У пристани.
Романъ въ письмахъ, графини Евдокіи Ростопчиной.
Девять частей ("Библіотека для дачъ“, книжки 76—84).
Спб. 1857.
Романъ въ письмахъ, графини Евдокіи Ростопчиной.
Девять частей ("Библіотека для дачъ“, книжки 76—84).
Спб. 1857.
Письмо — это все равно, что разговоръ на бумагѣ. Слѣдовательно — новый романъ въ письмахъ графини Ростопчиной относится по своей формѣ собственно къ драматическому роду, въ которомъ талантъ этой писательницы оказывается особенно замѣчательнымъ. Всѣхъ, кто читалъ ея жалостныя пьесы: «Кто кого проучилъ», «Уѣдетъ или нѣтъ» и т. п., до сихъ поръ коробитъ при воспоминаніи о нихъ отъ невольнаго кислаго чувства, — точно такъ, какъ всѣ читавшіе ея комедіи: «Нелюдимка», «Семейная тайна» и пр. доселѣ не могутъ удержаться отъ хохота, вспоминая изображенные въ нихъ безтолковые поступки людскіе. Правда, комедіи эти носятъ названіе драмъ, а жалостныя пьесы — комедій, но lenomnefait pas la chose, и мы совсѣмъ не хотимъ изъ ошибочнаго названія выводить какія-нибудь заключенія неблагопріятныя для самой пьесы. Мы просто говоримъ, что авторъ ошибся, вѣроятно, въ названіи, которое, впрочемъ, могло быть и опечаткой, или даже просто прихотью автора. Одну подобную прихоть знаменитой писательницы мы уже знаемъ. Это было лѣтъ семь или восемь тому назадъ. У «Москвитянина» былъ тогда періодъ школьничества: онъ печаталъ школьныя бесѣды г. Погодина съ гг. Грановскимъ, Соловьевымъ и пр., педагогическія лекціи г. Шевырева, упражненія г. Покровскаго по корректурной и граматической части и т. п. Около этого времени и графиня Ростопчина вздумала помѣстить въ «Москвитянинѣ» составленную ею хрестоматію изъ лучшихъ иностранныхъ писателей, — съ собственными объясненіями. Цѣлый годъ печаталась эта хрестоматія, въ которой перепечатано было много стиховъ изъ Данте, Шекспира, Байрона, Гёте и пр., и какъ бы вы думали, какъ она называлась? «Поэзія и проза жизни, романъ въ стихахъ»!!.. И хрестоматія нисколько не потеряла отъ этого, а «Москвитянинъ» даже выигралъ: подъ видомъ эпиграфовъ къ роману, онъ цѣлый годъ помѣщалъ на своихъ страницахъ прекрасные отрывки изъ классическихъ писателей…
На этомъ основаніи мы не хотимъ дѣлать никакихъ замѣчаній касательно названія «романъ въ письмахъ». Мы жалѣемъ только объ одномъ: зачѣмъ нѣтъ здѣсь предисловія, въ родѣ того, какое находится при послѣднемъ изданіи стихотвореній графини Ростопчиной. Оно бы всего лучше объяснило намъ, какъ самъ авторъ понимаетъ своихъ героевъ и что онъ имѣлъ въ виду при созданіи своего романа. Такое объясненіе со стороны автора необходимо было бы потому, что романъ въ письмахъ, подобно всякому драматическому произведенію, не допускаетъ никакого вмѣшательства авторавъотношенія дѣйствующихъ лицъ и заставляетъ говорить только ихъ самихъ. Такимъ образомъ во всемъ романѣ авторъ нашелъ возможность сдѣлать отъ себя только два-три замѣчанія въ выноскахъ, въ которыхъ онъ даетъ читателямъ понятія о томъ, что такое газета «Punch» и что за экипажъ «брэкъ», — предметы, о которыхъ особы, пишущія письма, не считаютъ приличнымъ распространяться… А между тѣмъ характеръ нѣкоторыхъ лицъ остается довольно загадочнымъ, безъ авторскаго объясненія. Напримѣръ князь Суздальскій не представленъ, кажется, прямо пустымъ вралемъ, — а между тѣмъ вретъ на каждомъ шагу. Въ одномъ письмѣ онъ говоритъ, напримѣръ, что