сватовъ послалъ.
 И вотъ съ королевною онъ обрученъ
И въ Англію ѣхать спѣшитъ. —
156
 — — Ахъ, скоро-ль пріѣду къ невѣстѣ моей?
Вкругъ острова море шумитъ!

И это былъ Германъ— веселый герой.
Онъ въ красный нарядъ облеченъ,
И въ пурпурно-красной одеждѣ своей
 Является къ матери онъ.

— Послушай, родная, вотъ что у тебя
 Теперь попросить я хочу:
 Одежду изъ перьевъ ты мнѣ одолжи,
Я за море въ ней полечу.

— Изъ перьевъ одежда въ углу тамъ висить,
 Но выпали перья изъ ней;
Я думаю, нужно заняться къ веснѣ
Поправкой одежды моей.

И крылья ужъ плохи теперь черезчуръ
 — Ихъ тучи придавятъ собой.
 В ъ чужбину ты ѣдешь, и я никогда
 Опять не увижусь съ тобой.

Одеждой изъ перьевъ покрылъ онъ себя
 И въ ней надъ водой полетѣлъ;
 Тамъ встрѣтилъ онъ ворона; воронъ- ночной
 На камнѣ подводномъ сидѣлъ,

И вотъ, онъ, надъ моремъ высоко летя,
 Средины залива достигъ,
 И слышитъ онъ страшнаго голоса звукъ,
И слышитъ онъ мерзостный крикъ.
 — А! милости просимъ; ну, долго-жъ я ждалъ,
 Мой Германъ— веселый герой!
Когда ты обѣщанъ былъ матерью мнѣ,
 Ты былъ еще крошкой такой...

— О, воронъ, пусти меня къ милой моей,
Лишь съ ней повидаться: клянусь,
 Скажу ей два слова, и послѣ къ тебѣ
Н а это же мѣсто вернусь.

 — Пожалуй, а все-жъ я отмѣчу тебя,
Чтобъ всюду ты узнанъ былъ мной;
 — 157 —
И знакъ этотъ можетъ напомнить тебѣ
О словѣ, мнѣ данномъ тобой.
 Тутъ правый онъ выклюнулъ глазъ у него,
Напился сердечной крови,
И рыцарь понесся къ невѣстѣ своей
Съ глубокой тоскою любви.

И въ дѣвичью залу приходитъ онъ къ ней,
Весь блѣденъ и кровью покрытъ;
Оставили дѣвушки свой разговоръ,
И тотчасъ все въ залѣ молчитъ.

 Оставили дѣвушки шутки и смѣхъ
 И молча сидѣли вокругъ;
Но бросила гордая Аделюцъ «прочь
 Иголку и ножницы вдругъ.

 Окончили дѣвушки шутки и смѣхъ,
 В ъ безмолвіи губки сомкнувъ;
 Но гордая Аделюцъ, видя его,
Сказала, руками всплеснувъ:

 — Привѣтъ вамъ, о, Горманъ— веселый герой!
Гдѣ такъ позабавились вы?
Чтб блѣдны такъ щеки у васъ; а костюмъ
 Весь кровью покрытъ съ головы?

 — Прощай, моя гордая Аделюцъ, я
Вновь къ ворону долженъ спѣшить:
Онъ выклюнулъ глазъ мнѣ, и пилъ мою кровь,
И хочетъ и тѣло вкусить.

Тутъ кудри ему она стала чесать
Своимъ золотымъ гребешкомъ,
И льетъ она слезы обильной рѣкой
Надъ каждымъ его волоскомъ.

Надъ локономъ каждымъ, который завьетъ,
Потоки струитъ она слезъ
И мать проклинаетъ, которой обѣтъ
Имъ горя такъ много принесъ.

Тутъ гордая Аделюцъ дѣва рукой
 Такъ нѣжно его обвила: —
158 —
 — Будь проклята мать твоя злая, она
Намъ столько надѣлала зла

. — О, гордая Аделюцъ, дѣва моя,
Ты мать проклинать не должна;
Не въ силахъ съ судьбою бороться никто,
 Ни въ чемъ невиновна она...

 Одежду изъ перьевъ надѣвши опять,
Онъ быстро оттуда летитъ;
Она надѣваетъ другую, и въ ней
Во слѣдъ ему тоже спѣшитъ.

То кверху взлетитъ онъ, то сйустится внизъ,
Среди облаковъ, въ вышинѣ,
Она-жъ постоянно летаетъ за нимъ,
Съ его быстротой наравнѣ.

— Вернулась бы, гордая Аделюцъ, ты
Домой поскорѣе назадъ;
Ты отпертой въ залу оставила дверь,
 Ключи на полу тамъ лежатъ.

 — Пусть въ залу осталася дверь отперта,
Ключи пусть лежать возлѣ ней;
Туда,-гдѣ несчастье постигло тебя,
Я спутницей буду твоей.

То кверху взлетитъ онъ, то спустится вни зъ..
Но тучи закрыли все мглой,
Она потеряла изъ виду его,
Лишь сумракъ упалъ надъ водой.

Всѣхъ птицъ она рѣжетъ, и крошитъ въ куски,
В ъ дорогѣ встрѣчая своей,
Лишь дикій, уродливый воронъ ночной
Нигдѣ не встрѣчается ей...

 И гордая Аделюцъ дѣва тогда
Н а берегъ печально сошла'...
Гдѣ Германъ сокрылся? ©на отъ него
Лишь правую руку нашла. Тогда она гнѣвно взвивается вновь, Чтобъ ворона встрѣтить скорѣй, —


159
 — Летитъ на: востокъ и на западъ летитъ:
Онъ долженъ погибнуть отъ ней.
 И птицъ, чтб подъ ножницы ей попадутъ,
«Всѣхъ» крошитъ она по кускамъ,

Когда же ей встрѣтился' воронъ— его
 Она порвала пополамъ.
Рвала и терзала, покамѣстъ сама,
 Уставъ отъ труда, умерла.

Такъ много ей Германъ— веселый герой
 И горести стоилъ, и зла.

Крайне важное значеніе имѣетъ въ этой пѣснѣ не только упоминаніе о платьѣ изъ перьевъ, но и самое летаніе. Во времена язычества именно о королевахъ и благородныхъ дамахъ говорили, что онѣ умѣли летать, и вто волшебное искусство, считавшееся тогда почетнымъ, во времена христіанства обратили въ гадкую принадлежность вѣдьмъ. Народныя вѣрованія о воздушныхъ полетахъ вѣдьмъ — передѣлки старыхъ германскихъ преданій и одолжены своимъ происхожденіемъ отнюдь не христіанству, какъ ошибочно заключали нѣкоторые по тому мѣсту Евангелія, гдѣ дьяволъ носитъ по воздуху нашего Спасителя. Это мѣсто во всякомъ случаѣ могло служить оправданіемъ народнаго вѣрованія, такъ какъ имъ било доказано, что дьяволъ дѣйствительно въ состояніи носить людей по воздуху. - • Лебедей-дѣвъ, о которыхъ я говорилъ, нѣкоторые смѣшиваютъ съ скандинавскими валкиріями. Это дѣйствительно созданія женскаго пола, разсѣкающія воздухъ своими бѣлыми крыльями и обыкновенно появляющіяся наканунѣ битвы, исходъ которой они заранѣе рѣшаютъ въ- тайномъ совѣщаніи. У нихъ также въ привычкѣ , появляться героямъ на уединенныхъ лѣсныхъ дорогахъ и. предсказывать, имъ побѣду или пораженіе. Вотъ что мы читаемъ у Преторія: «Разъ случилось, что Готеръ, король Даніи и Швеціи, на охотѣ былъ унесенъ своею лошадью далеко' отъ своихъ спутниковъ въ окутанное туманомъ мѣсто и здѣсь очутился передъ молодыми дѣвушками, которыя знали его, назвали по имени и заговорили съ нимъ. Когда же онъ спросилъ, кто онѣ такія, онѣ отвѣчали, что въ ихъ рукахъ побѣда надъ врагами въ битвѣ, что онѣ всегда участвуютъ въ войнѣ и помогаютъ сражаться, хотя никто не видитъ ихъ глазами; что кому онѣ хотятъ даровать побѣду, тотъ поби­ — 160 ваетъ и одолѣваетъ своихъ враговъ и удерживаетъ за собою побѣду и поле битвы,, и врагъ не можетъ причинить ему никакого вреда. Сказавъ ему это, онѣ исчезли со всѣмъ, чтб ихъ окружало, и король остался одинъ въ широкой степи, подъ открытымъ небомъ». Главный моментъ этого разсказа напоминаетъ появленіе трехъ вѣдьмъ въ «Макбетѣ». Вѣрованіе въ валкирій перешло здѣсь въ вѣрованіе въ вѣдьмъ. Точно также мы находимъ въ нѣмецкихъ преданіяхъ трехъ норнъ, но въ образѣ старыхъ волшебницъ или уродливыхъ пряхъ, изъ которыхъ одна крутитъ ленъ, другая смачиваетъ нитку, а третья вертитъ колесо прялки. Эти сѣверныя парки чаще всего появляются въ дѣтскихъ сказкахъ, изъ которыхъ вотъ самая граціозная, извлекаемая мною изъ книги Гримма: Жила была на свѣтѣ лѣнивая дѣвушка и не хотѣла она прясть. Мать могла уговаривать ѳѳ сколько душѣ угодно— отъ этого не было никакого проку. Наконецъ, старуха такъ разгнѣвалась и вышла изъ терпѣнія, что поколотила дочь, вслѣдствіе чего та начала громко плакать. Какъ разъ въ это время проѣхала мимо королева, и какъ услыхала плачъ, велѣла остановить свой экипажъ, вошла въ домъ и спросила мать, за что она била дочь такъ сильно, что дажо на улицѣ были слышны крики. Матери было стыдно открыть лѣность своей дочери, и она сказала: «Я не могу оторвать ее отъ воретена, она безъ устали прядетъ и прядетъ, а я бѣдна, ц не могу добывать для нея ленъ». Тогда королева отвѣчала: «Я больше всего люблю слушать, когда прядутъ, и для меня не можетъ быть ничего пріятнѣе шума веретена; отпустите вашу дочь ко мнѣ. В ъ з&мкѣ у меня довольно льна, и она можетъ прясть „сколько душѣ угодно». Мать обрадовалась отъ всего сердца, п королева взяла съ собой дѣвушку. Когда онѣ пріѣхали въ зѣмокъ, королева повела дѣвушку наверхъ въ три комнаты, [которыя были наполнены съ верху до низу превосходнѣйшимъ льномъ. «Спряди мнѣ этотъ ленъ,— сказала королева:— и когда кончишь, я дамъ тебѣ въ мужья моего старшаго сына. Что ты бѣдна, это мнѣ все равно: твое неутомимое прилежаніе— достаточное приданое». Дѣвушка въ душѣ испугалась, потому что проживи она на свѣтѣ хоть триста лѣтъ и сиди за работой каждый день съ утра до вечера, ей не спрясть бы этого льна. Оставшись одна, она начала плакать и такъ просидѣла три дня, не шевельнувъ рукой. На третій день пришла къ ней королева, и когда увидѣла, что еще ни- —
161
 — цего ne было сдѣлано, удивилась; но дѣвушка извинилась тѣмъ, что огорченіе вслѣдствіе разлуки съ материнским —
162
 — онъ подошелъ къ первой, съ плоской ногой, и спросилъ, отчего у ней такая плоская нога?— «Отъ битья по колесу прялки,— отвѣчала она:— отъ битья по колесу».— Онъ перешелъ ко второй и спросилъ: «Отчего у васъ такая отвислая губа?»— «Отъ лизанья льна,— отвѣчала она:— отъ лизанья льна». — Онъ спросилъ третью: «Отчего у васъ такой широкій большой палецъ?»— «Отъ верченья нитки,— отвѣчала она:— отъ верченья нитки».— Тутъ сынъ королевы испугался и вскричалъ: — «Ну, такъ съ этихъ поръ моя красавица невѣста никогда не прикоснется къ веретену». — И вотъ какъ она избавилась отъ проклятой обязанности прясть ленъ. Какая же мораль? Французы, которымъ я разсказывалъ эту сказку, всегда предлагали мнѣ этотъ вопросъ. Друзья мои, въ этомъ-то и заключается различіе между вами « нами. Морали мы требуемъ только, въ дѣйствительной жизни, а отнюдь не въ созданіяхъ поэзіи. Во всякомъ случаѣ, вы можете научиться изъ этой сказки, что можно заставлять прясть за себя другихъ и при этомъ все-таки сдѣлаться принцессой. Go стороны няньки великодушно объяснять дѣтямъ съ самыхъ раннихъ поръ, что есть на свѣтѣ.нѣчто, еще болѣе дѣйствительное, чѣмъ трудъ — именно, счастье. У насъ часто разсказываютъ сказки о дѣтяхъ, которыя родились въ сорочкѣ и которымъ впослѣдствіи все удавалось.
Вѣра: въ счастье,. какъ нѣчто врожденное или полученное случайно, языческаго происхожденія . и представляетъ прелестный контрастъ съ христіанскими понятіями, по которымъ страданія и лишенія считаются величайшею благостью неба.
Задача, конечная цѣль язычества состояла въ достиженіи счастья.
Греческій герой называетъ его золотымъ руномъ, герой нѣмецкій — сокровищемъ Нибелунговъ.
 Напротивъ того, задачею христіанства было самоотреченіе, и христіанскіе герои терпѣли пыткіі мученичества; они сами возлагали на себя крестъ, и ихъ величайшія битвы никогда не приносили имъ ничего, кромѣ могилы. , Всякій, правда, помнитъ, что золотое ' руно и сокровище Нибелунговъ причинили ихъ владѣтелямъ много бѣдъ. Но въ томъ-то и заключалось заблужденіе этихъ героевъ, что они считали счастьемъ золото. В ъ сущности, они, конечно, были правы. Человѣкъ долженъ стремиться на этой землѣ къ пріобрѣтенію счастья, сладостнаго -счастья, а не мученическаго креста... увы! пусть онъ только подождетъ, пока его онеоутъ ж& кладбище; тогда Н аего могилѣ и водрузятъ этотъ крестъ;.

