Феликс Розинер. Ахилл бегущий
Андрей Немзер, «Нева». 1994. №№ 7-8, 08.1994
Хорошо быть великим творцом чего-нибудь вдохновенно-прекрасного. Главное — уютно. Уютно, несмотря на мигрень, советскую власть, окружающую бездарь, зависть многочисленных Сальери и срывы не окрепших душою учеников. Все равно хорошо. Потому как лыжи, снежные просторы, любимые книги, рояль, бильярд, пластинки, восхищенные взгляды друзей и трепетных вьюношей, истина, добро, красота и ломтик сыра завсегда при них. При тех, кому судьба уготовила стезю счастливых избранников. Даже завистники и проходимцы, импотенты и стукачи, карьеристы и недотыкомки знают им цену. Даже злосчастья ведут их к райскому блаженству. Даже головная боль сулит высшие откровения. Либо в ре мажоре, либо в фа-диез миноре.
Феликс Розинер сочинил роман про гениального композитора.
Но не про какого-нибудь там Леверкюна.
Михаил Вигдаров (он же - Ахилл) хотя мигренью мучается и додекафонией временами забавляется, но душу дьяволу не продает.
И советской власти тоже.
Зачем? Ведь дар и так имеет место. Благо, папенькой нашего Ахилла был другой Ахилл, великий дирижер и композитор Эли Ласков.
Означенный гений-пэр перемежал любовные похождения и ошеломительные концерты сочинением оперы из жизни древнегреческого героя. Нежданно явившийся на свет наследник оказался втянутым в миф своего (и папенькиного) патрона. Родила его нереида. Музыке обучил мудрый кентавр. Было и «испытание на Скиросе», однако энкавэдэшники, пришедшие забирать младенца арестованной нереиды, не одержали Одиссеева триумфа — наш Ахилл сумел сохранить себя для будущих подвигов.
Мифологические фиоритуры, сдобренные толикой обязательной иронии, вызывают в памяти дозволенный (пожалуй, даже — «назначенный») бестселлер семидесятых — «Загадку Прометея» Лайоша Мештерхази. Этико-музыкально-философические кульбиты оживляют тень другого подзабытого шедевра — романа из жизни «демонов на договоре». Да, раньше были времена, а теперь моменты. Когда Владимир Орлов низвергся со страниц «Нового мира» своим «Дантистом Ониловым», вся грамотная публика от парикмахерш до профессоров с вожделением принялась смаковать кисло-сладкое аппетитное пойло. Чарующий привкус оппозиционности, пленительный запашок интеллектуализма. Элегантно, с намеком и комфортабельно. Правда, чуток не хватает секса; неплохо бы пару сцен сделать пооткровеннее. Но ничего не попишешь — цензура-с. Вот, говорят, и в переводе венгерско-прометеевской сказки наличествуют купюры. Все-таки далеко нам до будапештского либерализма.
Феликс Розинер сочинял свою романную апологию свободолюбивого артиста в Бостоне.
Мифологические фиоритуры, сдобренные толикой обязательной иронии, вызывают в памяти дозволенный (пожалуй, даже — «назначенный») бестселлер семидесятых — «Загадку Прометея» Лайоша Мештерхази. Этико-музыкально-философические кульбиты оживляют тень другого подзабытого шедевра — романа из жизни «демонов на договоре». Да, раньше были времена, а теперь моменты. Когда Владимир Орлов низвергся со страниц «Нового мира» своим «Дантистом Ониловым», вся грамотная публика от парикмахерш до профессоров с вожделением принялась смаковать кисло-сладкое аппетитное пойло. Чарующий привкус оппозиционности, пленительный запашок интеллектуализма. Элегантно, с намеком и комфортабельно. Правда, чуток не хватает секса; неплохо бы пару сцен сделать пооткровеннее. Но ничего не попишешь — цензура-с. Вот, говорят, и в переводе венгерско-прометеевской сказки наличествуют купюры. Все-таки далеко нам до будапештского либерализма.
Феликс Розинер сочинял свою романную апологию свободолюбивого артиста в Бостоне.
И год на дворе стоял девяностый. Поэтому он мог бесстрашно живописать интимные сцены. Мог прямо говорить об арестах тридцать седьмого года и студенческом марксистском вольномыслии пятидесятых. Мог откровенно связывать бездарных завистников с советской политической системой. Мог грациозно намекать на бесовщину новых революционаристских кружков, что не менее коммунистов враждебны истинному блаженному искусству.
Он уже прочитал «Наследство» Владимира Кормера.
И «Ожог» Василия Аксенова тоже прочитал.