совсѣмъ не знаетъ русской литературы и что недавно прочиталъ только, по указанію сосѣдки своей, «Горе отъ ума», — а черезъ нѣсколько страницъ толкуетъ о печоринскомъ элементѣ, и въ другомъ письмѣ, еще прежде писанномъ, разсуждаетъ о языкѣ княгини Дашковой въ ея журналѣ. Въ одномъ письмѣ онъ толкуетъ о благосостояніи и просвѣщеніи своихъ крестьянъ, и въ томъ же самомъ письмѣ выражаетъ опасеніе, чтобы русскаго мужика грамота не испортила!.. Въ ноябрѣ 1844 г. онъ пишетъ, что ему только тридцать два года, самодовольно вспоминая свои кутежи съ лоретками, а въ январѣ 1854 г., собираясь жениться, онъ вдругъ хочетъ казаться степеннѣе и накидываетъ себѣ три года, увѣряя, что ему тридцать пять лѣтъ. А между тѣмъ всѣ дѣйствующія лица романа превозносятъ его добродѣтели и стараются выставить его человѣкомъ истинно благороднымъ и просвѣщеннымъ. Что хотѣлъ сказать авторъ, ставя своихъ лицъ въ такія мудреныя отношенія? Предисловіе могло бы объяснить это; но авторъ не захотѣлъ предисловія, предоставляя самому дѣлу говорить за себя. Онъ представилъ намъ драматическое произведеніе, не прибавляя ни слова отъ себя, и отыскать его идею, опредѣлить сущность характеровъ, прослѣдить все развитіе дѣйствія въ драмѣ составляетъ уже обязанность критики. Мы принимаемъ на себя эту обязанность, заранѣе сознаваясь, однако, передъ читателями, что мы не могли разъяснить нѣкоторыхъ загадочныхъ вещей въ романѣ и что нѣкоторыя наши заключенія, можетъ быть, окажутся не вполнѣ вѣрными и удовлетворительными.
Прежде всего поражаетъ насъ двойственность интриги романа: двѣ пріятельницы, Сара и Маргарита, ведутъ между собою переписку и разсказываютъ другъ другу приключенія своей жизни, которыя во всемъ романѣ идутъ совершенно отдѣльно и не имѣютъ ни малѣйшаго вліянія одни на другія. Авторъ романа такъ хорошо знакомъ съ художественными требованіями, общими для всякаго литературнаго произведенія, что вѣрно не рѣшился бы нарушить ихъ, если бы не имѣлъ въ виду какой-нибудь особенной цѣли. И намъ кажется, что мы нашли эту цѣль. По нашему мнѣнію, авторъ имѣлъ въ виду доказать своимъ романомъ, что всѣ люди, какъ бы они умны или глупы, богаты или бѣдны, добродѣтельны или развратны ни были, всѣ рано или поздно придутъ къ одной общей всѣмъ пристани, то есть, что всѣ люди смертны. Для такой широкой, всеобщей темы и содержаніе нужно было взять какъ можно шире. Такъ поступали по крайней мѣрѣ наши лучшіе сочинители. Г. Загоскинъ въ романѣ «Кузьма Петровичъ Мирошевъ» провелъ исторію рода Мирошевыхъ черезъ нѣсколько поколѣній, многократно переходя отъ Петра Кузьмича въ Кузьмѣ Петровичу и обратно отъ Кузьмы Петровича къ Петру Кузьмичу: такъ необходимо было, затѣмъ, что авторъ имѣлъ въ виду изобразить жизнь русскихъ во времена Екатерины Великой. Въ знаменитомъ романѣ «Иванъ Выжигинъ», желающемъ доказать торжество нравственности надъ порокомъ, авторъ также не удовольствовался одной жизнью, а привелъ, по разсказамъ старыхъ людей, читавшихъ его романъ, цѣлое поколѣніе нравственныхъ людей, дѣдушку, сынка его и внучка — Петра Иваныча, въ нарочито сочиненномъ продолженіи. Имѣя предъ глазами такіе прекрасные примѣры, и графиня Евдокія Ростопчина не усомнилась пожертвовать узкими понятіями о художественномъ единствѣ, о желаніи сколько возможно полнѣе разрѣшить свою высокую задачу. Но такъ какъ истинный талантъ никогда не бываетъ рабскимъ подражателемъ, то и графиня Евдокія Ростопчина уклонилась нѣсколько отъ своихъ высокихъ образцовъ и расширила свою тему не во времени, а въ пространствѣ. Она не удовольствовалась проведеніемъ своей идеи въ жизни одного лица, а взяла для этого двѣ параллельныя жизни, около которыхъ сгруппировала много другихъ лицъ, соединенныхъ съ главными почти одной только общей мыслью романа (то есть тѣмъ, что всѣ они умираютъ) безъ всякихъ побочныхъ интересовъ. Въ этомъ находимъ мы оправданіе двойственности интриги въ романѣ, которая такимъ образомъ нисколько не мѣшаетъ строгому единству общей мысли и даже служитъ къ ея усиленію и подкрѣпленію. Мы полагаемъ даже, что цѣль автора достигнута была бы еще вѣрнѣе, если бы онъ послѣдовалъ примѣру автора великолѣпной трагедіи «Деньги» и уморилъ бы въ своемъ романѣ нѣсколько сотъ человѣкъ. Тогда бы смертность человѣческая была еще неопровержимѣе для всякаго читателя. Впрочемъ, романъ «У пристани» оканчивается напоминаніемъ о Севастополѣ, и по нашему мнѣнію, — это сдѣлано не безъ глубокаго артистическаго соображенія: имя Севастополя служитъ послѣднимъ доводомъ автора, самымъ сильнымъ и даже дѣлающимъ ненужными всѣ остальные доводы. Кто не хочетъ читать романа, тотъ можетъ только заглянуть въ послѣднія его страницы, прочесть на нихъ слово: Севастополь, и въ немъ тотчасъ пробудится мысль о послѣдней пристани — смерти, чѣмъ цѣль автора романа будетъ вполнѣ достигнута…
Развитіе главной идеи въ романѣ доказываетъ намъ глубокое знаніе человѣческаго сердца и многостороннюю опытность автора. Субъективная личность автора и его воззрѣнія на жизнь, безъ всякаго сомнѣнія, много участвовали въ созданіи характеровъ романа: иначе невозможенъ этотъ тонкій анализъ женскаго сердца, невозможно это умѣнье выставить наружу сокровеннѣйшія побужденія самыхъ тайныхъ женскихъ страстей, какое показала графиня Евдокія Ростопчина въ исторіи двухъ лицъ своего романа — Сары Волтынской и Маргариты Петровской. Самыя эти лица, оба представляютъ какъ бы разложеніе одного характера на двухъ особъ, такъ что въ этомъ случаѣ графиня Евдокія Ростопчина уподобляется любимому поэту своему— Байрону, который, по словамъ Пушкина, въ каждомъ изъ своихъ героевъ воспроизводилъ какую- нибудь одну сторону собственнаго характера. Разница только въ томъ, что у Байрона менѣе рефлексіи: онъ относится къ созданнымъ имъ лицамъ непосредственно, и оттого страсть представляется у него въ трагическомъ развитіи. Графиня Евдокія Ростопчина, напротивъ, силою рефлексіи отрѣшаясь отъ непосредственнаго увлеченія страстью, заставляетъ ее проходить предъ судомъ неумолимаго разсудочнаго анализа и вслѣдствіе этого относится къ ней уже комически, или точнѣе сказать — сатирически. Въ романѣ, содержаніе котораго мы сейчасъ разскажемъ читателямъ, авторъ поражаетъ своей сатирой легкомысліе людей, надменно резонирующихъ, безъ всякаго прочнаго убѣжденія и съ постояннымъ противорѣчіемъ, какъ между словомъ и дѣломъ, такъ даже и между самыми словами. Выражается это резонерство преимущственно въ двухъ главныхъ лицахъ романа — Сарѣ и Маргаритѣ. Само собою разумѣется, что подобные характеры всегда заключаютъ въ себѣ достаточное количество глупости, прикидывающейся разумною. Авторъ и въ этомъ отношеніи удовлетворяетъ всѣмъ требованіямъ: его Сара и Маргарита изображены