Не могу не привести здѣсь одну сказку, мѣсто дѣйствія которой пробуждаетъ в ѵ моемъ воспоминаніи цвѣтущую и улыбающуюся мою рейнскую родину.
И въ этой-сказкѣ тоже являются три женщины, о которыхъ не могу я опредѣлитѳльно сказать, духи ли онѣ стихій, или древне-языческія волшебницы, которыя своимъ поэтическимъ колоритомъ такъ рѣзко отличаются отъ своихъ позднѣйшихъ сестеръ— вѣдьмъ. Я не помню вполнѣ точно всей этой исторіи; если не ошибаюсь, весьма ; подробно разсказана она въ -«Рейнскихъ Преданіяхъ» Шрейбера.
Это — сказаніе о «Шепчущей Долинѣ», которая лежитъ ' при Рейнѣ, недалеко отъ Лорха. Долина эта названа такъ отъ голосовъ, шепчущихъ тамъ въ ухо прохожему и напоминающихъ звукъ «истъ, пстъ!», который'мы'слышимъ обыкновенно по вечерамъ въ извѣстныхъ переулкахъ столицы/ Черезъ эту-то долину проходили «однажды три молодыхъ-работника, очень веселые и очень любопытствовавшіе узнать, чтбж е означало это постоянное «пстъ, пстъ». Старшій-и смѣтливѣйшій изъ нихъ, шпажный мастеръ по ремеслу, закричалъ, наконецъ, громко: «Это -голоса женщинъ, которыя вѣрно такъ некрасивы, что боятся показываться». Едва произнесъ онъ эти вызывающія хитрыя слова, какъ предъ нимъ -появились три чудно красивыя женщины, приглашавшія граціозными жестами его и двухъ товарищей къ себѣ въ замокъ, отдохнуть отъ усталости путешествія и повеселиться. Этотъ замокъ; стоявшій въ нѣсколькихъ шагахъ отъ молодыхъ • людей; только теперь былъ замѣченъ ими, можетъ-быть, оттого, что онъ не былъ выстроенъ отдѣльно, а вырубленъ въ скалѣ, такъ что можно /было видѣть • только маленькія остроконечныя окошечки и большій ворота. Войдя въ замокъ, они Немало удивлялись блиставшему тамъ повсюду великолѣпію. Три дѣвы, повидимому, жившія тутъ однѣ, подали гостямъ прекрасный обѣдъ, причемъ . сами наливали имъ вино. Молодые работники, сердца- которыхъ бились все радостнѣе, никогда не видѣли такихъ цвѣтущихъ, очаровательныхъ красавицъ и обручились- съ ними многими ■ пламенными поцѣлуями. : Н а третій день-дѣвушки сказали имъ: «Если хотите -всегда жить • съ нами, милые женихи, то прежде пойдите въ лѣсъ и узнайте; чгб поютъ и говорятъ птицы; когда хорошо поймете слова воробья;'сороки -и совы, приходите снова въ наши объятія».- —
163
— 11* -
164
— Молодые люди пошли въ лѣсъ и, прокладывая себѣ дорогу между кустарникомъ и сучковатыми пнями, укалываясь терномъ, спотыкаясь о корни, подошли, наконецъ, къ дереву, на которомъ сидѣлъ воробей и чирикалъ: «Въ уголокъ дурацкой земли Разъ три глупыхъ парня пришли; Вдругъ мимо ихъ ртовъ—оглянуться не успѣли! Жареные гуси пролетѣли. И говорятъ парни: «Ахъ, ужъ эти дураки! Ничего не умѣютъ сдѣлать бѣдняіш: Вотъ и гуси такіе крупные тутъ, Что прямо въ ротъ никакъ не попадутъ.» — Да, да,— вскричалъ шпажный мастеръ:— вотъ совершенно справедливое замѣчаніе! Да, да, если жареные гуси пролетаютъ даже мимо самыхъ губъ милой глупости, ей отъ этого все-таки никакого проку. Ротъ ея слишкомъ малъ, а гуси слишкомъ велики, и глупость не умѣетъ себѣ помочь. Пошли три работника дальше, прокладывая себѣ дорогу между кустарникомъ и сучковатыми пнями, укалываясь терномъ, спотыкаясь о корни, и вотъ подошли къ дереву, на вѣткахъ котораго скакала сорока, и стрекотала она: «Моя мать была сорока, моя бабушка тоже сорока, моя прабабушка опять сорока, моя прапрабабушка— сорока, и если-бъ моя прапрабабушка не умерла, то жила бы до сихъ поръ». — Да, да,— вскричалъ шпажный мастеръ:— понимаю: это всеобщая исторія міра! Это, въ концѣ концовъ, результатъ всѣхъ нашихъ изслѣдованій, и много больше этого людямъ никогда не узнать на этомъ свѣтѣ. Пошли три работника дальше, прокладывая себѣ дорогу между, кустарникомъ и сучковатыми пнями, укалываясь терномъ, спотыкаясь о корни, и вотъ подошли къ дереву, въ дуплѣ котораго сидѣла сова и про себя ворчала: «Кто говоритъ съ одною женщиною, того обманываетъ одна женщина, кто говоритъ съ двумя женщинами, того обманываютъ двѣ женщины, а кто говоритъ съ тремя женщинами, того обманываютъ три женщины». — Молчи, — гнѣвно вскричалъ шпажный мастеръ:— ты гадкая, жалкая птица, со всею твоею гадкою, жалкою мудростью, которую можетъ продать за копейку самый бѣдный нищій! Это старая, избитая клевета. Ты бы гораздо лучше судила о женщинахъ, если бы была хороша и весела, какъ мы, или если бы знала нашихъ невѣстъ, которыя хороши, какъ солнце, и вѣрны, какъ золото. Послѣ этого пустилйоь три работника въ обратный путь, 1C5 — шли, весело посвистывая и распѣвая, довольно долго, и увидѣли, наконецъ, снова замокъ въ скалѣ и въ шумной радости запѣли пѣсенку: Отворяйтесь, запирайтесь, ворота! Чѣмъ ти, милая подружка, занята? Спишь ли ты, иль мила друга ждешь? Ты смѣешься-ль, или слезы льешь? Ликуя такимъ образомъ, стояли наши работники у воротъ зймка, и вотъ отворились надъ воротами три окошечка, и изъ каждаго показалась старушонка, длинноносая, съ гноящимися глазами; онѣ радостно трясли сѣдыми головами, раскрывали свои беззубые рты, и пищали: «Вотъ тамъ внизу наши милые, женихи! Погодите, милые женихи, мы сейчасъ вамъ отопремъ ворота, примемъ васъ поцѣлуями, и теперь вы насладитесь земнымъ счастіемъ въ объятіяхъ любви». До смерти смущенные парни не стали ожидать, покуда отопрутся. ворота зймка и объятія ихъ невѣстъ, и то земное счастье, которымъ имъ предстояло наслаждаться въ этихъ объятіяхъ; во весь духъ бросились они бѣжать и дѣлали такіе шаги, что въ тотъ же день прибѣжали въ го? родокъ Лорхъ. Сидя вечеромъ въ корчмѣ за виномъ, имъ нужно было выпить нѣсколько кружекъ, чтобы совсѣмъ прійти въ себя отъ страха. Шпажный мастеръ съ торжественными проклятіями заявилъ, что сова— умнѣйшая птица міра и недаромъ слыветъ символомъ мудрости. Я привелъ этотъ разсказъ въ связи съ сказкой о трехъ пряхахъ. Эти послѣднія, по мнѣнію нѣкоторыхъ ученыхъ эллинистовъ — три парки; но наши патріоты антийваріи, мало симпатизирующіе всему, чтб отзывается классицизмомъ, относятъ этихъ трехъ женщинъ въ область скандинавской миѳологіи, утверждая, что онѣ — три норны. Эти обѣ гипотезы могутъ быть примѣнены и къ тремъ женщинамъ «Шепчущей Долины». Трудно опредѣлить съ точностью, что такое скандинавскія норны. Можно отождествить ихъ съ валкиріями, о которыхъ я уже говорилъ. Саги исландскихъ поэтовъ разсказываютъ намъ объ этихъ валкиріяхъ самыя удивительныя вещи. То онѣ парятъ на коняхъ въ воздухѣ надъ сражающимися войсками и рѣшаютъ участь битвы; то онѣ— амазонки, носящія названіе дѣвъ со щитомъ и сражающіяся за своихъ любовниковъ, то являются онѣ въ образѣ тѣхъ женщинъ-лебедей, которыя уже отчасти очерчены мною. Въ этихъ преданіяхъ господствуетъ залу- —
166
 — тайность, такая же туманная, какъ небо сѣвера; -,Одною изъ валкирій такого рода была доблестная Сигрунъ; въ 'сагѣ , разсказывающей о ней, есть трогательный эпизодъ,- напоминающій Бюргерову «Ленору».
Но «Ленора» оказывается очень безцвѣтною въ сравненіи съ героинею скандинавской поэмы.
Приведу - извлеченіе изъ этой саги.
Король Зигмундъ, сынъ Вельзунга, имѣлъ женою Борггильду- Бралундскую, и они назвали своего сына Гельги, въ честь Гельги, сына Сорвр-рдова.
 Зигмундъ и мужчины его фамиліи называли себя Веяьзунгами.
Гундингъ былъ королемъ богатой страньі, называвшейся но его имени Гундландъ; онъ былъ славный воитель-и отецъ ; многочисленныхъ сыновей, отправившихся сражаться. Этотъ король Гундингъ и король Зигмундъ жили между собою во враждѣ и.-войнѣ, и^каждый-изъ-нихъ;убивалъ друзей другого. Гранмаръ былъ могущественный- король, жившій -навозвышеніи, называвшемся Сваринш ж ъ;. онъ имѣлъ нѣсколькихъ сыновей, изъ которыхъ »первый назывался Годброддъ, второй— Гудмундъ, третій — Старкоддръ. Годброддъ былъ однажды въ собраніи королей, и его обручили : с ъ . Сигрунъ, дочерью Гогена. Но когда Сигрунъ узнала объ этомъ, она съ валкиріями вскочила на коня и полетѣла черезъ воздухъ и моря, чтобъ отыскать Гельги. Гельги былъ въ то время въ Логафьеллѣ; онъ сражался съ. сыновьями Гундинга, умертвилъ Альфа* Эіольфа, .Гарварда и .Герварта и, уставъ отъ битвы, отдыхалъ подъ Орлинымъ Утесомъ.. Тутъ нашла его < Сигрунъ; она упала къ нему на шею, обняла его и сказала: «Мой отецъ обручилъ -меня -съ злымъ сыномъ Гранмара,'но я назвала его храбрымъ, какъ сынъ кошки. Черезъ нѣсколько ночей принцъ придетъ, если ты - не вызовешь его на поле битвы-и не похитишькоролевскую дочь»: При этихъ словахъ герой -почувствовалъ любовь къ дѣвѣ; но Сигрунъ страстно любила сына Зигмунда еще прежде, чѣмъ увидѣла его. Поэтому дочь Гогена слѣдовала влеченію своего сердца, когда говорила, что ей нужна любовь Гельги. «Но,-—продолжала Сигрунъ:— я предвижу, о принцъ,« гнѣвъ друзей нашего дома, потому что я разрушила задушевнѣйшее желаніе моего отца». — Гельги отвѣчалъ: «Не заботься ни о гнѣвѣ Гогена* ни о негодованіи твоей фамиліи; ты будешь жить у меня, молодая дѣвушка, ты, какъ я. вижу, благороднаго происхожденія». Гельги собралъ большое число воиновъ, велѣлъ имъ сѣсть -на корабли и поплылъ съ ними къ Фрекаштейну; на морѣ застигла ихъ
 — 167 —
сильная* буря, .подвергнувшая ихъ жизнь опасности; молніи бороздили небо, одна изъ нихъ упада на ихъ корабли. Въ эту минуту они увидѣли въ воздухѣ скачущихъ на коняхъ валкирій и узнали между ними СиТрунъ; бури скоро унялась, и они благополучно достигли берега. Сыновья Гранмара стояли лагеремъ на одной горѣ. Гудмундъ тотчасъ же сѣлъ на коня и поѣхалъ внизъ' къ морю, чтобы поближе взглянуть на пріѣхавшихъ. Завидѣвъ его, Вельзунги подняли свои паруса, и Гудмундъ спросилъ: «Кто этотъ король, повелѣвающій этимъ флотомъ и приведшій въ нашу страну это страшное войско? >• Сынъ Зигмунда далъ ему гордый-и вызывающій отвѣтъ, и Гудмундъ вернулся домой съ вѣстью о-войнѣ. Сыновья Гранмара тотчасъ же собрали войско, въ которомъ находилось много королей, и въ томъ числѣ Гогенъ, ; отецъ Сигрунъ, и его сыновья, Браги и Дагъ: И Послѣдовало большое сраженіе, въ которомъ пали всѣ сыновья Гранмара'И всѣ ихъ военачальники, за исключеніемъ Дага, сына Гогена, который заключилъ миръ и поклялся въ вѣрности Вельзунгамъ. Сигрунъ пошла на поле и нашла Годбродда, лежавшаго при-послѣднемъ издыханіи.. Она сказала ему: «Никогда, о, король Годброддъ, Сигрунъ Севафьель не будетъ лежать въ твоихъ объятіяхъ; жизнь твоя кончена. Скоро волчьи когти растерзаютъ сыновей Гранмара». Послѣ этого она снова пошла къ Гельги и была исполнена радости; молодой воинъ сказалъ - 'ей: • «Къ несчастью, о, Альвитръ! (всевѣдущая'— одно изъ названій, которыя давались валкиріямъ)— въ несчастью, не все исполнилось согласно съ твоими желаніями, но наши судьбы въ рукахъ норнъ. Браги и Гогенъ пали сегодня утромъ при Фреваштейнѣ, и я былъ ихъ убійцею. Й Старкоддръ палъ при Стирклейфѣ, а въ Гдебіоргѣ пали- сыновья Гролланга; одинъ изъ нихъ былъ самый бѣшеный герой, какого -я только знавалъ: голова его уже была отсѣчена— а тѣло все еще продолжало сражаться. Почти весь твой родъ лежитъ теперь на землѣ, раненый и убитый; ты ничего не выиграла въ этомъ сраженіи; тебѣ было предопредѣлено только битвами достигнуть исполненія твоихъ желаній». Тогда Сигрунъ заплакала, а Гельги сказалъ: «Утѣшься, Сигрунъ, ты была наша Гильдуръ (богиня войны, воспламенявшая къ битвѣ); сами короли не избѣгаютъ своей участи!» Она • отвѣчала: «Ахъ, если бы я могла оживить тѣхъ, которые умерли, но въ то же время покоиться въ твоихъ объятіяхъ!» Гельги женился на Сигрунъ, и она родила ему сыновей. 1G8 |Гельги жилъ недолго.. Дагъ, сынъ Гогена принесъ Одину нѣсколько жертвъ и молилъ его помочь ему отомстить за отца — и Одинъ ссудилъ ого своимъ страшнымъ копьемъ. Дагъ засталъ своего зятя въ мѣстности, называющейся Фьетурландъ, и нронзилъ его копьемъ Одина. Такъ палъ Гельги; но Дагъ тотчасъ же поѣхалъ въ Севафьель и привезъ къ Сигрунъ извѣстіе о смерти ея возлюбленнаго героя. «Сестра,— сказалъ онъ:— я долженъ сообщить тебѣ печальную вѣсть. Я поставленъ въ необходимость заставить тебя плакать: сегодня утромъ въ Фьетурландѣ палъ одинъ король— король, лучшій изъ всѣхъ земныхъ королей и чья голова высоко возносилась надъ головами храбрѣйшихъ воиновъ». Сигрунъ воскликнула: «Да пронзятъ твое- сердце всѣ клятвы, которыя ты давалъ Гельги, клятвы свѣтозарнымъ Лейптромъ (рѣка ада) и ледянымъ утесомъ, омываемымъ его волнами! Пусть никогда ни одинъ корабль не двигается подъ тобою, какой бы попутный вѣтеръ ни гналъ его; пусть никогда ни одинъ боевой конь не уноситъ тебя, если бы даже тебя преслѣдовали злѣйшіе враги твои! Пусть мечъ, который ты обнажаешь, потеряетъ свое остріе, исключая развѣ ту минуту, когда онъ засвиститъ вокругъ твоей собственной головы! О, чтобы увидѣть на себѣ отмщеніе смерти Гельги, превратись въ волка и живи въ лѣсу, лишенный всякаго достоянія, всякой радости и всякой пищи, развѣ только будешь ты ее находить въ падали!» Дагъ сказалъ: «Ты въ бѣшенствѣ, сестра моя, и съ твоей стороны безумно проклинать брата. Богъ Одинъ — единственная причина всѣхъ этихъ несчастій, это онъ . посѣялъ раздоръ между близкими родственниками. Твой братъ предлагаетъ тебѣ теперь красные перстни примиренья,- онъ предлагаетъ тебѣ всѣ страны Вландильсве и Вигдали; возьми, о, женщина, украшенная перстнями, возьми для себя и для твоего сына половину царства въ вознагражденіе твоей скорби». Сигрунъ отвѣчала: «Никогда не буду я счастливо жить въ Севафьелѣ, и никогда-, ни днемъ, ни ночыо, не буду наслаждаться жизнью, если блескъ моего героя не появится у дверей могилы, и если конь моего короля, Вигблеръ, съ золотыми удилами не помчится подъ нимъ, чтобы я могла схватить его и сжать въ своихъ объятіяхъ! Всѣ враги Гельги и друзья ихъ бѣжали отъ него съ такимъ ужасомъ, съ какимъ убѣгаютъ отъ волка горныя козы. Такъ же высоко воздымался Гельги между героями, какъ благородный ясень возвышается между ползучимъ кустарникомъ, или какъ увлаженный — 109 — росою олень выше всѣхъ другихъ' животныхъ, подымая къ небу свои блестящіе рога!» Надъ трупомъ Гельгп воздвигнули могильный холмъ, а когда онъ прилетѣлъ въ Валгаллу, Одинъ предложилъ ему раздѣлить съ нимъ господство надъ вселенной. И Гельги, увидѣвъ Гундинга, сказалъ ему: «Ты Гундингъ, будешь каждый день, прежде чѣмъ ложиться спать, Приготовлять для каждаго живущаго здѣсь его ножную ванну, будешь зажигать огни, привязывать