Помнится, в этом романе был эпизод сорванного концерта. Власть предержащие не дали исполнить гениальную джазовую композицию на античные темы. Вот и у Розинера они не дремлют — отменяют музыкальный спектакль о Троянской войне, подготовленный учениками великого Ахилла. В полном соответствии с реальностями проклятой советчины.
Впрочем, такой ли уж «проклятой»?
Впрочем, такой ли уж «проклятой»?
Розинер накачал свой роман изрядным количеством позднесоветских злосчастий (разгон прогрессивной школы, где Ахилл превосходнейшим образом приобщал благородных вундеркиндов как к музыке, так и к высшим ценностям вообще; травля композитора, дерзнувшего сочинить издевательский опус на текст газеты «Правда»; засилие равнодушных бездарей в издательствах и творческих союзах; неутомимая деятельность КГБ, тянущего лапы к Ахилловой околодиссидентской дочери и т. п.).
Фактура узнаваемая (жизненные основы некоторых романных эпизодов вычисляются без труда) — и в то же время абсолютно сказочная. Тревожиться не о чем. Все устаканится. Музыка бессмертна — гений свободен.
Когда дело доходит до петли, герой быстренько сваливается в кому, автор отправляется на мифологическо-метафизическую прогулку, зарубежная музыкальная общественность поднимает кампанию в защиту сына Ахилла I (благо, детективная история родства раскручена полностью), многолетняя возлюбленная (обнаружившаяся несколькими страницами раньше) соглашается стать женой, а темные силы отползают посрамленными. Разве что представление сорвут да любимого Ахиллова ученика (Ахилла III, есть и такой намек) в консерваторию не примут. Но спектакли хорошо играть на свежем воздухе, а Гнесинка ничем не хуже главного музыкального вуза. Пустяки. Дело житейское. Внутренняя свобода — это вещь.
Не только большие и малые начальственные подлости меркнут при ясном свете Ахиллова гения. Не только трагическая история страны превращается в череду более или менее эффектных декораций, мимо которых стремит свой бег обаятельный герой. Забываются и муки ближних, вроде бы описанные с подобающим тщанием. Были когда-то совсем непростые отношения у Ахилла и той женщины, что родила ему дочь. Были — быльем поросли. Гениев надо любить. Чуть не покончил с собой любимый ученик. Молодо — зелено. Одумался. Восхищается наставником с еще большей страстью. А что возлюбленная (девочка-десятиклассница) отдалась ему для того только, чтобы чуть позже переспать с дорогим учителем (который не стал бы сожительствовать с девственницей), — так это временные сложности. Любовь к Ахиллу соединит молодых героев. Смешна не столько надуманность этого скабрезного сюжета, сколько абсолютная безответственность автора, не замечающего, как его супермен невольно оборачивается монстром. Заласканным, самовлюбленным и удручающе пошлым. Советским творцом, дождавшимся свобод и благостно глядящим на пройденный тернистый путь. «Трезвучие, которое объемлет все: Бог — Музыка — Любовь». И чуть выше: «На Западе Ахилл давно уже был хорошо известен. Его без конца приглашали быть тут и там на премьерах своих сочинений». Кажется, альтист Данилов (в человеческой ипостаси) выезжал за кордон еще в мрачные годы застоя и самоуспокоенности.
1994, ноябрь
Не только большие и малые начальственные подлости меркнут при ясном свете Ахиллова гения. Не только трагическая история страны превращается в череду более или менее эффектных декораций, мимо которых стремит свой бег обаятельный герой. Забываются и муки ближних, вроде бы описанные с подобающим тщанием. Были когда-то совсем непростые отношения у Ахилла и той женщины, что родила ему дочь. Были — быльем поросли. Гениев надо любить. Чуть не покончил с собой любимый ученик. Молодо — зелено. Одумался. Восхищается наставником с еще большей страстью. А что возлюбленная (девочка-десятиклассница) отдалась ему для того только, чтобы чуть позже переспать с дорогим учителем (который не стал бы сожительствовать с девственницей), — так это временные сложности. Любовь к Ахиллу соединит молодых героев. Смешна не столько надуманность этого скабрезного сюжета, сколько абсолютная безответственность автора, не замечающего, как его супермен невольно оборачивается монстром. Заласканным, самовлюбленным и удручающе пошлым. Советским творцом, дождавшимся свобод и благостно глядящим на пройденный тернистый путь. «Трезвучие, которое объемлет все: Бог — Музыка — Любовь». И чуть выше: «На Западе Ахилл давно уже был хорошо известен. Его без конца приглашали быть тут и там на премьерах своих сочинений». Кажется, альтист Данилов (в человеческой ипостаси) выезжал за кордон еще в мрачные годы застоя и самоуспокоенности.
1994, ноябрь
Комментариев нет:
Отправить комментарий