Под двойным игом стонали тогда евреи: под игом чужих и жестоких правителей и под ярмом строгостей, ограничений и бессмысленных обычаев в самом еврействе.
Сторонники ”Хаскалы” стремились освободить народ от того и от другого. Излюбленным примером служили ”немцы Моисеева закона”, избавленные от преследований и ограничений, уготованных для еврейского народа, но также свободные от Талмуда и прочего наследия давнего прошлого, предназначенного для еврея-индивидуума.
Возникает широкое движение, намеревающееся изменить весь ход еврейской истории, упразднить традиционные верования евреев, в которых тесно переплетаются религия и национализм.
Сторонники ”Хаскалы” стремились освободить народ от того и от другого. Излюбленным примером служили ”немцы Моисеева закона”, избавленные от преследований и ограничений, уготованных для еврейского народа, но также свободные от Талмуда и прочего наследия давнего прошлого, предназначенного для еврея-индивидуума.
Возникает широкое движение, намеревающееся изменить весь ход еврейской истории, упразднить традиционные верования евреев, в которых тесно переплетаются религия и национализм.
По сравнению с хасидизмом, ”Хаскала” была движением менее еврейским и менее самобытным и, следовательно, более деисторическим.
С точки зрения соответствия традиционному иудаизму, ее нельзя сравнить даже с каббалистикой.
Если сравнивать просветительство с каким-нибудь более ранним еврейским движением, то лучшей параллелью будет философское движение в период расцвета еврейской учености в Испании.
Но новое движение оказывается еще менее еврейским: "Уподобимся всем народам, евреи!” — таков был постоянный призыв просветителей, и, по существу, это и было их конечной целью.
Обсуждая движение просветительства, известное в нашей истории под названием ”Хаскала”, мы не имеем в виду еврейских просветителей 60-х и 70-х годов в России.
Эти последние, даже наиболее крайние из них, не были типичными знаменосцами ”Хаскалы”.
Они были евреями, воспитанными на Библии и Гемаре, и особенно дорожили ивритом.
Поэтому они не могли превратиться в ”русских Моисеева закона”.
Типичными были члены Синедриона во Франции,
школа Фридлендера в Германии,
реформисты типа Гольдхейма и Эйнгорна в Германии и
А. М. Вайза в Америке.
Все они были типичными деисторизаторами.
Достаточно указать на их отношение к Талмуду, к чаяниям избавления, к соблюдению субботы, к языку иврит.
Движение было широчайшим и ставило себе целью выкорчевать традиционный иудаизм.
Это настолько известно, что об этом нет надобности распространяться.
С точки зрения соответствия традиционному иудаизму, ее нельзя сравнить даже с каббалистикой.
Если сравнивать просветительство с каким-нибудь более ранним еврейским движением, то лучшей параллелью будет философское движение в период расцвета еврейской учености в Испании.
Но новое движение оказывается еще менее еврейским: "Уподобимся всем народам, евреи!” — таков был постоянный призыв просветителей, и, по существу, это и было их конечной целью.
Обсуждая движение просветительства, известное в нашей истории под названием ”Хаскала”, мы не имеем в виду еврейских просветителей 60-х и 70-х годов в России.
Эти последние, даже наиболее крайние из них, не были типичными знаменосцами ”Хаскалы”.
Они были евреями, воспитанными на Библии и Гемаре, и особенно дорожили ивритом.
Поэтому они не могли превратиться в ”русских Моисеева закона”.
Типичными были члены Синедриона во Франции,
школа Фридлендера в Германии,
реформисты типа Гольдхейма и Эйнгорна в Германии и
А. М. Вайза в Америке.
Все они были типичными деисторизаторами.
Достаточно указать на их отношение к Талмуду, к чаяниям избавления, к соблюдению субботы, к языку иврит.
Движение было широчайшим и ставило себе целью выкорчевать традиционный иудаизм.
Это настолько известно, что об этом нет надобности распространяться.
Дважды положение традиционного иудаизма становилось угрожающим: в период ”эпидемии обращения в христианство” от Давида Фридлендера до Гейне и Берне и в период стремления к эмансипации.
Равноправие привело евреев к тому, что они стали считать себя неотъемлемой частью коренного народа, среди которого жили, и начали терять специфические национальные черты и исторические устремления.
В северных странах процесс шел не так быстро, но и там в 70-е годы 19 в. наблюдалась очень значительная деисторизация.
