его "Помню этот день" и "Зловещий марафон".
Около 3 часов дня 27 января 100-я стрелковая дивизия генерала Ф. М. Красавина освободила Аушвиц и Биркенау. Первым и в город, и в лагерь ворвался штурмовой отряд 106-го стрелкового корпуса под командованием майора Анатолия Шапиро. Это его отряд разминировал подступы к лагерю, после чего майор лично открыл ворота лагеря Аушвиц-I и участвовал в подавлении сопротивления СС.
В ночь на 27 января 1945 года мы подошли к самому Освенциму. И здесь уже почти
не встретили сопротивления врага, только у наших сапёров было много работы.
Кто-то подсказал мне, что в нескольких километрах от основного лагеря немцы
организовали фабрику по изготовлению карандашей марки «Кохинор», и там работают
заключённые. Пока сапёры разминировали территорию у главных ворот лагеря, мой
штурмовой отряд совершил марш-бросок на эту фабрику. Поразила тишина, которая
оглушила, когда мы вошли на её территорию. Через широкие входные двери группа
наших солдат ввалилась вовнутрь длинного двухэтажного кирпичного здания. После
яркого света глаза медленно привыкали к сумрачному освещению мрачного зала, и
перед нами предстала картина, которая до сих пор стоит перед моими глазами. В
полуосвещённом помещении мы увидели несколько длинных столов, вдоль которых
продолжали сидеть люди, точнее это были живые скелеты. Они набивали карандашные
заготовки порошкообразным графитом, не обращая на нас внимания. Человеческие
призраки продолжали смотреть перед собой невидящими глазами, а пальцы
автоматически выполняли заученные движения, ни на минуту не останавливая свою
работу. Как мы позже узнали, нормой для каждого заключённого было установлено
изготовление тысячи карандашей в смену. Тех, кто не выполнял норму, ждала
газовая камера. Казалось, не существовало в мире сил, которые могли бы оторвать
ещё живых существ от этого занятия, хотя жизнь почти покинула бестелесные
существа, а они по инерции продолжали цепляться за соломинку, хотя эта борьба за
существование потеряла всякий смысл. Эти полуживые призраки уже переступили
черту, за которой кончается жизнь, и никакие наши усилия были неспособны вернуть
их обратно. В течение очень короткого времени немцы отняли у своих жертв все
человеческие признаки, вернули бывших людей в состояние доисторических времён,
тогда как природа потратила миллионы лет на эволюционное развитие животного
мира, чтобы наделить этот мир сознанием.
Некоторые из заключённых откинулись
на спинки стульев или сползли на пол, замерли в вечной позе, но никто из
продолжавших ещё работать соседей не обращал на это внимания. За столами
оказалось не более двухсот едва шевелящихся скелетов. Спасая собственные шкуры
от возмездия, фашисты спешно бежали, забыв остановить этот скелетный «конвейер».
Нам стало известно, что совсем недавно на фабрике работали 12 тысяч заключённых,
которые выпускали по 12 миллионов карандашей в сутки. Оборудование, специально
завезённое немцами для выпуска карандашей, ни разу не было использовано по
назначению. Немцы подсчитали, что дармовой труд людей, превращённых под пыткой
голода и страха смерти в роботов, стоит только порции ежедневной похлёбки из
бураков, что несоизмеримо дешевле использования и обслуживания сложных
технологических линий. Моим солдатам потребовалось некоторое время, чтобы
остановить этот еле теплящийся жизнью конвейер. Мы получили указание накормить
людей слабым раствором бульона, но большинство из них и этой пищи не смогли
выдержать и вскоре скончались. Только остекленевшие глаза со страдальческим
выражением могли поведать о пережитых ими муках. Каждый из нас наливался
ненавистью, которую ничем нельзя было измерить. Это состояние ненависти к
фашистским извергам было естественным и самым справедливым выражением тех
чувств, которые переполняли меня и моих солдат. Нам пришлось соприкоснуться с
такой чудовищной жестокостью, которое человечество ранее не знало. Фашистский
режим поставил себя вне законов человеческого сосуществования, стал смертельно
опасным для всех людей, живущих на земле.
Во второй половине дня мы вступили
на территорию самого лагеря «Освенцим», прошли через главные ворота, над
которыми висел выполненный проволочной вязью лозунг: «Труд делает свободными». В
этих словах выражался садизм фашистского режима, издевательство над разумом и
существованием каких-либо человеческих норм бытия. Как немцы делали людей
свободными от жизни посредством труда, мы уже видели на карандашной фабрике. Все
территория вокруг лагеря была обнесена проволочным забором высотой до трёх
метров, через который фашисты пропускали ток высокого напряжения, а по контуру
были возведены специальные вышки с вооружёнными часовыми. Территорию охраняла
стая натренированных сторожевых псов. Убежать из лагеря смерти можно было только
на тот свет, через трубу крематория. Печи, сжигающие трупы, работали
круглосуточно, а воздух был постоянно наполнен частицами пепла и запахом
горелого человеческого мяса. Атмосфера была настолько отравлена этими частицами,
что тополя, стоящие за пределами проволочного ограждения лагеря, навсегда
потеряли свою крону и весь год стояли оголёнными.