собакъ, смотрѣть за лошадьми и давать кормъ свиньямъ». Служанка Сигрунъ проходила разъ вечеромъ мимо могильнаго холма Гельги— и вдругъ увидѣла Гельги, въѣзжавшаго на возвышеніе съ многочисленною свитою воиновъ. Служанка сказала: «Мерещатся ли только Мнѣ привидѣнія, или наступилъ конецъ свѣту? Умершіе люди ѣдутъ верхомъ; вы шпорите своихъ коней. Развѣ возвращеніе изъ могилы дозволено героямъ?» Гельги сказалъ: «Тебѣ не мерещатся привидѣнія, и конецъ' свѣту еще не наступилъ,, хотя ты и видишь насъ, и хотя мы шпоримъ нашихъ коней; но возвращеніе изъ могилы- дозволено героямъ». Служанка поспѣшно побѣжала домой и сказала Сигрунъ: «Иди на холмъ, Сигрунъ Севафьельская, если желаешь увидѣть государя народовъ; холмъ открылся, Гельги пришелъ, его раны сочатся кровью; онъ зоветъ тебя залѣчить ихъ». Сигрунъ поспѣшила на холмъ, вошла въ него къ Гельги и сказала: «Какъ я рада, что снова вижу тебя! Рада, какъ кровожадные соколы Одина, когда они чуютъ запахъ труповъ, или когда, увлаженные росою, видятъ, какъ занимается утренняя заря. Сперва я обниму тебя, мертвый король, прежде чѣмъ ты снимешь свой окровавленный панцырь. О, Гельги, твой волосы посѣдѣли отъ зимняго инея, ты весь покрытъ росою мертвыхъ (кровью), и руки твои холодны, какъ ледъ. Чѣмъ могу я, о, король, устранить твои страданія?» Гельги отвѣчалъ: «Ты одна, Сигрунъ Севафьельская, причина того, что Гельги покрытъ росою несчастія: каждый вечеръ, передъ сномъ, ты, о, королева, украшенная золотомъ и драгоцѣнными камнями, долго проливаешь горькія слезы. Каждая изъ атихъ слезъ падала кровяною каплей на мою грудь, на мою ледяную и разбитую скорбью грудь. Но мы еще будемъ пить вмѣстѣ сокъ блаженства, несмотря на то, что лишились всякой радости и всякаго состоянія! Да, пусть никто не поетъ похоронной пѣсни, хотя и видитъ на моей груди зіяющія раны! Женщины пришли къ намъ теперь тайкомъ, — 170 — королевскія жены у насъ-, у мертвыхъ!» Сигрунъ приготовила постель въ холмѣ. «Вотъ* постель покоя и чуждая заботь, которую я приготовила для тебя, о, Гельги, сынъ Вельзунга! Я- хочу уснуть въ твоихъ объятіяхъ, о, король, какъ засыпала, когда ты былъ живъ!» Гельги сказалъ:- «Теперь я утверждаю, что ничто не невѣроятно въ Севафьелѣ, если ты, чудная дочь Гогена, королевскаго происхожденія, покоишься въ моихъ безжизненныхъ рукахъ— ты, находящаяся, однако, еще въ числѣ живыхъ! Но уже пора мнѣ пойти дальше своею свѣтлой дорогой, .пора моему, блѣдному коню снова вступить на свою-воздушную тропинку, которую уже начала румянить утренняя заря; потому что прежде чѣмъ Салгофуиръ (пѣтухъ) разбудитъ народъ побѣдителей; я долженъ быть къ западу отъ Виндгілмскаго моста (радуга)»; Гельги и.его свита уѣхали на своихъ коняхъ, а женщины, возвратились домой.. Н а слѣдующій вечеръ Сигрунъ поставила свою служанку на стражѣ у могильнаго холма. Но послѣ захожденія солнца пришла къ холму сама Сигрунъ и оказала: «Если"бы сынъ Зигмунда намѣревался пріѣхать сегодня изъ чертоговъ Одина, онъ въ настоящую минуту уже былъ бы здѣсь. Моя надежда снова увидѣть героя исчезаетъ, потому что орлы уже усаживаются на вѣтви ясеня, и весь міръ торопится погрузиться въ царство сновъ». Служанка сказала: «О, дочь -Скіолдундовъ, не будь настолько сзгѣлой, чтобы отправляться одной въ жилища духовъ; ночью мертвецы гораздо могущественнѣе, чѣмъ при свѣтѣ дня»; Сигрунъ жила недолго въ страданіяхъ и скорби. Тутъ оканчивается сага, но разсказчикъ прибавляетъ уже отъ себя: «Въ древнія времена господствовало* вѣрованіе въ возрожденіе людей послѣ смерти; но въ наши дни это называютъ бабьими сказками. О Гельги и Сигрунъ разсказываютъ, что они жили два раза; во второй разъ онъ назывался Гельги, герой Гадыогіи, а она — Кара, дочь Галфдана, и была она валкирія». Приведу еще начало другого скандинавскаго преданія, называющагося Веяундуровой пѣснью, — привожу потому, что ею, невидимому, довольно ясно доказывается сродство, или даже тождество, валкирій, трехъ пряхъ или лебедейжеещинъ, о которыхъ я уже прежде говорилъ. Тамъ сказано: «Нидгудуромъ звался одинъ король въ Свитіодѣ (Ш веціи); у него было два сына и одна дочь, по имени Баудвильдуръ. А въ Финляндіи жили три брата, сыновья тамошняго короля, изъ которыхъ первый звался Слагфидръ, второй— Эгилъ, а — 17Î третій — Велундуръ. Они погнали на пастбища свои стада и пришли въ Ульфдалиръ (волчья; долина), гдѣ построили себѣ дома. Въ этомъ мѣстѣ было «озеро, называвшееся Ульффіаръ (волчье ■ озеро), и на берегу его королевскіе сыновья увидали разъ утромъ, очень рано, трехъ женщинъ, которыя пряли ленъ, сидя н положивъ подлѣ себя на зе.млю свои лебединыя рубашки. • Это были валкпріи, и двѣ изъ нихъ имѣли отцомъ короля Лодвера; одну изъ нихъ звали Гдадгуръ Свандгвитъ (бѣлая, какъ лебедь), а • другую — ■ Гервоэръ Альвитръ (всевѣдущая),,третья же была Аулрунъ, дочь Кіяра Валландскаго. Три брата увели ихъ къ себѣ домой, и Эгилъ женился на Аулрунъ, Слагфидуръ— на Свангвитъ, а Велундуръ— на Альвитръ. Они прожили вмѣстѣ семь зимъ; но на осьмой годъ женщины улетѣли, чтобы присутствовать при битвахъ, .и больше не -вернулись. Эгилъ отправился отыскивать, Аулрунъ, Слагфидуръ— свою Свангвитъ, но Велундръ остался въ • Ульфдалирѣ. По сказанію, древнихъ сагъ, онъ былъ .искуснѣйшій мастеръ-въ своемъ ремеслѣ. Онъ вставлялъ. драгоцѣнные перлы въ червонное золото и нанизывалъ всѣ свои перстни на мочальную веревку. Такъ-ожидалъ онъ возвращенія своей блистательной оупруги.— Когда Кидгудуръ, король Свитіода, узналъ что Велундуръ. живетъ одинъ въ Ульфдалирѣ,. онъ выступилъ ночью со своими воинами; ихъ. вооруженіе прочно сидѣло на нихъ, и ихъ щиты блестѣли при свѣтѣ* луны. Придя къ жилищу Велундура,- они напали врасплохъ на королевскаго сына и связали его во время сна, и Нидгудуръ увелъ его въ плѣнъ». И т. д., и т. д. Въ настоящихъ страницахъ <я-только- слегка затронулъ предметъ, о которомъ можно бы написать нѣсколько интереснѣйшихъ томовъ, именно о томъ, какъ-- христіанство старалось или истребить древне-германскую религію, или воспринять ее въ себя, и какъ слѣды этой послѣдней удержались • въ народномъ вѣрованіи. Какъ велась эта истребительная война— извѣстно... Когда народъ, привыкши къ старому поклоненію природѣ, продолжалъ ^сохранять благоговѣніе къ нѣкоторымъ мѣстамъ и послѣ своего обращенія в ъ христіанство, тогда это чувство старались или употреблять въ пользу для новой вѣры, или выставлять, какъ происки злого духа;;. Священные дубы, сопротивлявшіеся католическимъ топорамъ, подвергались : окдеветанію: утверждали,-1. что подъ этими деревьями по ночамъ пируютъ дьяволы, и совершаютъ адскія безстыдства вѣдьмы. Но дубъ все-таки остался до — 172 спхъ поръ любимымъ деревомъ нѣмцевъ, дубъ до сихъ поръ есть символъ нѣмецкой.,національности: онъ— самое большое и крѣпкое дерево лѣса; корни его доходятъ до самаго центра земли; вершина его, какъ зеленое знамя, гордо развѣвается въ воздухѣ; эльфы поэзіи живутъ въ его стволѣ; хмель самой священной мудрости вьется по вѣтвямъ его, іі только плоды его малы и не годятся въ пищу человѣка. Въ древне-германскихъ законахъ и. преимущественно у алемадновъ, есть, однако, еще много запрещеній касательно, исполненія религіозныхъ, обрядовъ у рѣкъ, деревьевъ ц камней, вслѣдствіе еретическаго заблужденія, что въ нихъ обитаетъ божество. Карлъ Великій въ своихъ Капитуляріяхъ положительно постановилъ: у рѣкъ, деревьевъ и камней нельзя приносить жертву и возжигать освященныя свѣчи. Эти три вещи— камни, деревья н рѣки, являются тремя главными моментами германскаго культа, и имъ соотвѣт-* ствуетъ вѣрованіе въ существъ, живущихъ въ камняхъ, то-есть, карловъ, живущихъ въ деревьяхъ, то-есть эльфъ, и живущихъ въ водѣ, то-есть нцксъ. Если хотятъ установить здѣсь систему, то лучше систематизировать такъ, а не по стихіямъ, между которыми и въ огнѣ нѣкоторые, напримѣръ Парацельсъ, также, помѣщаютъ еще четвертый классъ стихійныхъ духовъ — саламандръ. Но народъ, не имѣющій никогда, никакой системы, никогда не' вѣрилъ въ этихъ огненныхъ духовъ, и я увѣренъ, что вѣрованіе въ нихъ обязано своимъ происхожденіемъ только Парацельсу. В ъ народѣ ерть собственно только преданіе о животномъ, которое можетъ жить въ огнѣ и называется саламандрою. Всѣ мальчики — ревностные естествоиспытатели, и я, маленькимъ ребенкомъ, очень усердно доискивался, дѣйствительно ли можетъ саламандра жить въ огнѣ. Когда разъ моимъ товарищамъ удалось поймать такое животное, я, какъ можно скорѣе, бросилъ его въ печь, гдѣ оно сначала брызнуло на огонь бѣлою жидкостью, стало шипѣть все тише и тише и, наконецъ, испустило духъ. Это животное походитъ на ящерицу, но оно шафраннаго цвѣта, съ черными. крапинками, и бѣлая жидкость, которую оно изъ себя испускаетъ въ огнѣ и, которою, можетъ-быть, иногда тушитъ пламя, вѣроятно, подала поводъ къ вѣрованію, что оно можетъ жить въ огнѣ. Огненные люди, бродящіе ночью, не духи стихій, а призраки умершихъ людей, мертвыхъ ростовщиковъ, безжалостныхъ людей и злодѣевъ. Блудящіе огоньки тоже не
 — 173 —
духи. Навѣрное нельзя сказать, чтб они такое; они заманиваютъ путешественника въ болота и трясины. Англичане называютъ ихъ W ill ' with, а wisp, или еще Ja ck with а lantern. Итакъ, весь классъ огненныхъ духовъ, описываемыхъ Парацельсомъ, народу неизвѣстенъ. Онъ знаетъ развѣ только объ одномъ огненномъ духѣ — и это никто иной, какъ Люциферъ, сатана, дьяволъ. Въ старинныхъ балладахъ онъ называется огненнымъ царемъ, а на сценѣ, когда онъ входитъ или проваливается, непремѣнно - показывается пламя. Такъ какъ поэтому онъ единственный огненный духъ и служитъ для насъ представителемъ цѣлаго класса такихъ духовъ, то мы и займемся имъ подробнѣе. В ъ самомъ дѣлѣ, если' бы дьяволъ не былъ огненный духъ, какъ бы могъ онъ жить въ аду? Онъ существо такое холодное, что ему только въ огнѣ и хорошо. На эту холодную натуру дьявола жаловались всѣ бѣдныя женщины, бывшія съ нимъ въ близкихъ сношеніяхъ. Въ этомъ отношеніи удивительно согласны между собою показанія вѣдьмъ, какія мы можемъ найти въ процессахъ вѣдьмъ всѣхъ странъ и преимущественно въ сочиненіяхъ криминалиста Карнцова. Эти дамы, сознаваясь въ плотской связи оъ дьяволомъ, даже подъ пыткой всегда жалуются на холодъ его объятій: ледяныя, говорятъ онѣ, были проявленія этой нѣжности дьявола. Онъ являлся имъ обыкноввенно въ
 — 174 —
зяина дома и сказать ему; -что пріѣхали- приглашенные за нѣсколько минутъ передъ этимъ гости. Слуга,- послѣ дол-. гихъ поисковъ, нашелъ, наконецъ, своего господина, возвратился съ нимъ домой, но ни. тотъ, ни другой не отважились- войти въ домъ, потому что- слышали, какъ тамъ все безумнѣе и безумнѣе раздавались визжанье, пѣсни, крики, и, наконецъ, увидѣли о н и ,. какъ -пьяные дьяволы, въ видѣ медвѣдей, кошевъ, козловъ, волковъ и лисицъ стали выходить изъ оконъ, держа въ лапахъ полныя чаши и дымящіяся .тарелки, и кланялись внизъ лоснящимися рылами, весело скаля зубы. Что дьяволъ,- въ образѣ хромого козла, предсѣдательствуетъ въ конвентѣ вѣдьмъ, это всѣмъ извѣстно. Какую роль играетъ онъ, " будучи въ этомъ видѣ, я скажу послѣ, когда буду говорить о вѣдьмахъ и волшебствѣ. Изъ удивительной книги, въ которой высоко ученый Георгіусъ дГодельмануеъ сообщаетъ объ Этомъ послѣднемъ предметѣ справедливыя и основательныя свѣдѣнія,' я вижу, что дьяволъ являлся также нерѣдко- въ образѣ' монаха. Годельманусъ разсказываетъ слѣдующій примѣръ: «Когда я изучатъ права въ знаменитой виттенбергской высшей школѣ; то помню, часто слышалъ отъ моихъ профессоровъ, что къ дверямъ Лютера подошелъ однажды монахъ, сильно ностучался’ игспрооилъ у . отворившаго . • ому слуги:.дома ли-'Лютеръ? Когда Лютеръ .узналъ, • что спрашиваютъ ого, то велѣлъ впустить. пришедшаго, гакъ какъ онъ уже давно не видалъ монаховъ. Тотъ вошелъ и сказалъ, что хотѣііъ бы поговорить съ Лютеромъ касательно нѣкоторыхъ папистскихъ заблужденій и предложилъ ему на разрѣшеніе нѣсколько силлогизмовъ. и изреченій, и когда Лютеръ безъ труда разрѣшилъ ихъ, то предложилъ другіе, которые разрѣшить было не такъ'легко.: Поэтому Лютеръ, немного смущенный, сказалъ: «ты мпѣ задаешь много работы, а у . меня и безъ того много.дѣла», -и тотчасъ встать п показалъ ему въ Библіи разрѣшеніе предложеннаго вопроса. А когда въ той же бесѣдѣ онъ замѣтилъ, что руки монаха, не были чужды сходства съ- птичьими когтями, то сказалъ: «ты не тотъ ли? постой же, послушай, вотъ этотъ-приговоръ произнесенъ противъ тебя»— и тотчасъ же показалъ-ему въ Бытіи, .-первой книгѣ Моисея, слова: «сѣмя жены сотретъ.главу змія». Побѣжденный этими словами; дьяволъ разгнѣвался п. ушелъ, ворча, бросилъ чернильницу :за печь и распространилъ вонь, которая еще нѣсколько 'дней слышалась-въ этой комнатѣ». Въ-этомъ разсказѣ замѣчаемъ .одно изъ свойствъ дьявола, которое обнаруживалось уже искони и сохранилось до сихъ поръ: это ofo- страсть къ диспуту, его софистика, его «силлогизмы». Дьяволъ знаетъ логику и уже восемьсотъ лѣтъ назадъ показалъ это папѣ Сильвестру, знаменитому Герберту, во вредъ ему. Именно Сильвестръ, бывши еще ученикомъ въ Кордовѣ, заключилъ союзъ съ сатаною, и съ его адскою помощью изучилъ геометрію, алгебру, астрономію, ботанику, многія полезныя. искусства, въ томъ числѣ искусство сдѣлаться папою. Умереть онъ- долженъ былъ, по договору, въ Іерусалимѣ. Сильвестръ, конечно, избѣгалъ поѣздки туда. Но разъ, когда онъ служилъ-, обѣдню въ одной римской капеллѣ, явился въ нему дьяволъ, чтобы взять его съ собою, и когда пана сталъ сопротивляться, чортъ доказалъ ему, что капелла, гдѣ они находились, называется Іерусалимомъ, что условія договора исполнены и что папа долженъ слѣдовать за ни м ъ. въ адъ. И дьяволъ увлекъ папу, со смѣхомъ нашептывая ему . въ ухо: Tu non pensavi qu'io loiqo fossi! . (Dante, Inferno, c. 28.) «Т'ы не думалъ, что я логикъ!» Дьяволъ знаетъ логику, онъ мастеръ въ метафизикѣ, и своими діалектическими ’ тонкостями . умѣетъ перехитрить всѣхъ своихъ союзниковъ. Если они небрежно читаютъ контрактъ при заключеніи его и перечитываютъ внимательно уже потомъ, то съ ужасомъ находятъ, что дьяволъ, вмѣсто лѣтъ, написалъ мѣсяцы, или недѣли, или дни, и вотъ онъ внезапно является предъ ними, доказываетъ, что срокъ контракта истекъ. Въ одной и зъ . старинныхъ кукольныхъ комедій, представляющихъ союзъ съ сатаной, постыдную жизнь и жалкую кончину доктора Фауста-- вы ­ веденъ такой же примѣръ. Фаустъ, потребовавшій отъ дьявола наслажденія всѣми земными благами, продалъ ему за это свою душу и обязался отправиться въ адъ, когда совершитъ три »убійства. Онъ уже убилъ двухъ человѣкъ и думаетъ, что пока не убьетъ третьяго, дьяволъ не можетъ взять его. Но тотъ доказываетъ - ему, что самый-союзъ съ дьяволомъ, убійство собственной души, есть третье убійство и по этой проклятой логикѣ увлекаетъ Фауста въ адъ. Какъ широко Гбто въ своемъ Мефистофелѣ .эксплуатировалъ эту характеристическую черту — софистику,, ^можетъ судить всякій. Нѣть ничего забавнѣе чтенія контрактовъ — 17.5 —
