Александр МАЙКАПАР Александр Македонский Рассказ Плутарха и картины старых мастеров( 1/2)

НАУЧНЫЕ ЧТЕНИЯ

 http://art.1september.ru/view_article.php?id=201000708

Александр МАЙКАПАР

Литературная программа живописного шедевра

Александр Македонский

Рассказ Плутарха и картины старых мастеров

СТАТЬЯ ПЕРВАЯ

Начало цикла см. в № 3/2010

Образ и деяния Александра Великого, царя Македонского, на протяжении долгих столетий были чрезвычайно популярны не только у художников и скульпторов, но и у литераторов (а в наше время и у кинематографистов). В значительной мере эта популярность объяснялась желанием властителей, чьим вкусам и пристрастиям старались угодить художники, иметь перед глазами образ Александра как тот идеал правителя, к которому они стремились.

Сохранились пять основных античных исторических произведений об Александре. Они принадлежат Диодору Сицилийскому, Марку Юниану Юстину, Луцию Флавию Арриану, Квинту Курцию Руфу и Плутарху.

Битва Александра с Дарием III Кодоманом. Деталь мозаичного панно.
Ок. 100 г. до н. э. Национальный археологический музей, Неаполь

Наиболее раннее из них — “Историческая библиотека” Диодора Сицилийского в 40 книгах. История Александра является лишь частью этого обширного труда. Книга XVII целиком посвящена походам Александра Македонского. Александр, по Диодору, — великий полководец, и потому он вне какой-либо моральной оценки; он как божество или древний герой, которому дозволяются любые пороки. Постулат Диодора: победителей не судят.

На рубеже новой эры во времена императора Августа обширное сочинение в 44 книгах “Historiae Philippicae” (“История Филиппа”) составил Помпей Трог. Оно сохранилось до наших дней лишь в кратком изложении, принадлежащем писателю II или III в. Марку Юниану Юстину. Некоторые сообщения Помпея Трога представляют особую ценность как уникальные и достоверные свидетельства. Александр в его повествовании нередко предстает жестоким тираном.

Особым доверием современных историков пользуется Флавий Арриан, живший во II веке. Составляя “Анабасис Александра”, он явно подражал знаменитому “Анабасису” Ксенофонта. Стараясь дать объективное и выверенное изложение фактов, историк обращался к самым ранним источникам об Александре, сочинениям его спутников в походе — главным образом Птолемея и Аристобула. Сравнивая их описания, он вносил в свой труд лишь то, что казалось наиболее правдоподобным.

Сохранилось произведение и на латыни, принадлежащее перу Квинта Курция Руфа — “История Александра Македонского”. Этот труд сыграл роль в трактовке образа Александра.

И, наконец, Плутарх. В отличие от предыдущих авторов, он писал не историю, а биографию. Знаменитые слова о том, что “ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов”, предваряют именно жизнеописание Александра. Плутарх любил своего героя: великий полководец превращается у него в философа на троне, достойного ученика Аристотеля, никогда не расстающегося с “Илиадой” Гомера.

Еще в эллинистическую эпоху в Александрии Египетской начал складываться так называемый “Роман об Александре” (“Александрия”), приобретший затем самую широкую популярность. В XII веке в Европе зародился даже александрийский стих (12-сложный стих с ударениями на 6-м, 12-м и цезурой после 6-го слога, обычно с парной рифмовкой). Свое название он получил потому, что в это время французские поэты этим стихом во множестве сочиняли поэмы об Александре. Самыми древними средневековыми версиями являются “Александр” Альберика де Пизансона (первая треть XII в.), от которого остался лишь фрагмент, и “Десятисложный Александр”, созданный между 1160 и 1165 г., от которого до наших дней дошло 785 строк.

Александр Македонский. Миниатюра. 1460

В средневековой Европе слава Александра охватила более обширные пространства, чем некогда сама держава.

Александр Македонский стал также популярным персонажем сюжетов живописи, а сами эти сюжеты заимствовались художниками именно из жизнеописания Александра, составленного Плутархом.

Итак, читаем Плутарха.