Старые устои расшатались, почва ушла из-под ног традиционного иудаизма, а новой еврейской национальной опоры у просвещения не было.
Поэтому ему, как и всем другим еврейским движениям, не оставалось ничего иного, как искать спасения в историческом территориальном базисе — в Стране Израиля.
Равноправие привело евреев к тому, что они стали считать себя неотъемлемой частью коренного народа, среди которого жили, и начали терять специфические национальные черты и исторические устремления.
В северных странах процесс шел не так быстро, но и там в 70-е годы 19 в. наблюдалась очень значительная деисторизация.
Старые устои расшатались, почва ушла из-под ног традиционного иудаизма, а новой еврейской национальной опоры у просвещения не было.
Поэтому ему, как и всем другим еврейским движениям, не оставалось ничего иного, как искать спасения в историческом территориальном базисе — в Стране Израиля.
И это понятно: там, где гражданское равноправие, а с ним и отказ от надежды на избавление достигли предельной степени — во Франции и в Америке, где евреи назначались на высшие государственные посты еще в начале 19 в., —
именно там появились первые сионисты:
Мордехай Иммануэль Ноах (его второй период) и Иосеф Сальвадор.
За ними шли евреи Германии, многие из которых втягивались в "коренное” общество и осваивались в его жизни и литературе:
Калишер и
Гесс и
позднее Герцль и
Нордау, появление которых тоже было результатом поисков исторического базиса, утраченного западными евреями.
Пинскер и Смоленскин — самые "западные” в Восточной Европе.
Все они еще были евреями по духу, чувствовали опасность, угрожающую существованию нации ввиду отсутствия исторического базиса, и потому стали сионистами.
именно там появились первые сионисты:
Мордехай Иммануэль Ноах (его второй период) и Иосеф Сальвадор.
За ними шли евреи Германии, многие из которых втягивались в "коренное” общество и осваивались в его жизни и литературе:
Калишер и
Гесс и
позднее Герцль и
Нордау, появление которых тоже было результатом поисков исторического базиса, утраченного западными евреями.
Пинскер и Смоленскин — самые "западные” в Восточной Европе.
Все они еще были евреями по духу, чувствовали опасность, угрожающую существованию нации ввиду отсутствия исторического базиса, и потому стали сионистами.
Во времена испанских философов устремили свои взгляды к Стране Израиля не те евреи, под ногами которых еще была твердая почва (Раши и большинство тосафистов), и не евреи, которые были уже всецело захвачены новой философией (”аллегористы” в среде философствующих), а как раз те, кто ”шли посередине”, как р. Иехуда ха-Леви.
Точно так же и в эпоху просвещения обращали свои взоры к Палестине не совершенные ортодоксы, под ногами которых историческая почва ничуть не колебалась, и не смелые новаторы, уже находившиеся вне национальных рамок, а как раз ”идущие посередине”.
Такие были и среди ортодоксов и среди свободомыслящих, но одной ногой стоявших еще на почве иудизма.
Мордехай Иммануэль Ноах и Иосеф Сальвадор относились положительно к иудаизму и были горячими почитателями пророков и еврейской учености.
Рабби Гирш Калишер был образованным раввином,
а Мозес Гесс был социалистом и обладал известным знанием языка иврит.
Такими были почти все Ховевей Цион в России и на Западе, которые пошли за Пинскером и Смоленскиным, за Герцлем и Нордау.
Традиционный иудаизм еще был жив в их сердцах, но он утратил свой исторический базис, а так как они не могли найти его в старом, забытом в результате просветительской революции наследии, то были вынуждены искать себе новое историческое основание. Им могла быть только Страна Израиля.
* * *
Каждое из движений, о которых шла речь до сих пор, знаменовало собой кризисный период в иудаизме.
Но никакое движение из тех, которые были перечислены выше, нельзя сравнивать с движением "Хаскалы".
И до него назревали изменения, происходили в еврействе революции, но одно оставалось незыблемым: народ придерживался своей веры и так или иначе жил этой верой.
Совершенно уподобиться другим народам — это было немыслимо.
Иудейская вера, которую евреи, в отличие от народов Европы, не переняли у какого-нибудь другого народа, сама была в известном смысле прочным историческим базисом; она служила защитой от полной деисторизации, от ассимиляции.
С возникновением ”Хаскалы” эта роль религии постепенно утрачивается. А если исторические устои совершенно исчезнут, — что же тогда останется у народа без территории и без языка?..