 — 176
людей съ дьяволомъ, удержавшихся со временъ процессовъ вѣдьмъ, и гдѣ контрагентъ осторожно обезпечиваетъ себя отъ этихъ ябедническихъ придирокъ дьявола и подробнѣйшимъ образомъ обсуждаетъ всѣ условія. Дьяволъ— логикъ. Онъ представитель не только свѣтскаго великолѣпія, чувственныхъ наслажденій, плоти, но таіше человѣческаго разума, именно потому, что разумъ отстаиваетъ всѣ эти права матеріи, и этимъ онъ составляетъ противоположность христіанскому ученію, которое есть представитель не только духа, аскетическаго отсутствія чувственности, небеснаго спасенія, но и вѣры. Дьяволъ не вѣруетъ; онъ не опирается слѣпо на чужіе авторитеты, онъ довѣряетъ только' своему собственному мышленію, онъ дѣлаетъ употребленіе изъ разума. Это, конечно, что-то ужасное, и католицизмъ основательно проклялъ самостоятельное мышленіе, какъ чертовщину, и провозгласилъ дьявола; представителя разума, отцомъ лжи. О внѣшнемъ видѣ дьявола нельзя, дѣйствительно, ничего вѣрнаго сказать. Нѣкоторые утверждаютъ, какъ я уже говорилъ, что онъ не имѣетъ никакого опредѣленнаго вида и можетъ являться въ какомъ угодно образѣ. Это. вѣроятно. Въ «Демономагіи» Горста я, напримѣръ, прочелъ, что дьяволъ можетъ преобразиться даже въ салатъ. Одна инокиня, очень почтенная, однако, нестрого соблюдавшая постановленія своего ордена, ѣла разъ салатъ. Какъ только она кончила, то почувствовала нѣкоторыя ощущенія, ей до тѣхъ поръ неизвѣстныя и вовсе несовмѣстимыя съ ея саномъ. Ей дѣлалось какъ-то особенно скверно вечеромъ, при лунномъ свѣтѣ, когда такъ сильно пахли цвѣты, и въ такомъ томленіи, оь такими рыданіями пѣли соловьи. Нѣсколько времени спустя, свела она знакомство съ однимъ молодымъ и милымъ парнемъ. Когда они познакомились поближе, красивый юноша спросилъ ее: «А знаешь ли ты, кто я?»— «Нѣтъ», отвѣчала она, немного испугавшись.— «Я. дьяволъ,— сказалъ молодой человѣкъ.— Помнишь тотъ салатъ? Салатъ-то былъ я». Нѣкоторые утверждаютъ, что чортъ всегда похожъ на. звѣря, и-.что если мы видимъ его въ другомъ образѣ, то это просто оптическій обманъ. Правда, въ чортѣ есть много циническаго, и эту черту его характера никто не освѣтилъ лучше нашего поэта Вольфганга Гёте. Другой нѣмецкій писатель, великій своими достоинствами, такъ же, какъ и недостатками, но котораго во всякомъ случаѣ должно при- — 177 числить къ поэтамъ первокласснымъ, Граббе, тоже отлично описалъ чорта въ этомъ отношеніи. Холодность въ натурѣ дьявола онъ тоже понялъ совершенно правильно. Въ одной изъ драмъ 8Tofo геніальнаго, писателя, чортъ сходитъ на землю, потому что его мать моетъ полъ въ аду шваброй; мытье такимъ способомъ у насъ въ обычаѣ: каменный полъ обливаютъ горячей водой и начинаютъ тереть его шваброй— и тутъ происходитъ такой визгъ и такой приторный дымъ, что разумное существо не въ состояніи оставаться дома. Поэтому-то чортъ долженъ сходить въ это время изъ жарко натопленнаго ада на холодную землю и, несмотря на то, что въ это время стоятъ жаркіе іюльскіе дни, ему бѣдному становится такъ холодно, что онъ едва не замерзаетъ, и только при помощи врачей остается въ живыхъ. Мы только-что замѣтили, что у чорта есть мать; но нѣкоторые утверждаютъ, что у него есть собственно только, бабушка. Она тоже часто спускается на землю, и къ ней, можетъ-быть, относится поговорка: «куда чортъ самъ не поспѣетъ, туда старую бабу пошлетъ». Но большею частью она занята стряпнею въ аду, или сидитъ тамъ въ своемъ красномъ креслѣ, и когда чортъ, уставъ отъ дневныхъ трудовъ, возвращается вечеромъ домой, то поспѣшно жретъ обѣдъ, приготовленный ему матерью, и потомъ кладетъ свою голову на колѣни старухи и понемногу засыпаетъ; она ищетъ въ это время у него въ головѣ и напѣваетъ при этомъ пѣсню, начинающуюся слѣдующими словами: «Во садочкѣ, во садочкѣ, Стоитъ розовый цвѣточекъ, Алый точно кровь». Многіе увѣряютъ, что когда бѣдный ребенокъ не можетъ уснуть, добрая старуха обыкновенно начинаетъ читать ему вслухъ берлинскую «Gazette ecclésiactique». Обстановкѣ сатаны въ аду народная поэзія рѣзко противопоставляетъ обстановку Христа въ небѣ. Сатана окруженъ дьяволами, Христосъ— ангелами. Сатана и его слуги черны, Христосъ и его ангелы бѣлы. В ъ народныхъ пѣсняхъ сѣвера всегда говорится о «бѣломъ» ХрисгЬ. Мы обыкновенно называемъ дьявола чернымъ, княземъ тьмы. Къ свѣтлому образу Христа и темной фигурѣ сатаны тотъ же народъ присоединилъ еще двѣ неразрушимыя фигуры— Смерть и Вѣчнаго Жида. Средніе вѣка завѣщали новому искусству эти четыре колоссальныхъ олицетворенія добра, зла, разрушенія и человѣчества. Вѣчнаго Жида, этотъ грустный сим
 — 178 —
волъ всего человѣчества, никто не понялъ такъ глубоко, какъ Эдгаръ Кине, одинъ изъ величайшихъ поэтовъ Франціи. Мы, нѣмцы, недавно переведшіе его «Агасѳера», были немало изумлены, встрѣтивъ у француза тгСкой гигантскій замыселъ. А, можетъ-быть, французы и призваны къ тому, чтобы съ самою большою правильностью объяснять намъ символы среднихъ вѣковъ, французы давно уже вышли изъ средневѣковой эпохи, они смотрятъ на нее съ спокойствіемъ и могутъ оцѣнить ея красоты съ философскимъ и артистическимъ безпристрастіемъ. Мы, нѣмцы, сидимъ еще глубоко въ этихъ среднихъ вѣкахъ, мы еще боремся съ ихъ дряхлыми представителями:, поэтому мы можемъ дивиться имъ съ большимъ снисхожденіемъ. Напротивъ того, намъ надо воспламенять себя ненавистью партій, чтобы не нарализировать нашей силы разрушенія. . Вы , французы, можете удивляться рыцарству и. любить его. У васъ остались отъ него только красивыя хроники и желѣзныя вооруженія. Вы не рискуете ничѣмъ, когда веселите такимъ образомъ вашу фантазію, удовлетворяете вашему любопытству.' Но у насъ, нѣмцевъ, хроника среднихъ вѣковъ еще не закончена; страницы самыя послѣднія еще влажны отъ крови нашихъ родственниковъ и друзей, и эти блистающія латы еще защищаютъ живыя тѣла отъ. нашихъ палачей. Вамъ, французамъ, ничто не мѣшаетъ справедливо оцѣнятъ древнія готическія формы. Для васъ грандіозные соборы, каковъ, напр., Notre Dame de Paris, не что иное, какъ зодчество и романтизмъ; для насъ они— страшнѣйшія крѣпости нашихъ враговъ. Для васъ сатана и его адскіе товарищи— только поэзія; у, насъ есть много плутовъ и болвановъ, которые усиливаются снова утвердить философскимъ цутемъ вѣрованіе въ дьявола ц въ адскія преступленія вѣдьмъ. Что такія вещи совершаются ,въ Мюнхенѣ— это въ порядкѣ вещей; но что въ просвѣщенномъ Виртембергѣ дѣлаютъ попытки оправдывать древніе процессы противъ вѣдьмъ, что почтенный писатель, Юстинъ Кернеръ, принялся тамъ за воскрешеніе вѣрованія въ. «порченыхъ»— это столько же печально, сколько и противно. О, ханжи, плуты и вы, глупцы всѣхъ цвѣтовъ! Доканчивайте ваше дѣло, разжигайте мозгь народа старыми суевѣріями, гоните его на дорогу фанатизма! Вы сами сдѣлаетесь когда-нибудь его жертвами; вы не избѣгнете участи неловкихъ заклинателей, которые, наконецъ, оказались не въ си- лахъ совладать съ вызванными ими духами и были ими разорваны на куски. Быть-можетъ, духъ революціи не можетъ расшевелить нѣмецкій народъ посредствомъ разума, быть-можетъ, выполненіе этого великаго труда выпало, на долю безумія? Когда кровь народа, наконецъ, закипитъ, и ударитъ ему въ голову, когда онъ почувствуетъ, что сердце, снова забилось у него въ груди, тогда онъ перестанетъ слушать лицемѣрныя пѣсенки баварскихъ ханжей и мистическое нащептывацье швабскихъ фантазеровъ; ухо его будетъ въ состояніи внимать только великому голосу человѣка. Кто этотъ человѣкъ? Это человѣкъ, котораго ожидаетъ нѣмецкій народъ, человѣкъ, который возвратитъ ему, наконецъ, жизнь и счастье, счастье и жизнь, по которымъ онъ такъ долго томился въ своихъ сновидѣніяхъ. Какъ медлишь ты появиться— ты, чьо пришествіе старики возвѣщали съ такимъ пламеннымъ желаніемъ, ты, кого молодежь ожидаетъ съ такимъ нетерпѣніемъ, ты, держащій въ рукахъ божественный сішптръ свободы?. Здѣсь, впрочемъ, не мѣсто для воззваній, тѣмъ болѣе, что они отдалили бы меня отъ моего предмета. Мнѣ приходился говорить только о невинныхъ преданіяхъ, о томъ, чтб говорится и поется за нѣмецкими печками. Я замѣчаю, что сказалъ весьма мало о духахъ, живущихъ въ горахъ; такъ, напр., мною ничего не сказано о горѣ Кифгейзерѣ, въ которой живетъ императоръ Фридрихъ. Онъ, конечно, не стихійный духъ, а только о нихъ мнѣ слѣдуетъ говорить въ этой статьѣ. Но эта легенда слишкомъ граціозна и восхитительна; каждый разъ, какъ я вспоминаю о ней, сердце мое дрожитъ отъ священнаго желанья и таинственной надежды. Само собой разумѣется, что не одна простая сказка заключается въ вѣрованіи, что императоръ Фридрихъ, старый Барбаросса, не умеръ, но, уставъ отъ интригъ своего духовенства, бѣжалъ въ гору, называющуюся Кифгейзеръ. Говорятъ, что онъ скрывается тамъ со всѣмъ своимъ дворомъ, но когда-нибудь снова появится на свѣтъ, чтобы осчастливить нѣмецкій народъ. Эта гора въ Тюрингіи, недалеко отъ Нордгаузена. Я часто проѣзжалъ мимо нея, и въ одну прекрасную зимнюю ночь стоялъ тамъ больше часа и нѣсколько разъ кричалъ: «приди, Барбаросса, приди!»— И сердце горѣло у меня въ груди, какъ огонь, и слезы текли по моимъ щекамъ. Но онъ не пришелъ, онъ, возлюбленный импера­
— 179 —
12* торъ Фридрихъ, и я могъ обнимать только утесъ, въ которомъ онъ живетъ. Одинъ молодой пастухъ изъ сосѣдней мѣстности былъ счастливѣе меня. Онъ пасъ своихъ овецъ подлѣ Кифгейзѳра и началъ играть на свирѣли, и когда ему показалось, что за эту игру можетъ быть дана хорошая награда, онъ громко закричалъ: «Императоръ Фридрихъ, это я тебѣ сыгралъ серенаду!» Говорятъ, что императоръ вышелъ изъ горы, показался пастуху и сказалъ ему:— «Богъ въ помочь тебѣ, молодой пастухъ! Въ честь кого игралъ ты?»— «Въ честь императора Фридриха».— «Если такъ, то пойдемъ со мной, онъ наградитъ тебя».— «Я не смѣю отойти отъ моихъ овецъ».— «Иди только со мной, съ твоими овцами не случится ничего дурного». Пастухъ послѣдовалъ за императоромъ, который повелъ его за руку въ одному отверстію въ горѣ. Они дошли до желѣзной двери, которая открылась, и глазамъ пастуха представилась большая и прекрасная зала, въ которой находилось много рыцарей и славныхъ слугъ, почтительно встрѣтившихъ его. Послѣ того императоръ обратился къ нему весьма благосклонно и спросилъ, какой награды онъ желаетъ. Пастухъ отвѣчалъ: никакой. На это императоръ сказалъ ему: «Ступай и возьми себѣ въ награду одну изъ ножекъ моей золотой чаши для питья». Пастухъ сдѣлалъ, какъ ему было сказано, и хотѣлъ удалиться; но императоръ показалъ ему еще много замѣчательныхъ оружій, латъ, мечей и пищалей и велѣлъ сказать людямъ, что этимъ оружіемъ онъ завоюетъ Святой Гробъ. Пастухъ, безъ сомнѣнія, фальшиво понялъ его. У Барбароссы въ умѣ завоеваніе совсѣмъ не Святого Гроба. Или, можетъ-быть, пастухъ, изъ боязни быть заточеннымъ въ тюрьму, какъ демагогъ, немного исказилъ правду. Не гробъ, холодную постель мертвеца, хочетъ завоевать старикъ Барбаросса, а великолѣпное мѣстопребываніе для живыхъ, теплое царство свѣта и радости, гдѣ онъ можетъ царствовать весело, держа въ рукѣ божественный жезлъ свободы... Что касается до вышеупомянутаго пастуха, то въ концѣ разсказа говорится, что онъ вышелъ изъ нѣдръ горы здоровымъ и бодрымъ и на слѣдующее утро снесъ къ ювелиру ножку подаренной ему чаши. Ювелиръ призналъ ее за чеканное золото и заплатилъ за императорскій подарокъ триста червонцевъ. Разсказываютъ также о другомъ поселянинѣ изъ деревни — 180 — — 181 — Реблингенъ, что онъ видѣлъ императора въ Кифгейзерѣ и подучилъ отъ него хорошій подарокъ. Что касается меня, то знаю только, что если моя звѣзда приведетъ меня когда-нибудь въ эту гору, я не попрошу у Барбароссы ни золотой чаши, ни подобныхъ ей драгоцѣнностей,— а ужъ если онъ захочетъ что-нибудь подарить мнѣ, то пусть это будетъ его сочиненіе De tribus impostoribus. Эту книгу я напрасно искалъ въ библіотекахъ, и полагаю, что авторъ, старый Барбаросса, вѣрно сохранилъ Нѣсколько экземпляровъ ея въ Кифгейзерѣ. Многіе увѣряютъ, что императоръ въ своей горѣ сидитъ • за каменнымъ столомъ и спитъ, или думаетъ о средствахъ возвратить себѣ свое государство. Онъ безпрерывно качаетъ головою и мигаетъ. Борода его въ настоящее время доходитъ до земли. По временамъ онъ какъ бы во снѣ вытягиваетъ руку и какъ будто хочетъ схватиться за мечъ и щитъ. Говорятъ, когда императоръ снова вернется на землю, онъ повѣситъ этотъ щитъ на засохшее дерево, и тогда дерево снова пуститъ почки и зазеленѣетъ, и для Германіи снова начнется лучшее время. А о его мечѣ говорятъ, что это оружіе будетъ несть передъ императоромъ поселянинъ въ полотняной блузѣ и что имъ будутъ срубать головы у всѣхъ тѣхъ, кто будетъ еще настолько простъ, чтобы считать свою кровь благороднѣе крови поселянина. Но старые разсказчики прибавляютъ къ этому, что никто не можегг, знать съ точностью, когда и какъ это сдѣлается. Говорятъ еще, что разъ, когда одинъ карликъ привелъ въ Кифгейзеръ одного пастуха, императоръ всталъ и спросилъ пришедшаго, продолжаютъ ли еще вороны летать вокругъ горы. Пастухъ отвѣчалъ утвердительно, и императоръ со вздохомъ вскричалъ: «Значитъ, мнѣ приходится спать еще сто лѣтъ!» Конечно,— увы!— вороны все еще летаютъ вокругъ горы— тѣ черные вороны, которые такъ хорошо знакомы намъ и которыхъ лицемѣрно-набожное карканье мы постоянно слышимъ. Но годы ослабили ихъ, и теперь есть хорошіе стрѣлки, попадающіе въ нихъ на лету. Я знаю одного изъ этихъ стрѣлковъ, который въ настоящее время живетъ въ Парижѣ, и оттуда онъ умѣетъ убивать воронъ, летающихъ вокругъ Кифгѳйзера. Когда императоръ снова возвратится въ міръ, онъ найдетъ на своей дорогѣ не одного изъ этихъ вброновъ, пронзеннаго стрѣлами. И старый владыка замѣтитъ съ улыбкою, что вотъ у этого охотника хорошій лукъ.