I. Укрощение Букефала

Фессалиец Филоник привел Филиппу Букефала, предлагая продать его за тринадцать талантов, и, чтобы испытать коня, его вывели на поле. Букефал оказался диким и неукротимым; никто из свиты Филиппа не мог заставить его слушаться своего голоса, никому не позволял он сесть на себя верхом и всякий раз взвивался на дыбы. Филипп рассердился и приказал увести Букефала, считая, что объездить его невозможно. Тогда присутствовавший при этом Александр сказал: “Какого коня теряют эти люди только потому, что по собственной трусости и неловкости не могут укротить его”. Филипп сперва промолчал, но, когда Александр несколько раз с огорчением повторил эти слова, царь сказал: “Ты упрекаешь старших, будто больше их смыслишь или лучше умеешь обращаться с конем”. “С этим, по крайней мере, я справлюсь лучше, чем кто-либо другой”, — ответил Александр. “А если не справишься, какое наказание понесешь ты за свою дерзость?” — спросил Филипп. “Клянусь Зевсом, — сказал Александр, — я заплачу то, что стоит конь!” Поднялся смех, а затем отец с сыном побились об заклад на сумму, равную цене коня. Александр сразу подбежал к коню, схватил его за узду и повернул мордой к солнцу: по-видимому, он заметил, что конь пугается, видя впереди себя колеблющуюся тень. Некоторое время Александр пробежал рядом с конем, поглаживая его рукой. Убедившись, что Букефал успокоился и дышит полной грудью, Александр сбросил с себя плащ и легким прыжком вскочил на коня. Сперва, слегка натянув поводья, он сдерживал Букефала, не нанося ему ударов и не дергая за узду. Когда же Александр увидел, что норов коня не грозит больше никакою бедой и что Букефал рвется вперед, он дал ему волю и даже стал понукать его громкими восклицаниями и ударами ноги. Филипп и его свита молчали, объятые тревогой, но, когда Александр, по всем правилам повернув коня, возвратился к ним, гордый и ликующий, все разразились громкими криками. Отец, как говорят, даже прослезился от радости, поцеловал сошедшего с коня Александра и сказал: “Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала!”

(Плутарх. Александр, 6)

Букефал (иначе — Буцефал) — буквально означает “Бычеголовый”. Арриан писал:

“Много трудов и опасностей разделил он с Александром; только Александр мог сесть на него, потому что всех остальных седоков он ставил ни во что; был он рослый, благородного нрава. Отличительным его признаком была голова, похожая по форме на бычью; от нее, говорят, он и получил свое имя. Другие же рассказывают, что он был вороной масти, но на лбу у него было белое пятно, очень напоминающее голову быка”.

(Арриан. Поход Александра, 5, 19)

С. Джон. Александр и Буцефал.  1832–1883. Эдинбург, Шотландия	Лисипп. Александр Македонский.  Вторая половина IV в. до н.э. Археологический музей, Стамбул

Это была порода лучших фессалийских коней. Их цена примерно в 60 раз выше средней цены за коня в IV в. до н.э.

Александр чрезвычайно любил своего коня. Однажды в период войны с Дарием:

“…какие-то варвары похитили царского коня Букефала, неожиданно напав на конюхов. Александр пришел в ярость и объявил через вестника, что, если ему не возвратят коня, он перебьет всех местных жителей с их детьми и женами. Но когда ему привели коня и города добровольно покорились ему, Александр обошелся со всеми милостиво и даже заплатил похитителям выкуп за Букефала”.

(Плутарх. Александр, 44)

Тема “Александр и Букефал” заинтересовала французского художника Эдгара Дега. Выбор сюжета, явно указывающего на силу и талант Александра в обуздании неукротимого коня, но также и пророчествующего о будущем господстве Александра над всем известным тогда миром, может быть истолкован в символическом смысле: сам художник непременно овладеет секретами своего искусства, как Александр овладел Букефалом. До конца своей жизни Дега не расставался с этой картиной и хранил ее в своей мастерской.