Но никакое движение из тех, которые были перечислены выше, нельзя сравнивать с движением "Хаскалы".
И до него назревали изменения, происходили в еврействе революции, но одно оставалось незыблемым: народ придерживался своей веры и так или иначе жил этой верой.
Совершенно уподобиться другим народам — это было немыслимо.
Иудейская вера, которую евреи, в отличие от народов Европы, не переняли у какого-нибудь другого народа, сама была в известном смысле прочным историческим базисом; она служила защитой от полной деисторизации, от ассимиляции.
С возникновением ”Хаскалы” эта роль религии постепенно утрачивается. А если исторические устои совершенно исчезнут, — что же тогда останется у народа без территории и без языка?..
Угроза историческому иудаизму стала в ту пору особенно сильной.
Поэтому так ухватились тогда все те, в ком еще был жив национальный инстинкт, за сионизм, цель которого - предоставить еврейскому народу недостающий ему территориальный и духовный базис.
В этом секрет успеха сионизма среди евреев, "идущих посередине"; в этом причина его неуспеха среди стопроцентных ортодоксов, опирающихся на старые религиозные устои, как и среди ассимилирующихся интеллигентов, уже утративших наиболее важный национальный инстинкт — страх перед угрозой национальному существованию.
Поэтому так ухватились тогда все те, в ком еще был жив национальный инстинкт, за сионизм, цель которого - предоставить еврейскому народу недостающий ему территориальный и духовный базис.
В этом секрет успеха сионизма среди евреев, "идущих посередине"; в этом причина его неуспеха среди стопроцентных ортодоксов, опирающихся на старые религиозные устои, как и среди ассимилирующихся интеллигентов, уже утративших наиболее важный национальный инстинкт — страх перед угрозой национальному существованию.
Деисторизаторы разных толков — антисионисты, не-сионисты, территориалисты и полусионисты — утверждают, что признание большого исторического значения за Палестиной связано с воспоминаниями о древних временах и является не более чем романтикой.
Автор не собирается утверждать, что воспоминания о древних временах не имеют никакого значения для нации, вся возможность существования которой основана на том, что она помнит свое прошлое и связывает его с настоящим и будущим. И вообще, когда исчезнет романтика, увянет и человеческое сердце.
Автор не собирается утверждать, что воспоминания о древних временах не имеют никакого значения для нации, вся возможность существования которой основана на том, что она помнит свое прошлое и связывает его с настоящим и будущим. И вообще, когда исчезнет романтика, увянет и человеческое сердце.
Но историческое значение Страны Израиля не исчерпывается воспоминаниями о древних временах.
Она единственный постоянно существующий фактор среди массы недолговечных и преходящих явлений, неизменяющаяся национально-историческая ценность, делающая возможным изменение всех других национальноисторических ценностей.
Покуда будет жить в нас надежда на возрождение полного государственного и территориального базиса, иудаизм будет иметь возможность менять форму и облик согласно требованиям изменяющихся условий жизни.
Она единственный постоянно существующий фактор среди массы недолговечных и преходящих явлений, неизменяющаяся национально-историческая ценность, делающая возможным изменение всех других национальноисторических ценностей.
Покуда будет жить в нас надежда на возрождение полного государственного и территориального базиса, иудаизм будет иметь возможность менять форму и облик согласно требованиям изменяющихся условий жизни.
Но в тот момент, когда это историческое национально-государственное основание перестанет считаться необходимым условием для существования народа, в тот момент, когда победят полусионисты, считающие, что иудаизм вовсе не нуждается в еврейском государстве на исторической территории, а может удовлетвориться двунациональным государством без еврейского большинства, которое наложило бы свой отпечаток на весь характер исторической родины, — тогда останется у иудаизма один из двух выходов: или застыть и ”забальзамироваться”, чтобы никакое новое движение или течение не смогли проникнуть в него и поколебать его устои, или же существовать в условиях диаспоры в самой Стране Израиля, открытой для всех ветров и лишенной почвы. Тогда он будет двигаться медленно, но неудержимо к распылению и исчезновению...
Будем надеяться, что к такому позорному финалу единственная в своем роде нация не придет!
Осуществится полное избавление наиболее историчной нации на всей ее исторической территории, связь с которой не в силах разорвать тысячелетия изгнания!
Кроме этой страны, у нас ничего не осталось.
Комментариев нет:
Отправить комментарий