— 182 —
Писательство имѣетъ свою особенную судьбу.. Одному везетъ въ Этой профессіи, другому нѣтъ счастья. Самая большая невзгода, быть-можетъ, обрушилась на моего бѣднаго друга, Генриха Кицлера, magister artium въ Геттингенѣ. Никто тамъ не такъ ученъ, такъ богатъ идеями, такъ прилеженъ, какъ этотъ, другъ,— однако же но сей часъ ни одна книга его сочиненія не появилась еіце въ свѣтъ на лейпцигской ярмаркѣ. Старый ПГтифель въ университетской библіотекѣ всегда улыбался, когда 'Генрихъ Кицлеръ просилъ выдать ему ту или другую книгу, въ которой онъ очень нуждался для сочиненія, какъ разъ въ это время приготовлявшагося имъ въ печати. «Долго еще будетъ оно приготовляться!» ворчалъ старый Штифель, взлѣзая по приставной лѣстницѣ. Даже кухарки улыбались, когда имъ выдавали изъ библіотеки книги «для .Кицлера». Человѣкъ этотъ всюду слылъ осломъ, а въ сущности онъ былъ только честный человѣкъ. Никто не зналъ истинной причины, почему не появилась ни одна книга его сочиненія, и только случайно открылась мнѣ она, когда я разъ въ полночь зашелъ къ нему зажечь мою свѣчу— такъ какъ мы были съ ниМъ сосѣди по комнатамъ. Онъ, именно, только-что закончилъ свой большой трудъ о превосходствѣ христіанства; но, поішдимому, нисколько не радовался этому и . съ грустью смотрѣлъ на свою рукопись. «Ну, вотъ теперь,, наконецъ,— сказалъ я:— твое имя будетъ красоваться въ лейпцигскомъ ярмарочномъ каталогѣ среди вышедшихъ въ свѣтъ книгъ».— «Ахъ, нѣтъ, — отвѣтилъ онъ съ глубочайшимъ вздохомъ:— и это сочиненіе мйѣ придется бросить въ огонь, какъ предыдущія»... И тутъ онъ высказалъ мнѣ свою страшную тайну. На бѣднаго магистра, дѣйствительно, обрушивалась крупнѣйшая невзгода каждый, разъ, какъ онъ писалъ книгу. Дѣло въ томъ, Ито послѣ того', какъ имъ были приведены всѣ доводы въ пользу темы, которую онъ хотѣлъ доказать, ему представлялось необходимымъ сообщить также и возраженія, которыя могли возникнуть со стороны противника; и тутъ онъ начиналъ измышлять съ противоположной точки зрѣнія самые остроумные аргументы, и такъ какъ они, невѣдомо для него самого, пускали корни въ его умѣ, то оканчивалось тѣмъ, что ко времени, когда книга была готова, взгляды бѣднаго автора постепенно измѣнялись, и въ немъ образовывалось убѣжденіе, совершенно противоположное основной идеѣ книги. И тутъ онъ оказывался настолько честнымъ(точно такъ же поступилъ бы и французскій пцеа- — 183 — тель), что приносилъ лавры литературной славы въ жертву на алтарь истины, т. е. кидалъ свою рукопись въ огонь. Оттого-то и вздыхалъ онъ такъ глубоко, доказавъ превосходство христіанства. «Вотъ для этой книги,— печально говорилъ онъ мнѣ:— я набралъ двадцать корзинъ цитатъ изъ оѣцовъ церкви; цѣлыя ночи на пролетъ гнулся я надъ письменнымъ столомъ и читалъ Acta Sanctorum въ то самое время, когда въ твоей комнатѣ пили пуншъ и пѣли народный гимнъ; за богословскія книжныя новинки, которыя мнѣ были необходимы для моего сочиненія, я заплатилъ Ванденгеку и Рупрехту 38 тяжко заработанныхъ талеровъ, вмѣсто того, чтобы купить * себѣ трубку; вотъ ужъ два года, два драгоцѣнныхъ года жизни, "я работаю, кйкъ собака!., и все это для того, чтобъ сдѣлать себя смѣшнымъ, чтобы, какъ пойманный на мѣстѣ преступленія болтунъ, 'опускать глаза каждый разъ, какъ госпожа консисторіальная совѣтница Планкъ спроситъ меня: «Когда же появится ваше" «Превосходство христіант ства?»— «Ахъ, сочиненіе готово,— продолжалъ бѣднякъ:— и, надѣюсь, понравилось бы публикѣ, потому что въ немъ я прославилъ побѣду христіанства надъ язычествомъ и доказалъ, что этимъ путемъ была одержана также побѣда истины и разума надъ лицемѣріемъ и безуміемъ. Но въ глубинѣ души я, несчастнѣйшій, чувствую, что... — Остановись! — вскричалъ я въ справедливомъ негодованіи: — не дерзай, ослѣпленный, чернить возвышенное и топтать во прахъ блистающее! Если ты и останавливаешься въ сомнѣніи предъ чудесами Евангелія, то вѣдь не можешь ты сомнѣваться въ томъ, что самай побѣда Евангелія была чудо. Маленькій круясокъ беззащитныхъ людей проникъ въ. великій римскій міръ, пошелъ наперекоръ его палачамъ й мудрецамъ и восторжествовать единою силою слова. Но какое слово! Гнилое язычество задрожало и затрещало, услышавъ слово этихъ пришлыхъ мужчинъ и женщинъ, возвѣщавшихъ новое небесное царство и не боявшихся на старой землѣ ничего — ни лапъ дикихъ звѣрей, ни злобы еще болѣе дикихъ людей, ни меча, ни огня... потому что они сами были мечъ и пламя, пламя и мечъ Бога! Этотъ мечъ срубилъ увядшіе листья и сухія вѣтви съ дерева ясизни и этимъ излѣчилъ его отъ разъѣдающей гнили; это пламя снова согрѣло внутри окоченѣвшій отъ холода стцолъ, такъ что онъ пустилъ свѣжіе листья й благоуханные цвѣты... Это первое выступленіе христіанства, его борьба и полная
184 —
побѣда — самое поразительное и возвышенное явленіе всемірной исторіи». Эти слова я произнесъ съ благородною выразительностью, и голосъ мой звучалъ съ особенною силою... Но Генриха Кицлера онн нисколько не смутили, и съ иронически болѣзненною улыбкой онъ отвѣчалъ: — Милый другъ, не трудись напрасно. Все, чтб ты сказалъ теперь, гораздо лучше и гораздо основательнѣе разъяснено мною самимъ въ этой рукописи. Самыми рѣзкими красками нарисовалъ я здѣсь испорченность міра въ пору язычества, и льщу себя мыслью, что мои смѣлые взмахи кисти напоминаютъ сочиненія лучшихъ отцовъ церкви. Я показалъ, какими порочными сдѣлалъ грековъ и римлянъ дурной примѣръ тѣхъ боговъ, которые, судя ио приписывавшимся имъ позорнымъ поступкамъ, едва ли были бы достойны считаться людьми. Я , не стѣсняясь, высказалъ, что даже Юпитеръ, глава боговъ, былъ бы по королевскогановерскимъ уголовнымъ законамъ сотни разъ приговоренъ къ заключенію въ смирительный домъ, если не къ висѣлицѣ. А въ противоположность этому я подробно разобралъ нравственныя изреченія, находящіяся въ Евангеліи, и показалъ, какъ первые христіане по образцу своего божественнаго Учителя, несмотря на презрѣніе и гоненія, которымъ они. подвергались, проповѣдывали и сами сохраняли только прекраснѣйшую чистоту нравовъ. Это — самая лучшая часть моего сочиненія, въ которой я съ воодушевленіемъ изображаю, какъ молодое христіанство, маленькій Давидъ, вступаетъ въ бой съ старымъ язычествомъ и убиваетъ этого огромнаго Голіаѳа. Но,— ахъ!— этотъ поединокъ представляется мнѣ съ тѣхъ норъ въ странномъ свѣтѣ... Ахъ, всякое наслажденіе моею апологіею изсякло въ моей груди, когда я живо представилъ себѣ — какъ могъ бы изобразить побѣду Евангелія какой-нибудь противникъ ея. Н а мое несчастье попали мнѣ въ руки нѣкоторые новые писатели, напримѣръ, Эдвардъ Гиббонъ, которые не особенно благосклонно высказываются насчетъ этой побѣды и, повидимому, не находятъ для себя назидательности въ томъ, что первые христіане, въ тѣхъ случаяхъ, когда духовный мечъ и духовное пламя оказывались недостаточны, прибѣгали къ помощи матеріальнаго меча и матеріальнаго пламени. Да, я долженъ сознаться, что мною овладѣло, наконецъ, трепетное состраданіе къ остаткамъ язычества, этимъ прекраснымъ храмамъ и статуямъ, потому что онн — 185 не принадлежали уже больше къ религіи, которая умерла уже задолго, задолго до рожденія Христа, а принадлежали искусству, которое живетъ вѣчно. У меня даже, однажды увлажились глаза, когда я случайно прочелъ въ библіотекѣ «Рѣчь въ защиту храмовъ», гдѣ старый грекъ Либаніосъ болѣзненнѣйшимъ образомъ заклиналъ набожныхъ варваровъ щадить тѣ дорогія произведенія искусства, которыми пластическій духъ эллиновъ украсилъ міръ. Но тщетно! Эти памятники той весенней поры человѣчества, которая уже никогда не возвратится и могла цвѣсти только одинъ разъ, безвозвратно погибли отъ разрушительнаго рвенія христіанъ... Нѣтъ,— продолжалъ магистръ:— нѣтъ, я не-хочу изданіемъ этой кнцги продолжать съ своей стороны принимать участіе, въ этомъ преступленіи, нѣтъ, ни. за что.-.. И вам ъ, разбитыя статуи красоты, вамъ, тѣни мертвыхъ боговъ, вамъ, которыя, остались только милыми сновидѣніями въ призрачномъ царствѣ поэзіи— вамъ приношу я въ жертву эту книгу! Съ этими словами Генрихъ Кицлеръ бросилъ свою рукопись въ огонь камина, и отъ разсужденія о превосходствѣ христіанства» остался .только пепелъ. , Это случилось въ Геттингенѣ зимою 1820 г., за нѣсколько дней до того рокового кануна новаго года, когда педель Дорисъ былъ ужаснѣйшимъ образомъ поколоченъ, а между корпораціями буршей и ландмановъ произошло восемьдесятъ пять дуэлей. Ужасны были тѣ побои, которые въ ту ночь сыпались, какъ деревянный ливень, на широкую спину бѣднаго педеля. Но какъ добрый христіанинъ, онъ утѣшался убѣжденіемъ, что на небѣ мы будемъ нѣкогда вознаграждены за страданія, незаслуженно претерпѣнныя нами на землѣ. Давно уже это было. Старикъ Дорисъ давно претерпѣлъ и спитъ въ своемъ мирномъ убѣжищѣ предъ Вендскими воротами. Двѣ большія партіи, нѣкогда наполнявшія сабельнымъ стукомъ своей полемики поляны Бовдена, Ритшенкруга и Розенмюлэ, давно уже, въ сознаніи своего обоюднаго- ничтожества, выпили самымъ нѣжнымъ образомъ на брудершафтъ, а на-пишущаго эти строки законъ времени также оказалъ свое могущественное вліяніе. В ъ моемъ мозгу пробѣгаютъ уже не такія свѣтлыя краски, какъ прежде, и сердце мое отяжелѣло; гдѣ я нѣкогда смѣялся, тамъ теперь плачу, и сердйто сжигаю я священные предметы моего прежняго поклоненія. Было время, когда у каждаго капуцина, котораго я встрѣ­ — 186 — чалъ на улицѣ, я набожно цѣловалъ руку. Я былъ дитя, и мой отецъ спокойно допускалъ это, хорошо зная, что мои губы не всегда будутъ довольствоваться капуцинскимъ мясомъ. -И дѣйствительно, я -подросъ и сталъ цѣловать красивыхъ женщинъ... Но онѣ по временамъ смотрѣли на меня съ такою блѣдною скорбью, и я пугался въ’ объятьяхъ радости... Тутъ скрывалось несчастье, которое никому не было замѣтно и отъ котораго всякій страдалъ — и я часто размышлялъ объ этомъ. Размышлялъ я н о томъ, дѣйствительно ли самоотреченіе • и лишеніе должно предпочитать всѣмъ наслажденіямъ земли, и правда ли, что тѣ, которые здѣсь на землѣ довольствовались волчецами, тамъ вверху тѣмъ обильнѣе будутъ угощаться ананасами. Нѣтъ, кто'ѣлъ волчецьг, былъ оселъ, а на кого сыпались побои, на томъ они и остались. Бѣдный Дорисъ! Но мнѣ не дозволено опредѣленными словами говорить здѣсь обо всемъ томъ, о чемт^ я размышлялъ, и еще менѣе дозволено мнѣ сообщать другимъ результаты моихъ размышленій. Суждено ли мнѣ сойти въ могилу съ замкнутыми устами, какъ и многимъ другимъ? Только немногіе банальные факты дозволено’ мнѣ, бытьможетъ, привести здѣсь, чтобы въ сказочныя подробности, которыя я. компилирую здѣсь, внести нѣкоторую разумность, или, по крайней мѣрѣ, разумность кажущуюся. Эти факты относятся къ побѣдѣ христіанства надъ язычествомъ. Я отнюдь не согласенъ съ мнѣніемъ моего друга Кицлера, что разрушительное рвеніе первыхъ христіанъ заслуживаетъ такого рѣзкаго порицанья; они не могли и-не имѣли права щадить старые храмы и статуи," потому что въ тѣхъ и другихъ жила еще та греческая свѣтлая безмятежность, та жизнерадостность, которая христіанину представлялась дѣломъ дьявола. Въ этихъ статуяхъ и храмахъ христіанинъ усматривалъ не только предметы чуждаго культа, ничтожнаго заблужденія, въ которомъ отсутствовала всякая реальность; нѣтъ, эти храмы онъ считалъ жилищами дѣйствительныхъ демоновъ, и богамъ, которыхъ изображали эти статуи, онъ приписывалъ несомнѣнное существованіе; всѣ онп были для него не что иное, какъ черти. В ъ тѣхъ случаяхъ,’ когда первые христіане отказывались преклонять колѣни предъ изображеніями боговъ, и ихъ за это тащили въ судъ; они всегда Отвѣчали одно: мы не можёмъ обоготворять демоновъ! Они предпочитали мученичество заявленію какого бы то ни было почитанія предъ чортомъ Юпи­ теромъ,, иди чертовкою Діаной, или даже архичертовкой Венерой. Бѣдные греческіе философы! Это противорѣчіе они никогда не могли понять, какъ и впослѣдствіи никогда не понимали, что въ своей полемикѣ съ христіанами имъ надо было защищать отнюдь не старое умершее .ученіе, а вещи гораздо больше живыя. Дѣло именно было не въ томъ, чтобы доказывать глубокое значеніе миѳологіи неоплатоническими ухищреніями, не въ томъ, чтобы вливать въ умершихъ боговъ новую символическую кровь жизни и со дня на день безпрерывно. возиться съ матеріальными: возраженіями, первыхъ отцовъ' церкви, которые особенно издѣвались почти вольтеріански надъ нравственнымъ характеромъ боговъ; гораздо нужнѣе было защищать самый эллинизмъ, греческій образъ мышленія и чувствованія и .противодѣйствовать распространенію юдаизма, іудейскаго образа.мыслей и чувствъ. Вопросъ заключался въ томъ— что должно господствовать въ мірѣ: сверхчрственный юдаизмъ назареевъ, или эллинская свѣтлая безмятежность, любовь къ. красотѣ и цвѣтущая жизнерадостность? Эти прекрасные боги были не главное, никто уже не вѣрилъ въ благоухавшихъ амврозіею обитателей Олимпа, но люди божественно, веселились въ ихъ храмахъ, на ихъ праздничныхъ играхъ^ мистеріяхъ; тутъ увѣнчивали головы цвѣтами, тутъ проносились въ торжественно граціозныхъ пляскахъ, тутъ возлежали за радостными пирами... если не за еще болѣе пріятными наслажденіями. Все это веселье, весь этотъ радостный смѣхъ давно замолкли, и въ развалинахъ старыхъ храмовъ, по мнѣнію народа, до сихъ поръ еще живутъ днѳвне-греческія божества; только побѣда . христіанства, лишила .и хъ всякой .силы и власти, они бѣдные черти, которые днемъ скрываются между совами и жабами. въ мрачныхъ развалинахъ своего прежняго великолѣпія, а ночью выходятъ оттуда въ чарующихъ образахъ, чтобы отуманивать или соблазнять какогонибудь .неосторожнаго путника или смѣлаго парня. Вотъ на этомъ народномъ вѣрованіи построены удивительнѣйшія, легенды и сказки,, и отсюда. черпали новые поэты мотивы своихъ прекраснѣйшихъ произведеній. Мѣсто дѣйствія , обыкновенно Италія, и герой, обыкновенно нѣмецкій рыцарь, котораго, благодаря его молодой неопытности, или же стройности его фигуры, демоны въ образѣ красавицъ опутываютъ особенно очаровательными коварствами^ Вотъ онъ прогуливается въ прекрасный. осенній день со
— 187 —