“Битва с Пором стоила жизни Букефалу. Как сообщает большинство историков, конь погиб от ран, но не сразу, а позднее, во время лечения. Онесикрит же утверждает, что Букефал издох от старости тридцати лет от роду. Александр был очень опечален смертью коня, он так тосковал, словно потерял близкого друга. В память о коне он основал город у Гидаспа и назвал его Букефалией”.

(Плутарх. Александр, 61)

Э. Дега. Александр и Букефал.1861–1862. Национальная галерея искусств, Вашингтон

Внешность Александра лучше всего передают статуи Лисиппа.

Сам Александр считал, что только этот скульптор достоин его ваять. Лисипп был придворным скульптором, вероятно, еще у Филиппа, отца Александра, потом у самого Александра. Лисипп сумел точно воспроизвести облик Александра, и его изображения впоследствии оказали сильное влияние на художников и скульпторов, бравшихся писать и ваять образ императора.

Сирани. Тимоклея, сбрасывающая предводителя фракийцев
(капитана воинов Александра) в колодец. 1659

У Посидиппа (III в. до н. э.) есть эпиграмма на бюст Александра работы Лисиппа:

Мастер со смелой рукою Лисипп, сикионский ваятель,
Дивно искусство твое. Подлинно, мечет огнем
Медь, из которой ты образ отлил Александра.
Не вправе персов хулить мы: быкам грех ли бежать перед львом?

II. Тимоклея

Та или иная история, рассказываемая античными авторами, и в частности Плутархом, это всегда не только и не столько просто некий исторический факт; это прежде всего история нравоучительная. За внешними обстоятельствами кроется некая мораль. Потому многие такие истории жили в веках и служили темами для произведений искусства — картин, книг, оперных либретто, а в наше время — киносценариев.

История Тимоклеи, решительно отстоявшей свою честь перед натиском грубой силы и восхитившей своим поступком Александра, а следовательно, одновременно иллюстрирующая его великодушие, силу духа и моральные принципы, эта история и даже ее отдельные моменты стали сюжетами картин старых мастеров. И мы должны знать эту историю (в данном случае по рассказам Плутарха), чтобы понять картину, ее персонажей, мизансцены и их воображаемые диалоги.

“Среди многочисленных бедствий и несчастий, постигших город, произошло следующее. Несколько фракийцев ворвались в дом Тимоклеи, женщины добродетельной и пользовавшейся доброй славой. Пока фракийцы грабили имущество Тимоклеи, их предводитель насильно овладел женщиной, а потом спросил ее, не спрятала ли она где-нибудь золото или серебро. Тимоклея ответила утвердительно и, отведя фракийца в сад, показала колодец, куда, по ее словам, она бросила во время взятия города самые ценные из своих сокровищ. Фракиец наклонился над колодцем, чтобы заглянуть туда, а Тимоклея, став сзади, столкнула его вниз и бросала камни до тех пор, пока не убила врага”.

(Плутарх. Александр, 12)

Плутарх продолжает:

“Когда связанную Тимоклею привели к Александру, уже по походке и осанке можно было судить о величии духа этой женщины — так спокойно и бесстрашно следовала она за ведущими ее фракийцами. На вопрос царя, кто она такая, Тимоклея ответила, что она сестра полководца Феагена, сражавшегося против Филиппа за свободу греков и павшего при Херонее. Пораженный ее ответом и тем, что она сделала, Александр приказал отпустить на свободу и женщину, и ее детей”.

(Плутарх. Александр, 12)

Доменикино очень тонко передал сложную психологическую ситуацию: воины, приведшие семейство Тимоклеи к Александру, демонстрируют полную уверенность в том, что император осудит женщину, погубившую их военачальника. Особенно ярко это ощущается в фигуре и жесте воина, приведшего ее. Александр же не соглашается с таким осуждением и, в свою очередь, останавливает порыв воина. Конечно, мы с уверенностью именно так трактуем эту мизансцену, поскольку исходим из содержания рассказа Плутарха. Без знания рассказа можно было бы приписать сцене другие смысловые акценты.