Зайти вовнутрь бараков без
защитной марлевой повязки было невозможно. На двухэтажных нарах валялись
неубранные трупы. Реакция ещё остававшихся в живых узников на наше появление
была такой же, как и на карандашной фабрике. Из-под нар иногда вылезали
полуживые скелеты и клялись, что они не евреи. Никто не мог верить в возможное
освобождение. После бараков мы осматривали огромные складские помещения,
заполненные человеческим пеплом, ещё не расфасованным по мешкам. Пепла было так
много, что немцы не успевали его вывозить в Рейх и продавали, как удобрение,
местным крестьянам. «Как вы могли использовать человеческий пепел на своих
полях? – спросил я одного поляка, на что он ответил: «А что нам оставалось
делать? Есть-то было надо!» Меня особенно поразили горы тюков человеческих
волос, которые сортировались по качеству. Детские волокна, как более мягкие,
использовались для набивки подушек, волосы взрослых шли на изготовление
матрасов. Я не мог смотреть без слёз на горы детского белья, обуви, игрушек,
отнятых у малышей, на детские коляски. Немцы заставляли заключённых чинить
обувь, одежду, и всё это имущество целыми составами отправляли в Германию, где
распределяли между населением. Так фашисты превращали в соучастников
преступления и грабежа всё немецкое население Рейха.
На следующий день, 28
января, в лагерь на двух «Дугласах» прилетела большая Правительственная комиссия
по расследованию фашистских преступлений. В её составе были видные
военоначальники, политические деятели, большая группа врачей, известные
писатели. Среди них мы узнали Алексея Толстого и Илью Эренбурга. Комиссия
немедленно приступила к работе с целью установить размер Катастрофы, пережитой
евреями. Вскоре члены комиссии обнаружили железнодорожные накладные, в которых
содержались данные о количестве привезённых в Лагерь Смерти жертв. По количеству
пепла также было установлено число сожжённых трупов. И эти цифры были названы в
те январские дни, о них говорили вслух: 4 миллиона жертв, среди них - 90%
евреев. Эту же цифру назвал и комендант лагеря Гесс. В огне лагерных печей
сгорели еврейские общины европейских стран, в том числе и значительная часть
польских евреев. Долгие годы на гранитных плитах Мемориала, созданного на месте
лагеря смерти, была выгранена цифра: 4,5 миллиона погибших
Батальон еще длительное время оставался в лагере и его солдаты заботились о почти трех тысячах выживших узниках.
Утром 27 января мы с боем подошли к главным воротам лагеря. Подходы к ним были заминированы. Пока шло разминирование, мы проверили другие места входа в лагерь.
Первое, что я увидел, попав на территорию лагеря, – это группу стоявших в снегу людей, которые больше походили на живые скелеты в полосатых куртках и тряпках на ногах вместо обуви. Они были так слабы, что не могли повернуть головы. Лагерь представлял собой целый «город» из сотен длинных бараков и двухэтажных блоков.
То, что я увидел, вызвало во мне чувство ненависти к извергам, которые создали там «фабрику смерти». Меня, не раз видевшего смерть людей на фронте, поразила жестокость нацистов, превративших заключенных в живые скелеты. Они ходили по территории лагеря в полосатых робах. Двое остановились и начали хлопать в ладоши, приветствуя нас, солдат и офицеров. Как они смогли дожить до освобождения, я не знаю. А дальше я видел тех, кто не мог говорить и поворачивать голову – живые скелеты.
Мы остановились перед женским бараком. На полу кровь, испражнения, трупы – страшная картина. Больше пяти минут находиться было невозможно: запах разлагающихся тел не давал дышать. Солдаты обратились ко мне: “Товарищ майор, мы не в силах больше смотреть на то, что сделали фашисты с людьми…”
У нас была команда осмотреть все бараки, и мы выполнили приказ командира. Среди заключенных физически полноценных людей я не видел. Немцы оставили там немощных, истощенных, а тех, кто еще мог передвигаться, 18 января угнали. По дороге они почти все погибли. Потом мы узнали, что угнано десять тысяч человек…
Я с бойцами заходил не только в бараки, потрясшие меня своим видом, но также в помещение, где травили газом у входа в крематорий. Сам крематорий и газовая камера были частично взорваны. В тот день шел снег. Он тут же покрывался пеплом сожженных людей. Снег был черным. Возле печей – горы пепла…
На территории лагеря мы увидели лабазы, заполненные доверху тюками волос, тщательно отсортированными: детские – отдельно, взрослых людей – отдельно. Нам встречались горы обуви, тоже отсор-
тированной…
Комментариев нет:
Отправить комментарий