— 188 — своими одинокими грёзами; думаетъ, быть-можетъ, о родныхъ дубовыхъ лѣсахъ и бѣлокуро
й дѣвушкѣ, которую оставилъ тамъ онъ, безпечный вѣтреникъі Но вдругъ передъ нимъ мраморная статуя, црн видѣ которой онъ останавливается въ сильномъ смущеніи. Это, быть-можетъ, богиня красоты, и онъ стоитъ лицомъ къ лицу съ нею, и сердце молодого варвара тайно . охватываютъ старыя чары. Чтб это такое? Такихъ стройныхъ членовъ онъ еще не видѣлъ никогда, и въ этомъ мраморѣ чуется ему жизнь, такая живая, какой онъ. никогда не находилъ, въ румяныхъ щекахъ и вубахъ, во всей тіілесности своихъ соотечественницъ. Эти бѣлые глаза смотрятъ на него такъ сладострастно, но вмѣстѣ съ іѣмъ такъ болѣзненно печально, что грудь его наполняется любовью и состраданьемъ, состраданьемъ и любовью. И начинаетъ онъ съ этихъ поръ чаще прогуливаться между старыми развалинами, и земляки дивятся, что теперь почти не видать его на пирушкахъ и турнирахъ. Ходятъ между ними странные слухи о его поведеніи. между развалинами язычества. Но вотъ, однажды. утромъ онъ вбѣгаетъ съ блѣднымъ и разстроеннымъ лицомъ въ гостиницу, расплачивается по счету, подвязываетъ свою дорожную сумку и поспѣшно ухо? дитъ за Альпы. Чтб съ нимъ случилось? Разсказываютъ, что одиажды. онъ отправился къ своимъ милымъ развалинамъ позасе обыкновеннаго, когда солнце уже зашло, но вслѣдствіе наступившей темноты не могъ найти мѣсто, гдѣ съ нѣкоторыхъ поръ стоялъ по цѣлымъ часамъ въ созерцаніи статуи прекрасной богини. Послѣ долгаго блужданія, когда уже, вѣроятно, наступила полночь, онъ вдругъ очутился передъ виллой, которую до этого времени никогда не видѣлъ въ этой мѣстности, и немало изумило его, когда оттуда вышли слуги съ факелами и отъ имени своей госпожи пригласили его переночевать здѣсь. Но какъ велико было его изумленіе, когда, войдя въ бѣлую, освѣщенную залу, онъ увидѣлъ тамъ даму, которая ходила по комнатѣ совсѣмъ одна и по фигурѣ и чертамъ лица была поразительнѣй