Доменикино. Тимоклея, приведенная к Александру.Ок. 1615. Лувр, Париж

И здесь мы вправе констатировать: для того и нужно знать источник, служивший программой для художника, чтобы не навязывать картине несвойственного ей смысла. А смыслом художественного произведения является, как справедливо подчеркнул Д. Хёрш в известной работе “Основательность интерпретации” (1967), тот смысл, который вложил в свое творение автор, то есть преднамеренный смысл, а не тот, каким наделяем произведение мы, люди иной эпохи и иных воззрений.

III. Александр и Диоген

Итак, продолжим чтение Плутарха. Следующий его рассказ, привлекавший внимание художников, — о встрече Александра с Диогеном. (В последовательности сюжетов мы придерживаемся повествования Плутарха.)

Диоген Синопский — философ-киник, живший в Афинах и Коринфе. Некоторые из анекдотов, повествующих о его крайне аскетическом образе жизни, стали сюжетами живописи.

Диоген и Александр были современниками: они умерли в один год (323-й), но философ в возрасте около 80 лет (не известна точная дата его рождения), а император — в 33 года. Более того, другой Диоген — Лаэртский, античный биограф, — приводит сообщение Деметрия из его трактата “Соименинники”, что “Александр в Вавилоне и Диоген в Коринфе скончались в один и тот же день”.

В дошедших до нас жизнеописаниях — как Александра, так и Диогена — засвидетельствован факт их встречи. Так, у Плутарха читаем:

“Собравшись на Истме и постановив вместе с Александром идти войной на персов, греки провозгласили его своим вождем. В связи с этим многие государственные мужи и философы приходили к царю и выражали свою радость. Александр предполагал, что так же поступит и Диоген из Синопы, живший тогда возле Коринфа. Однако Диоген, нимало не заботясь об Александре, спокойно проводил время в Крании, и царь отправился к нему сам. Диоген лежал и грелся на солнце. Слегка приподнявшись при виде такого множества приближающихся к нему людей, философ пристально посмотрел на Александра. Поздоровавшись, царь спросил Диогена, нет ли у него какой-нибудь просьбы. “Отступи чуть в сторону, — ответил тот, — не заслоняй мне солнца”. Говорят, что слова Диогена произвели на Александра огромное впечатление и он был поражен гордостью и величием души этого человека, отнесшегося к нему с таким пренебрежением. На обратном пути он сказал своим спутникам, шутившим и насмехавшимся над философом: “Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном”.

(Плутарх. Александр, 14)

П. Пюже. Александр и Диоген. Ок. 1680. Лувр, Париж

“Александр и Диоген” – одна из наиболее значительных работ Пьера Пюже. Скульптор очень тщательно отделывает детали; все они имеют смысловое значение. Так, например, мы видим в сцене собаку. И это не случайно: сам Диоген уподоблял себя собаке. Проповедуя аскетический образ жизни, он презирал роскошь, довольствовался одеждой бродяги, а в средствах выражения зачастую был настолько прямолинеен и груб, что снискал себе прозвище “собака”. Название философской школы, к которой он принадлежал — киники, — восходит к , что значит “собака”.

Э. Ландсир. Александр и Диоген. 1848

На могиле Диогена-философа был воздвигнут мраморный памятник в виде собаки, с эпитафией:

Пусть состарится медь под властью времени — все же
Переживет века слава твоя, Диоген:
Ты нас учил, как жить, довольствуясь тем, что имеешь,
Ты указал нам путь, легче которого нет.

Остроумная и тонкая пародия английского художника-анималиста сэра Эдвина Ландсира на суждение о Диогене как о собаке представляет и Александра в виде собаки (кстати, одна из картин художника с изображением этого животного называется “Достойный член человеческого общества”): “Диоген”, как и положено, сидит в бочке, рядом его неизменный атрибут — фонарь; “Александр” — белый пес, ухоженный и царственный, пришел побеседовать с “Диогеном”; свита “императора” — тоже собачья (разных пород).

Диоген обычно изображается сидящим в бочке (строго говоря, это пифос, то есть большой сосуд для вина). Он до такой степени презирал всякую собственность, что жилище свое устроил в бочке.

Обычно комментаторы картин на сюжет “Александр и Диоген” ко всем подобным сценам применяют приведенный выше разговор философа с императором в изложении Плутарха. Однако имеется ряд картин, которые, строго говоря, не согласуются с этим рассказом, при том, что и на них изображены два этих персонажа.

Себастьяно Риччи. Александр и Диоген. Первая пол. XVII в.

Одна из таких картин — “Александр и Диоген” Гаспара де Крайера. Здесь вообще нет ни яркого солнца, ни характерного жеста философа, по которому мы могли бы судить о его просьбе не заслонять солнца. Возникает сомнение, не иллюстрировал ли художник какой-то другой эпизод? И действительно, у Диогена Лаэртского есть упоминание еще об одной беседе Диогена с Александром:

“Однажды Александр подошел к нему и спросил: “Ты не боишься меня?” “А что ты такое, — спросил Диоген, — зло или добро?” “Добро”, — сказал тот. “Кто же боится добра?”

Судя по освещению (отнюдь не солнечному) и по мизансцене, художник изобразил именно этот диалог Александра с Диогеном.

Г. де Крайер. Александр и Диоген.XVII в. Музей Валлрафа-Рихантца, Кёльн

Искусствоведы нередко отмечают анахронизм в картинах художников Возрождения. Так, на этой картине, судя по доспехам, дело происходит в эпоху Средневековья; именно такие доспехи носили рыцари в то время. С другой стороны, сам сюжет и ряд деталей, например римский штандарт, указывают на эпоху Древнего Рима.

Из этого явного анахронизма некоторые исследователи делают, на наш взгляд, слишком радикальный вывод: “...никакой культуры античности, а вместе с ней и самой античности как древней эпохи, не существовало. Все это есть культура Возрождения или даже, лучше сказать, Нового времени, часть которой из-за неверной, ошибочной хронологии стала древней. А учитывая классические мотивы, присутствующие на многих памятниках того времени, нужно хронологически перенести эту культуру в еще более позднее время, в XVII–XVIII века” (В. Лопатин).

Дело, однако, в том, что такого рода анахронизм был вполне обычным явлением, причем не только в эпоху Возрождения, но и раньше и позже. Он отнюдь не связан с истинным пониманием интеллектуалами того времени исторических реалий. Художественный образ сплошь и рядом соединял в себе элементы разных эпох. Потому мы постоянно встречаем персонажей, несовместимых в реальной земной жизни, соединенными на картинах.

Это относится как к святым на многочисленных Sacra conversazione (итал. — святое собеседование; изображение святых, живших в разные эпохи в сценах с Мадонной), так и к сценам с историческими персонажами, которых художники преднамеренно помещали в свое время, таким, пусть несколько наивным, образом пытаясь “актуализировать” иллюстрируемую ими историю. А разве не живет этот метод в наши дни во всевозможных “современных” прочтениях классики?!

IV. Александр разрубает гордиев узел

Согласно древней легенде, жрецы фригийского храма Зевса предсказали, что первый, кто вступит в их город, будет самым выдающимся царем за всю историю страны. Первым в город въехал на своей телеге никому не известный крестьянин Гордий. Его выбрали фригийским царем. В память о данном событии он принес в дар храму Зевса телегу, на которой въехал в город. Гордий привязал ее к алтарю таким сложным узлом из кизилового лыка, что никакой искусник не мог его распутать. Оракул предсказал, что человеку, который распутает узел, покорится весь мир.

У Плутарха читаем:

“Царь покорил оказавших ему сопротивление жителей Писидии и занял Фригию. Взяв город Гордий, о котором говорят, что он был родиной древнего царя Мидаса, Александр увидел знаменитую колесницу, дышло которой было скреплено с ярмом кизиловой корою, и услышал предание (в истинности его варвары были вполне убеждены), будто тому, кто развяжет узел, закреплявший ярмо, суждено стать царем всего мира. Большинство писателей рассказывают, что узел был столь запутанным, а концы так искусно запрятаны, что Александр не сумел его развязать и разрубил мечом; тогда в месте разруба обнаружились многочисленные концы креплений. Но по рассказу Аристобула, Александру легко удалось разрешить задачу и освободить ярмо, вынув из переднего конца дышла крюк — так называемый “гестор”, которым закрепляется яремный ремень”.