— 188 — своими одинокими грёзами; думаетъ, быть-можетъ, о родныхъ дубовыхъ лѣсахъ и бѣлокурой дѣвушкѣ, которую оставилъ тамъ онъ, безпечный вѣтреникъі Но вдругъ передъ нимъ мраморная статуя, црн видѣ которой онъ останавливается въ сильномъ смущеніи. Это, быть-можетъ, богиня красоты, и онъ стоитъ лицомъ къ лицу съ нею, и сердце молодого варвара тайно . охватываютъ старыя чары. Чтб это такое? Такихъ стройныхъ членовъ онъ еще не видѣлъ никогда, и въ этомъ мраморѣ чуется ему жизнь, такая живая, какой онъ. никогда не находилъ, въ румяныхъ щекахъ и вубахъ, во всей тіілесности своихъ соотечественницъ. Эти бѣлые глаза смотрятъ на него такъ сладострастно, но вмѣстѣ съ іѣмъ такъ болѣзненно печально, что грудь его наполняется любовью и состраданьемъ, состраданьемъ и любовью. И начинаетъ онъ съ этихъ поръ чаще прогуливаться между старыми развалинами, и земляки дивятся, что теперь почти не видать его на пирушкахъ и турнирахъ. Ходятъ между ними странные слухи о его поведеніи. между развалинами язычества. Но вотъ, однажды. утромъ онъ вбѣгаетъ съ блѣднымъ и разстроеннымъ лицомъ въ гостиницу, расплачивается по счету, подвязываетъ свою дорожную сумку и поспѣшно ухо? дитъ за Альпы. Чтб съ нимъ случилось? Разсказываютъ, что одиажды. онъ отправился къ своимъ милымъ развалинамъ позасе обыкновеннаго, когда солнце уже зашло, но вслѣдствіе наступившей темноты не могъ найти мѣсто, гдѣ съ нѣкоторыхъ поръ стоялъ по цѣлымъ часамъ въ созерцаніи статуи прекрасной богини. Послѣ долгаго блужданія, когда уже, вѣроятно, наступила полночь, онъ вдругъ очутился передъ виллой, которую до этого времени никогда не видѣлъ въ этой мѣстности, и немало изумило его, когда оттуда вышли слуги съ факелами и отъ имени своей госпожи пригласили его переночевать здѣсь. Но какъ велико было его изумленіе, когда, войдя въ бѣлую, освѣщенную залу, онъ увидѣлъ тамъ даму, которая ходила по комнатѣ совсѣмъ одна и по фигурѣ и чертамъ лица была поразительнѣйше похожа на прекрасную статую, его любви. Да, она походила на то мраморное изображеніе тѣмъ болѣе, что была одѣта въ ослѣпительно бѣлую кисою и что лицо ея было печально блѣдно. Когда рыцарь подошелъ къ ней съ почтительнымъ, поклономъ, она долго смотрѣла на него серьезно, и молча, и, наконецъ, съ улыбкою, спросила: не годрденъ ли . онъ? В ъ груди, рыцаря сердце, правда, сильно дрожало, но у него все-такц былъ нѣмецкій желудокъ, вслѣдствіе долгаго блу
 — 189 —
жданія по лѣсу онъ, дѣйствительно, очень не прочь былъ покушать, и потому съ удовольствіемъ послѣдовалъ за красавицей въ столовую. Она привѣтливо взяла его за руку и повела по высокимъ комнатамъ, которыя, несмотря На все свое великолѣпіе, обличали какую-то зловѣщую пустоту. Жирандоли кидали такой призрачно блѣдный свѣгь на стѣны, пестрыя фрески которыхъ изображали всяческія языческія любовныя исторіи, напримѣръ, Париба и Елену, Діану и Эндиміона, Калипсо и Улйсса. Большіе причудливые цвѣты, стоявшіе въ мраморныхъ вазахъ вдоль подоконниковъ, имѣли такія щемящія сердце, хотя и роскошныя, формы, и пахли такъ могильно, такъ ошеломляюще. При этомъ вѣтеръ въ комнатахъ стойалъ, какъ страдающій человѣкъ. В ъ столовой красавица усѣлась, наконецъ, противъ рыцаря, наливала ему вино и съ улыбкой подавала самые лакомые' куски. Многое на этомъ ужинѣ должно было казаться рыцарю очень страннымъ. Когда онъ попросилъ соли, которой на столѣ не было, бѣлое лицо красавицы подернулось почти отвратительнымъ неудовольствіемъ, и только послѣ повторенной просьбы его, она съ видимымъ раздраженіемъ приказала слугамъ принести солонку. Тѣ поставили ее на столъ дрожащими руками и просыпали почти половину содержимаго. Но славное вино, вливавшееся въ горло рыцаря точно огонь, малопо-малу успокоило тайный ужасъ, по временамъ охватывавшій его; онъ даже постепенно впалъ въ нѣжный тонъ, сталъ ощущать похотливыя вожделѣнія, и когда прекрасная дама спросила его— знаетъ ли онъ, чГб такое любовь? онъ отвѣчалъ ей пламенными поцѣлуями. Скоро, упоенный любовью, а можетъ-быть, и сладкимъ виномъ, онъ уснулъ на груди своей н’ѣжной хозяйки. Но дикія грёзы толпились въ его головѣ— рѣзкія ночныя видѣнія, какія обыкновенно подкрадываются къ намъ въ сумасшедшемъ полуснѣ нервной горячки. То ему казалось, что онъ видитъ свою старую бабушку, которая на родинѣ сидитъ въ своемъ красномъ креслѣ и молится своими быстро шевелящимися губами. То слышалось ему язвительно насмѣшливое хихиканье, и оно исходило отъ большихъ летучихъ мышей, носившихся вокругъ него съ факелами въ когтяхъ; но когда онъ взглянулъ на нихъ пристальнѣе, то ему показалось, что это гѣ самые слугй, которые' прислуживали ему за отеломъ. Наконецъ, ому пригрезилооь, что его красавица-хозяйка внезапно превратилась въ безобразное чудовище, а онъ самъ, въ быстро охватившемъ его смертельномъ страхѣ, схватилъ свой мечъ — 190 И’ имъ отрубилъ у ней голову. Только поздно на слѣдующее утро, • когда солнце стояло уже высоко на небѣ, рыцарь проснулся. Но вмѣсто великолѣпной виллы, въ которой, какъ ему казалось, онъ переночевалъ, передъ нимъ и вокругъ него были 'хорошо знакомыя развалины, и съ ужасомъ увидѣлъ онъ, что прекрасная статуя, которую онъ такъ сильно любилъ, упала со своего пьедестала на землю, и у ногъ его лежала ея отбитая голова. Такой же характерѣ имѣетъ легенда о молодомъ рыцарѣ, который, играя однажды въ мячъ съ нѣсколькими друзьями въ одной виллѣ около Рима, снялъ съ своего пальца мѣшавшее ему въ этой игрѣ кольцо и, чтобъ- оно не затерялось, надѣлъ его на палецъ стоявшей тутъ мраморной статуи. Но когда, по окончаніи игры, рыцарь подошелъ къ этой статуѣ, изображавшей одну изъ греческихъ богинь, то онъ съ ужасомь увидѣлъ, что палецъ, на который было имъ надѣто кольцо, мраморная женщина держала не прямо, какъ прежде, а совершенно согнутымъ,-такъ что рыцарю было невозможно снять кольцо безъ того, чтобъ не сломать всю руку, чего, однако, не позволило ему какое-то странное состраданіе. Пошелъ онъ тогда къ своимѣ товарищамъ по игрѣ,- чтобъ разсказать имъ объ этомъ чудѣ и пригласилъ ихъ удостовѣриться в ъ немъ -собственными глазами. Но когда онъ вернулся со-своимй друзьями, палецъ мраморной статуи былъ снова прямо вытянутъ; и кольцо исчезло. Черезъ нѣсколько времени послѣ этого происшествія рыцарь рѣшилъ вступить въ законный бракъ и отпраздновалъ свою свадьбу. Но въ первую ночь, какъ разъ въ ту минуту, когда онъ’ хотѣлъ лечь въ постель, къ нему подошла женщина, совершенно похожая лицомъ и фигурой на вышеупомянутую женщину, и< стала увѣрять, что’ онъ, возложеніемъ GBoero кольца на" ея палецъ, обручился съ нею и принадлежитъ ей, какъ законный супругъ. Напрасно противился рыцарь этому притязанію; каждый разъ, какъ онъ пытался приблизиться къ обвѣнчанной съ нимъ женщинѣ, языческое существо становилось между нею и имъ, такъ что въ эту ночь ему пришлось отказаться отъ всякихъ супружескихъ наслажденій. То же самое случилось и во вторую ночь, затѣмъ и въ третью, н у рыцаря на душѣ- было- очень мрачно. Никто не умѣлъ ему помочь и даже самые набожные люди пожимали плечами. Но, наконецъ, дошелъ къ нему слухъ о священникѣ, но имени-Пал-умнусѣ, который уже-не разъ оказывалъ людямъ большія услуги въ борьбѣ съ языческими кознями
 — 191 —
сатаны. Долго пришлось разыскивать этого человѣка, прежде чѣмъ онъ обѣщалъ рыцарю свою помощь: этимъ, по, его словамъ, онъ подвергалъ самого себя величайшимъ опасностямъ. Затѣмъ священникъ Палумнусъ написалъ нѣсколько странныхъ буквъ на кускѣ пергамента и,далъ рыцарю слѣдующую инструкцію: Пусть онъ. въ полночь отправится въ окрестности Рима и станетъ на извѣстномъ перекресткѣ; тамъ будутъ проходить мимо него ^разныя удивительныя явленія, но пусть онъ нисколько не смущается тѣмъ, чтб будетъ , видѣть и слышать, и остается на мѣстѣ совершенно спокойнымъ; только тогда, когда увидитъ онъ женщину, на палецъ которой было имъ надѣто кольцо, пусть, подойдетъ къ ней и подастъ исписанный кусокъ пергамента. Рыцарь подчинился этому предписанію; но не безъ сердцебіенія стоялъ онъ въ полночь на вышеупомянутомъ перекресткѣ, гдѣ передъ, нимъ проходила странная процессія. То былп блѣдные мужчины и женщины, великолѣпно одѣтые въ праздничные костюмы языческаго времени; у : многихъ изъ-нихъ бы ли на печально понуренныхъ головахъ золотыя короны, у другихъ лавровые вѣнки; несли тутъ также съ боязливой поспѣшностью разные серебряные сосуды; кубки и утварь, составлявшіе принадлежность древняго богослуженія; въ толпѣ замѣчались также большіе быки : съ вызолоченными рогами и увѣшанные цвѣточными гирляндами; наконецъ, на высокой тріумфальной колесницѣ, лучезарно, блистая- пурпуромъ и увѣнчанная, розами, появилась высокая, чудно прекрасная богиня. Къ ней-то подошелъ рыцарь и подалъ ей пергаментный листокъ свящ енника, Палумнуса, потому что въ ней призналъ. онъ мраморную статую, владѣвшую его кольцомъ. Когда красавица увидѣла знаки, начертанные на этомъ пергаментѣ, она жалобно-подняла руки въ небу, слезы брызнули изъ ея глазъ, и. съ жестами »отчаянія она вскричала:. «Жестокій священникъ Палумнусъ! Для тебя все еще мало тѣхъ страданій, которыя ты причинилъ мнѣ! Но твоимъ преслѣдованіямъ скоро будетъ поставленъ предѣлъ, жестокій священникъ Палумнусъ!.». Произнеся,эти слова, она отдала рыцарю его кольцо, и на слѣдующую затѣмъ ночь онъ уже безпрепятственно вступилъ въ свои брачныя права. Священникъ же Палумнусъ умеръ черезъ три дня послѣ этого событія. Эту исторію я прочелъ впервьте въ «Мопз Veneris.» Корнмана. Недавни я нашелъ ее. также переведенною-въ-нелѣпой книгѣ о волшебствѣ дель-Ріо, который передалъ ее по — 192 — сочиненію одного испанца; вѣроятно, онъ испанскаго происхожденія.
  Баронъ Эйхендорфъ, современный нѣмецкій писатель, прелестно воспользовался ею для поэтическаго разсказа.
 А предшествующую исторію тоже переработалъ нѣмецкій писатель, Вилибальдъ Алексисъ, въ новеллу, которая принадлежитъ къ его поэтически умнѣйшимъ произведеніямъ. Вышеупомянутое содин'еніе Корнмана «Mons Veneris», пли «Венерина Гора», есть важнѣйшій источникъ для той темы, которую я здѣсь разрабатываю. Давно уже то было, когда оно случайно попалось мнѣ на глаза, и только по отдаленнымъ воспоминаніямъ могу я говорить о немъ. Но она всс еще хранится въ моей памяти эта маленькая страницъ въ полтораста, книжечка, съ ея'милымъ старымъ шрифтомъ; напечатана она, надо думать, въ срединѣ ХѴ’И ст. Ученіе о стихійныхъ духахъ изложено въ ней очень вкратцѣ, и къ этому авторъ присоединилъ еври удивительныя сообщенія о Венериной Горѣ. Именно," йо примѣру Корнмана мнѣ пришлось по поводу стихійныхъ духовъ говорить о преобразованіи древне-языческихъ боговъ. Эти послѣдніе не призраки, потому что, какъ я уже неоднократно-объяснялъ, они не умерли; это никѣмъ не созданныя, безсмертныя существа, которыя послѣ побѣды христіанства были принуждены удалиться въ подземные тайники, гдѣ они теперь, живя вмѣстѣ съ остальными стихійными духами, ведутъ свое демонское хозяйство. Наиболѣе своеобразно, романтически чудесно звучитъ въ нѣмецкомъ народѣ сказаніе о богинѣ Венерѣ, которая, по разрушеніи ея храмовъ, бѣжала въ тайную гору и тамъ ведетъ самую разнообразную веселую жизнь въ сообществѣ беззаботнѣйшихъ воздушныхъ созданій, прекрасныхъ водяныхъ и лѣсныхъ нимфъ, а также и многихъ знаменитыхъ героевъ, которые внезапно исчезли изъ міра. Уже издали, направляясь къ горѣ, слышишь радостный смѣхъ и сладостные звуки цитры, которые, точно невидимая цѣпь, обматываютъ твое сердце и тянутъ тебя внутрь горы. Къ счастью, недалеко отъ входа стоитъ на сторожѣ старый рыцарь, по имени вѣрный Эккартъ; онъ стоитъ, опершись на свой большой боевой мечъ, какъ статуя, но его честная сѣдая голова безпрестанно качается, и съ мрачнымъ видомъ предостерегаетъ онъ васъ отъ нѣжныхъ опасностей, грозящихъ вамъ въ горѣ. Многіе успѣвали вЬ-время воспользоваться предостереженіемъ, но бывало и много такихъ, которые пренебрегали дребезжащимъ — 193 голосомъ стараго стража и слѣпо кидались въ бездну проклятыхъ наслажденій. Нѣкоторое время попавшему туда живется хорошо. Но человѣкъ не всегда расположенъ смѣяться, по временамъ онъ становится молчаливъ и серьезенъ и уходитъ мыслями въ прошедшее, потому что прошедшее и есть собственно родипа его души, и вотъ охватываетъ его тоска по этой родинѣ по чувствамъ, которыя онъ ощущалъ нѣкогда, будь это даже чувства скорбныя. Такъ оно и случилось съ Тангейзеромъ, по словамъ пѣсни, принадлежащей Къ замѣчательнѣйшймъ памятникамъ языка, какіе только сохранились въ устахъ, нѣмецкаго народа. Эту пѣсню я прочелъ впервые въ вышеупомянутомъ сочиненіи Корнмана. У него же почти буквально заимствовалъ ее Преторій. Изъ «Блоксберга» Преторія пересказали ее собиратели «Чудеснаго Рога», и только по ошибочному, быть-можетъ, списку этой послѣдней книги долженъ я привести здѣсь эту пѣсню. Такъ начну теперь я пѣсню, Про Тангейзера спою я, Сколько чуднаго онъ сдѣлалъ Вмѣстѣ съ дамою Венерой. Славный рыцарь былъ Тангейзеръ; Чтобъ большія видѣть дива, Онъ пошелъ къ горѣ Венеры И къ другимъ прекраснымъ женамъ. — Ты мнѣ любъ, о, мой Тангейзеръ, Долженъ ты запомнить это, Т ы м н ѣ к л я т в о ю п о к л я л с я , Что меня ты не покинешь. — Я не клялся въ томъ, Венера, Въ этомъ я перечить буду; Ты одна твердишь мнѣ это, Помоги мнѣ, Богъ, за правду. — Что сказалъ ты, мой Тангейзеръ! Долженъ ты остаться съ нами, Изъ подругъ моихъ одну я Дамъ тебѣ женой законной. — Коль не ту возьму я въ жены, Чтб ношу въ своихъ я мысляхъ Мнѣ тогда придется вѣчно Въ адскомъ пламени терзаться — Ты твердишь про адскій пламень, Но его еще не видѣлъ; Вспомни ты мой алый ротикъ, Чтб смѣется повсечасно.
 — 194 —
 — Для чего мнѣ алый ротикъ? Онъ мнѣ вовсе опостылѣлъ; Отпусти, краса-Венера, Дай мнѣ волю, честь всѣхъ женщинъ. — Хочешь воли ты, Тангейзеръ, Но не дамъ тсбѣ я воли. Ахъ, останься здѣсь, и жизнью Насладись, Тангейзеръ славный! — Жизнь моя недугомъ стала, Дольше быть здѣсь не могу я, Отпусти, краса Венера, Изъ твоихъ объятій гордыхъ. — Замолчи, о, мой Тангейзеръ, Не въ своемъ умѣ ты, видно; Мы пойдемъ съ тобою въ спальню Тайной тѣшиться любовью. — Мнѣ любовь твоя постыла, Благородная Венера, Дѣва нѣжная; сдается Право мнѣ, что ты чертовка. — Что за рѣчи, мой Тангейзеръ! Ты срамишь меня упорно; Если дольше здѣсь пробудешь, То расплатишься за это. «Хочешь отпуска, ТангейзеръТакъ бери его отъ старца; И куда бы ни пришелъ ты, Прославляй меня хвалою». Изъ горы ушелъ Тангейзеръ Съ покаяньемъ и въ печали: — «Въ Римъ пойду я, въ городъ Божій, Чтобы лапѣ все повѣдать. «Въ путь пойду я съ легкимъ сердцемъ, Все всегда во власти Божьей; Къ папѣ, именемъ Урбану, Можетъ-быть, меня онъ приметъ. «Папа, мой отецъ духовный, Съ сокрушеньемъ я хочу вамъ Дней моихъ грѣхи повѣдать, Тѣ грѣхи, что я содѣялъ. «Цѣлый годъ пришлось пробыть мнѣ У одной жены Венеры; Нынче каяться хочу я— Не узрю-ль, быть-можетъ, Бога». —
195
Былъ у папы бѣлый посохъ, Изъ сухой былъ вѣтви сдѣланъ: — Коль листва одѣнетъ посохъ, То грѣхи тебѣ простятся. — Хоть бы мнѣ не больше году Жить пришлось на этомъ свѣтѣ, Я-бъ отдался покаянью, Чтобъ снискать мнѣ милость Божыо. И ушелъ онъ вновь изъ Рима, Сокрушаясь и страдая: — «Дѣва чистая, Марія, Долженъ я съ Тобой разстаться. «Такъ вернусь я снова въ гору, Я вернусь туда навѣки Къ милой женщинѣ Венерѣ. Видно, Богу такъ угодно». — Просимъ милости, Тангейзеръ; Долго я одна томилась, Мой герой, мой милый рыцарь, Вѣрный ты ко мнѣ вернулся! А на третій день за этимъ Началъ посохъ зеленѣться, И тогда гонцовъ послали Всюду, гдѣ могъ быть Тангейзеръ. Но въ горѣ онъ былъ, и тамъ же Долженъ былъ уже остаться До тѣхъ поръ, когда въ день судный Богъ ему укажетъ мѣсто. Пусть священникъ не лишаетъ Никогда людей надежды; Всѣмъ, кто каяться захочетъ, Пусть грѣхи онъ отпускаетъ. Какъ это в'еликблѣпно! 1 Уже въ началѣ стихотворенія мы находимъ изумительный эффектъ. Поэтъ передаетъ намъ отвѣта» госпожи Венеры, не предпославъ ему того вопроса Тангейзера, которымъ вызванъ этотъ отвѣтъ. Благодаря этому опущенію наше воображеніе пріобрѣтаетъ больше простора и позволяетъ намъ догадываться, что Тангейзеръ могъ бы сказать и чего, быть-можетъ, нельзя было безъ очень большого труда резюмировать нѣсколькими словами. Старый поэтъ, несмотря на свое средневѣковое благочестіе и кроткое добродушіе, сумѣлъ изобразить пагубныя обольщенія и безстыдные пріемы госпожи Венеры. Поэтъ но13*
196
 — вый и развращенный не нарисовалъ бы лучше физіономію этой женщины-демона, этой чертовки-женщины, въ которой, при всей ея олимпійской надменности и великолѣпіи страсти, тѣмъ не. менѣе, ясно проглядываетъ куртизанка; это куртизанка небесная и .раздушенная амврозіею, это — божество «съ камеліями» и, такъ сказать, богиня, на содержаніи. Роясь въ моихъ воспоминаніяхъ, я нахожу, что встрѣтилъ ее однажды на place Bréda, которую она переходила очаровательно легкою походкой; на ней было сѣренькое платье утонченной простоты и отъ подбородка до пятокъ она была укутана въ великолѣпную кашемировую шаль, кайма которой задѣвала мостовую. «Дайте мнѣ опредѣленіе этой женщины», сказалъ я сопровождавшему меня Бальзаку. «Это содержанка», отвѣчалъ романистъ. Я же скорѣе думалъ, что это герцогиня. Изъ свѣдѣній, которыя намъ сообщилъ подошедшій въ это время одинъ изъ нашихъ общихъ друзей, мы увидѣли, что были оба правы. Такъ же хорошо, какъ характеръ Венеры, сумѣлъ поэтъ передать и характеръ Тангейзера, этого славнаго рыцаря, этого средневѣковаго шевалье де Гріе. Какъ, напримѣръ, прекрасный штрихъ, когда въ срединѣ стихотворенія Тангейзеръ вдругъ обращается къ публикѣ отъ своего собственнаго имени и разсказываетъ намъ то, чтб скорѣе долженъ бы разсказать поэтъ— т. е., какъ онъ странствуетъ по свѣту, полный отчаянія! Н а нашъ взглядъ это— неловкость необразованнаго поэта, но подобные пріемы производятъ въ ихъ наивности удивительное дѣйствіе. Я помню, что когда я впервые прочелъ эту пѣсню въ упомянутой книгѣ Корнмана, то меня прежде всего поразила противоположность между ея языкомъ и педантически латинизированнымъ, скучнымъ слогомъ X V II стоя., которымъ написана эта книга. Мнѣ казалось, будто въ темномъ горномъ рудникѣ я вдругъ открылъ большую золотую жилу и гордо простыя энергически естественныя слова такъ ярко засіяли предо мною, что мое сердце почти ослѣпилъ неожиданный блескъ Я тотчасъ же почувствовалъ, что изъ зтой пѣсни заговорилъ ко мнѣ хорошо знакомый голосъ радости; я услышалъ въ ней звуки тѣхъ еретиковъ-соловьевъ, которые во все продолженіе средневѣковаго великаго носта должны были прятаться со своими совсѣмъ замолкнувшими клювиками и только по временамъ, тамъ, гдѣ всего менѣе можно было ожидать этого, напримѣръ, даже изъ-за монастырской рѣшетки, выпускали на воздухъ нѣсколько зву-t —
197
 ковъ ликованія.
Знаешь ты письма Элонзы къ Абеларду?
 Кромѣ Пѣсни Пѣсней великаго царя (я говорю о царѣ Саломонѣ) я не знаю любовной пѣсни болѣе пламенной, чѣмь разговоръ между Венерой и Тангейзеромъ. Эта пѣсня точно битва любви, и въ ней течетъ самая красная кровь сердца. Опредѣлить съ точностью возрастъ пѣсйи о Тангейзерѣ трудно. Она существуетъ уже въ летучихъ листкахъ самой древней печати. Одинъ молодой нѣмецкій писатель, г. Б ехштейнъ, очень любезно вспомнилъ въ Германіи, что когда я его встрѣтилъ въ Парижѣ у моего друга Вольфа, эти старые летучіе листки составили предметъ нашей бесѣды; и вотъ на этихъ дняхъ онъ прислалъ мнѣ одинъ изъ нихъ, озаглавленный: «Пѣсня о Дангейзерѣ» (Danheüser). Только бблыная древность языка въ этомъ спискѣ побудила меня предпочесть здѣсь ему вышеприведенную, болѣе новую редакцію. Въ старой много отступленій отъ этого позднѣйшаго текста, и по моему мнѣнію, она гораздо поэтичнѣе. По всѣмъ признакамъ, пѣсня о Тангейзерѣ написана за нѣсколько времени до реформаціи; легенда, послужившая ей сюжетомъ, не особенно стара и написана, быть-можетъ, едва за столѣтіе до того. Такимъ образомъ Венера появляется въ народныхъ преданіяхъ Германіи только очень поздно, тогда какъ другія божества, напримѣръ Діана, извѣстны тамъ уже въ началѣ среднихъ вѣковъ. В ъ Y I и V II в. Діана фигурируетъ уже какъ зловредный духъ въ епископскихъ декреталіяхъ. Съ тѣхъ поръ ее обыкновенно изображаютъ верхомъ на лошади— ее, которая нѣкогда, граціозно обутая и легкая, какъ преслѣдуемая ею лань, пробѣгала по лѣсамъ древней Греціи пѣшкомъ. Въ продолженіе полуторы тысячи лѣтъ это божество послѣдовательно облекаютъ в ъ самые различные образы, и въ то же время ей характеръ подвергается самому полному измѣненію. Случайно получилъ я также недавно обработку той же пѣсни, обработку, въ которой очень мало сохранены внѣшнія рамки прежнихъ редакцій, а внутренніе мотивы измѣнены самымъ страннымъ образомъ. В ъ прежнемъ видѣ стихотвореніе безспорно гораздо прекраснѣе, проще и величавѣе. Общее между ними и только-что упомянутымъ новымъ варіантомъ— только извѣстная искренность чувства, и такъ какъ нѣтъ никакого сомнѣнія, что въ моихъ рукахъ единственный экземпляръ этого варіанта, то я приведу здѣсь и его. —
198
 I.
Страшитесь козней сатаны,
Честные христіане!
Пусть васъ Тангейзера судьба
Остережетъ заранѣ.