(Плутарх. Александр, 18)

Итак, Александр, покоривший Фригию, неминуемо должен был столкнуться с проблемой гордиева узла. Он разрешил ее экстраординарным способом — не распутал узел, а разрубил. Выражение “разрубить гордиев узел” стало синонимом решения трудной проблемы посредством уничтожения самой проблемы.

Крупнейший знаток античной мифологии Роберт Грейвс высказал мнение, что тайна гордиева узла могла иметь религиозный смысл. “Это мог быть сыромятный ремень, — пишет Р. Грейвс, — символизирующий имя Диониса. Гордий был ключом к Азии (Малой Азии); поскольку его цитадель господствовала над практически единственным торговым путем из Трои в Антиохию, местная жрица или жрец обязательно должны были открыть секрет узла только царю Фригии… Решительность, с которой Александр разрубил узел, когда его войско вошло в Гордию, чтобы захватить Азию, покончила с древним поверьем и вознесла власть меча над религиозным таинством”.

Художники предпочитали изображать именно первую версию решения проблемы гордиева узла.

V. Александр и его врач Филипп

Еще одна история об Александре, рассказанная Плутархом и ставшая темой картин художников. И вновь это не просто эпизод из жизни императора, а “рассказ с моралью”.

“Узнав о длительном пребывании Александра в Киликии, Дарий счел это признаком трусости, что еще больше ободрило его. В действительности же причиной задержки была болезнь царя, вызванная, по мнению одних, переутомлением, а по мнению других — простудою после купанья в ледяной воде реки Кидна. Никто из врачей не решался лечить Александра, считая, что опасность слишком велика и что ее нельзя одолеть никаким лекарством; в случае неудачи врачи боялись навлечь на себя обвинения и гнев македонян. Один только Филипп, акарнанец, видя тяжелое состояние больного, поставил дружбу превыше всего и счел преступным не разделить опасность с Александром и не исчерпать — пусть даже с риском для себя — все средства. Он приготовил лекарство и убедил царя оставить все сомнения и выпить его, если он желает восстановить свои силы для продолжения войны. В это самое время находившийся в лагере македонян Парменион послал царю письмо, советуя ему остерегаться Филиппа, так как Дарий будто бы посулил врачу большие подарки и руку своей дочери и тем склонил его к убийству Александра. Царь прочитал письмо и, не показав его никому из друзей, положил себе под подушку. В установленный час Филипп в сопровождении друзей царя вошел к нему, неся чашу с лекарством. Александр передал ему письмо, а сам без колебаний доверчиво взял у него из рук лекарство. Это было удивительное, достойное созерцания зрелище. В то время как Филипп читал письмо, Александр пил лекарство, затем оба одновременно взглянули друг на друга, но несходно было их поведение: на ясном, открытом лице Александра отражалось благоволение и доверие к Филиппу, между тем как врач, возмущенный клеветой, то воздымал руки к небу и призывал богов в свидетели, то, бросаясь к ложу царя, умолял его мужаться и доверять ему. Лекарство сначала очень сильно подействовало на Александра и как бы загнало вглубь его телесные силы: утратив дар речи, больной впал в беспамятство и едва подавал признаки жизни. Вскоре, однако, Александр был приведен Филиппом в чувство, быстро окреп и, наконец, появился перед македонянами, уныние которых не прекращалось, пока они не увидели царя.

(Плутарх. Александр, 19)

Г. Вертингер, прозванный Швабмалер. Александр и его врач Филипп. 
1517. Национальная галерея, Прага

Г. Семирадский. Александр и его врач Филипп.1870. Государственный художественный музей Беларуси, Минск

Рассказ Плутарха настолько красочен и выразителен, что не требует никаких дополнительных комментариев. Читатель сам может сопоставить с ним картины на этот сюжет и отметить для себя особенности его трактовок художниками разных эпох.