Тангейзеръ, рыцарь молодой
И въ счастье полный вѣры,
 Всѣхъ благъ и радостей любви
 Искалъ въ горѣ Венеры.

Онъ пробылъ тамъ семь цѣлыхъ лѣтъ.
 — Венера, будь здорова!
Здѣсь жить я больше не хочу;
Даруй мнѣ' в0ліб снова.

— Тангейзеръ,, милый рыцарь- мой,
Вотъ поцѣлуй въ задатокъ;
Лишь объясни мнѣ, въ чемъ же здѣсь
 Терпѣлъ ты недостатокъ?

 — Не лучшимъ ли тебя виномъ
Всегда я угощала?
И не вѣнками ли изъ розъ
Чело твое вѣнчала?.'.

— Венера! ласки и вино
Невыносимы стали;
Я боленъ сердцемъ и душой,
И жажду я печали.

«Наскучилъ мнѣ веселый смѣхъ,
Теперь мнѣ нужны слезы;
Колючихъ терній я ищу
 Н а мѣсто нѣжной розы

. — Тангейзеръ, милый рыцарь мой,
 Вѣдь ты заводишь ссору,
А самъ клялся не покидать
Меня и ѳту гору.

«Пойдемъ-ка въ комнату мою
Понѣжиться со мною;.
 Лилейнымъ тѣломъ я твой духъ
Тамъ сладко успокою. —
199
— Венера, милая моя,
Ты вѣчно не увянешь;
 Какъ многимъ ты внушала страсть,
Такъ и внушать ты станешь.

 «Но только вспомню я о тѣхъ,
Кому ты отдавалась,
— Ты вмигъ не такъ ужъ хороша,
Какъ прежде мнѣ казалась.

«И лишь помыслю, сколькихъ ты
 На ложе примешь сновді
— Ужъ ненависть къ твоей' красѣ
Во мнѣ почти готова.

 — Тангейзеръ, честный рыцарь мой,
 Оставь ты эти рѣчи;
Ужъ лучше въ сотый разъ прибей
— Сама подставлю плечи.

«Ужъ лучше бить, чѣмъ упрекать
Любовными связями
И такъ бездушно истязать
Обидными словами.

«Любила слишкомъ я тебя
— Вотъ дерзости причина:
 Позоръ— возмездье за любовь!
Но вѣдь таковъ мужчина!

«Прощай; чт0 станется съ тобой
 — Ужъ не моя забота;
Иди въ свой путь; сама тебѣ
Я отопру ворота».

 II.
 Звонками, и звономъ, и пѣніемъ Римъ
Зоветъ богомольцевъ къ святынѣ;
Церковное шествіе тянется тамъ,
 И папа грядетъ посрединѣ.

Смиреннаго налы Урбана чело —
В ъ лучахъ тріединой короны;
Горитъ облаченіе алой зарей,
У шлейфа князья и бароны. —
 200
— — Святѣйшій отецъ нашъ, о, папа Урбанъ,
Хоть шествія чинъ я нарушу,
Но здѣсь же ты исповѣдь примешь мою
И здѣсь* же спасешь ты мнѣ душу.

 Замолкло духовное пѣнье; народъ
Отхлынулъ и вкругъ разступился;
 Бредъ папой пришлецъ на колѣни упалъ
И въ прахъ' головой преклонился.

 — Святѣйшій отецъ нашъ, о, папа Урбанъ,
Вѣдь ты разрѣшаешь и
«Вяжешь;
Меня ты избавишь отъ власти врага,
Лишь слово прощенія скажешь.

«Я рыцарь Тангейзеръ; задумалъ я жизнь
 Любви посвятить и веселью;
 В ъ горѣ у Венеры жилище себѣ
Избралъ я лишь съ этою цѣлью.

 «Въ горѣ у Венеры я прожилъ семь лѣтъ
 И въ счастьѣ текли эти годы;
Но горьки мнѣ стали они подъ конецъ,
И вновь пожелалъ я свободы.

«Венера— красавица; равной ей нѣтъ;
Весь въ локонахъ вьющійся волосъ;
 Какъ розъ ароматъ и какъ солнечный свѣтъ,
Е я упоительный голосъ.

«Какъ ищущій меду въ лугахъ мотылекъ
Порхаетъ весной надъ цвѣтами,
Такъ я безотлстно витаю душой
У ней, все у ней надъ устами.

«Въ лицѣ— благородство; безъ чувства она.
Ни слова, ни взора не тратитъ;
Но только упалъ на тебя этотъ взоръ
— Мгновенно такъ духъ и захватитъ.

«Но только упалъ на тебя этотъ взоръ —
 Стоишь ты, какъ будто прикованъ;
Стоишь, не дыша; а пожаромъ въ груди
Весь внутренній міръ твой взволнованъ! —
201
 — «Въ борьбѣ черезъ силу успѣлъ я спастись
 Изъ страшной горы обольщенья;
Но какъ ни искалъ я, нигдѣ не нашелъ
 Разбитому сердцу спасенья.

«На самыхъ дальнѣйшихъ предѣлахъ землп
Я близокъ Венерину взору:
 Онъ всюду за мною и всюду манитъ
 Вернуться къ волшебницѣ въ гору.

«Безжизненнымъ призракомъ днемъ я брожу,
 Лишь ночью мнѣ будто живется;
В ъ то время Венера мнѣ снится— она
 Со мною сидитъ и смѣется.

 «Смѣется такъ счастливо, бѣшено такъ,
 Такъ сладко, такъ дѣтски здорово;
А зубы какъ жемчугъ!..
Лишь вспомню тотъ смѣхъ—
Все плачу я снова и снова.

«Моя къ ней любовь— всемогущая власть,
Какъ вѣчныя силы природы!
 Она— водопадъ, повергающій съ горъ
Ничѣмъ неудержныя воды!

«По кручамъ, съ одной на другую, все внизъ,
Онъ, прядая, въ пѣнѣ грохочетъ,
И какъ ни дробится, крушась и стеня,
Паденья сдержать онъ не хочетъ.

«Когда бы властителемъ неба я былъ,
Я имъ подарилъ бы Венеру:
 Ей солнце я отдалъ бы, звѣзды, луну
И всю безпредѣльную сферу.

 «Сильна, всемогуща моя къ ней любовь,
Но сердце она мнѣ сжигаетъ;
Не ею-ль мученія вѣчныя адъ
Ужъ здѣсь на землѣ начинаетъ?

 «Святѣйшій отецъ нашъ, о, папа Урбанъ,
Вѣдь ты разрѣшаешь и вяжешь;
 Ты можешь отъ ада избавить меня,
Лишь слово прощенія скажешь. —
202
 — «Спаси несчастливца, страдальца спаси
 Отъ силъ сатаны и отъ ада;
Спасенье единой .заблудшей овцы.
 Дороже вѣдь цѣлаго стада».

 Вотъ папа со скорбію руки воздѣлъ,
 И рекъ онъ со скорбыо-жъ, но внятно:
 — Тангейзеръ несчастный, ты въ чарахъ грѣха
Навѣки погибъ невозвратно.

«Душою своей ты оплатишь теперь
 Плотскія свои наслажденья;
Проклятіемъ Божіимъ ты обреченъ
На вѣчныя ада мученья».

 III.
Поспѣшно Тангейзеръ дорогой идетъ,
 У рыцаря ноги всѣ въ ранахъ;
 В ъ Венерину гору пришелъ онъ назадъ
Въ часъ полночи, въ тьмѣ и туманахъ.

 Венера, услыша, проснулась тотчасъ
 И вмигь соскочила съ кровати,
И вотъ ужъ Тангейзеръ у ней на груди,
В ъ восторгѣ взаимныхъ объятій.

Она съ упоеньемъ его горячо
Къ лилейной груди прижимала;
Она, преклонившись къ нему на плечо.
 Слезами его обливала.

По рыцарь молчалъ.
 Онъ прилегъ на постель—
Усталому отдыхъ былъ нуженъ;
Венера сама, чтобъ его подкрѣпить,
Ему приготовила ужинъ.

Она подала ему хлѣба и супъ,
 Обмыла Тангейзеру ноги
И волосы чешетъ, сдувая съ нихъ пыль
 Отъ дальней и пыльной дороги.

Лаская и нѣжа, цѣлуетъ его,
Пеняетъ, что шелъ онъ такъ шибко—
 И все, при трудахъ и при ласкахъ, у ней
Н а розовыхъ губкахъ улыбка. — .
203
 — — Тангейзеръ, о, рыцарь» возлюбленный ыой,
Давно ты со мною разстался;
 Но снова ты здѣсь; такъ, скажи мнѣ теперь;
Въ какихъ же странахъ ты скитался?

— Венера-красавица, въ Римѣ я былъ,
 Имѣлъ я тамъ старое дѣло;
За нимъ наблюсти и его повершить
Давно уже время приспѣло.

«Властительный городъ лежитъ на холмахъ,
 И Тибръ между нихъ протекаетъ;
 Тамъ папу я видѣлъ; смиренный Урбанъ
Поклоны тебѣ посылаетъ.

«Въ Миланъ и Флоренцію я завернулъ,
Когда ужъ къ тебѣ возвращался;
 Н а атомѣ пути" по швейцарскимъ горамъ
Я смѣло къ вершинамъ взбирался.

«На Альпахъ не вб-время снѣгъ повалилъ
И не далъ мнѣ кончить обзора;
Вверху тамъ кричатъ надъ скалами орлы,
Внизу же сверкаютъ озера.

 «Съ высотъ Сенъ-Готтарда услышалъ я вдругъ
Германіи спящей храпѣнье;
 Е е убаюкало нѣжно, какъ мать,
Трехъ дюжинъ коронъ попеченье.

«У швабовъ я въ классъ стихотворства зашелъ;
Съ душой— но такія все душки!
 Съ отверстьями круглыми стулья у нихъ,
Вѣнки и-хъ— съ тѣхъ стульевъ подушки.

«Во Франкфуртъ я прибылъ на. шабашъ въ обѣдъ,
 Съѣлъ клецокъ безъ малаго блюдо; .
 Нѣтъ лучше религій, какъ вѣра жидовъ,
 А кушанье ихъ— просто чудо!

 «На улицахъ Дрездена встрѣтилъ я пса
Довольно хорошей породы;
Но выпали зубы, и меньше онъ золъ,
Лишь лаетъ, какъ въ старые годы.

«Изъ Веймара, музъ овдовѣлыхъ гнѣзда,
 Бѣжалъ я отъ сілезъ и отъ жалобъ,
Что Гёте скончался, а Эккерманъ живъ,

Хоть жить ему не надлежало-бъ.
« Какъ шелъ я чрезъ Потсдамъ, мнѣ слышался крикъ
— В се будто-бъ одно междометье.
 — Да что тутъ?— спросилъ я.
— Берлинцамъ ихъ Гансъ
Читаетъ про наше столѣтье. ,

« Во всемъ Геттингенѣ наука цвѣтетъ,
Но только плодовъ не приноситъ;
Я свѣту искалъ, да напрасно его
Пришлецъ тамъ' блуждающій проситъ.

 «Я въ Целле смирительный домъ осмотрѣлъ.
О, нѣмцы, Германіи дѣтиі
У насъ недостатокъ въ народной тюрьмѣ
И въ доброй общественной плети.

 «На улицахъ въ Гамбургѣ страшная вонь,
И въ чемъ же той вони причина?
Тамъ всѣ говорятъ, что воняетъ у нихъ
Канавъ непрочищенныхъ тина.

«Хоть жители Гамбурга честный народъ,
Но есть и мошенниковъ много;
 Н а биржѣ я думалъ, что въ Целле я вновь,
 И все не ушелъ изъ острога.

«Отъ Гамбурга мѣстность къ Альтонѣ, вся сплошь,
Достойна вполнѣ восхищенья;
В ъ другой разъ подробно тѳбѣ разскажу
И дальше свои приключенья».

Я не хочу ничего навязывать публикѣ ни въ стихахъ, ни въ прозѣ, и откровенно признаюсь, что стихотвореніе, которое только-что прочли, моего собственнаго издѣлія, и что оно не принадлежитъ какому-нибудь средневѣковому миннезингеру.
Но сопоставленіе его съ тѣмъ, въ которомъ старый поэтъ обработалъ тотъ же сюжетъ, будетъ очень интересно и очень поучительно для критика, который захотѣлъ бы посмотрѣть, какъ различно два поэта двухъ эпохъ, совершенно противоположныхъ, обработали одну и ту же легенду, сохраняя —
205
одинаковую фактуру и почти одинаковую рамку.
 Духъ обѣихъ эпохъ долженъ явственно обнаруживаться въ такомъ сопоставленіи, и это, такъ сказать, сравнительная . анатомія въ литературѣ.
 Дѣйствительно, читая одновременно эти двѣ редакціи, видишь, какъ въ поэтѣ стараго времени преобладаетъ древняя вѣра, тогда какъ въ поэтѣ новомъ, родившемся въ началѣ X IX ст., проявляется скептицизмъ его эпохи; видишь, какъ этотъ поэтъ, не укрощаемый никакимъ авторитетомъ, даетъ полный просторъ полету своей фантазіи и, творя, имѣетъ одну только цѣль — хорошо выразить въ своихъ стихахъ чувства чисто человѣческія.
Старый поэтъ, напротивъ, остается подъ игомъ клерикальнаго авторитета; у него цѣль дидактическая, онъ хочетъ иллюстрировать религіозный догматъ, онъ проповѣдуетъ добродѣтель милосердія, и послѣднее слово его стихотворенія— показать, какую дѣйствительную силу имѣетъ раскаяніе для отпущенія всякихъ грѣховъ; самъ папа вызываетъ порицаніе за то, что онъ забылъ эту высокую христіанскую истину, и высохіиая палка, зазеленѣвшая въ его рукахъ, даетъ ему познать, но слишкомъ поздно, неизмѣримую глубину божественнаго милосердія.