глупыми до невѣроятія. Равнымъ образомъ соблюдено и другое условіе художественной постройки романа — естественность и вѣрность дѣйствительности. Въ дѣйствительности резонеры обыкновенно бываютъ скучны: и авторъ сдѣлалъ письма своихъ героинь непомѣрно длинными и скучными. Романъ «У пристани» напечатанъ въ «Библіотекѣ для дачъ и пароходовъ» и пр. Но мы полагаемъ, что ни одинъ морякъ, послѣ самаго продолжительнаго штиля, не можетъ такъ жадно желать пристани, какъ тотъ, кто на пароходѣ вздумаетъ для развлеченія читать письма резонерокъ этого романа въ письмахъ. И никто, конечно, не станетъ проклинать замедленіе парохода съ такою яростью, какъ тотъ, кто возьметъ съ собой этотъ романъ, чтобы читать у пристани, въ ожиданіи парохода. До того скучны всѣ эти письма!.. Можетъ быть, найдутся близорукіе критики, которые поставятъ это въ вину автору. Мы, напротивъ, видимъ здѣсь великое достоинство… Было бы совершенно нелѣпо, если бы онъ письма глупыхъ резонерокъ сдѣлалъ живыми и занимательными. Нужно было именно заставить ихъ писать скучно, безтолково, длинно, утомительно. Авторъ все это исполнилъ въ высшей степени совершенно. Можно судить о его искусствѣ и по одному слѣдующему факту: цѣлыхъ два тома (2-й и 3-й) заключаютъ въ себѣ одно письмо Сары, наполненное нелѣпѣйшими и длиннѣйшими разсужденіями обо всемъ на свѣтѣ, отъ хаоса, который, по мнѣнію ея, кто-то считаетъ «родоначальникомъ вселенной», до достоинства сигаръ и ловкости юнкеровъ и пажей… Отвѣты Маргариты на письма своей подруги также длинны въ соразмѣрности.
Характеристика этихъ двухъ подругъ представляетъ для насъ только одно затрудненіе: мы боимся слишкомъ рѣзко выразить негодованіе, возбужденное въ насъ противъ подобныхъ женщинъ романомъ графины Евдокіи Ростопчиной. До того онѣ проникнуты суетностью и чувственностью, до того безсмысленны въ своихъ притязаніяхъ, до того нагло-безцеремонны въ своихъ выраженіяхъ, грязносальны въ своихъ шуткахъ! Обѣ онѣ — широкія натуры. Одна изъ нихъ сожалѣетъ, отчего она не мужчина и не можетъ участвовать въ ихъ бурныхъ подвигахъ и въ не менѣе бурныхъ развлеченіяхъ. Другая безпрестанно толкуетъ о своей страсти къ разгулу и удали, — признается, что еще въ дѣтствѣ была влюблена въ Макса Пикколомини, и всегда питала особенное сочувствіе въ героямъ въ родѣ Леоне Леони, Ускока и Манфреда. Она ругаетъ неприличными словами современныхъ гуманистовъ за то, что они не умѣютъ жить, какъ предки… А предки, говоритъ она, «пили, ѣли, лихо дрались, лихо любили(!) и слегли своевременно въ могилу, не клеветавши ни міра, ни жизни, не гнушаясь даромъ Божіимъ… А вы, — продолжаетъ она въ паѳосѣ, — а вы, жалкіе недоноски будущихъ поколѣній, бездольные междуумки», — да и пошла… «Вы, говоритъ, и кутить-то не умѣете, какъ предки: ихъ разгулъ былъ размашистѣе и разъемистѣе(что она хочетъ этимъ сказать!?); ихъ развратъ кипѣлъ какимъ-то блистательнымъ увлеченіемъ, какимъ-то гордымъ безстрашіемъ и великодушіемъ, которыхъ въ васъ нѣтъ… Вы — пигмени предъ Ловеласами и герцогами Ришелье прошлаго вѣка… Безсиліе и пустота, вотъ ваша сущность!..» (т. I, стр. 114). И послѣ такой грозной филиппики на гуманистовъ она прибавляетъ: «Это вопль моего сердца!..». Немудрено повѣрить, судя по ея исторіи… Всѣ письма этой резонерки Сары Егоровны полны подобныхъ выходокъ противъ вялости нынѣшняго поколѣнія, въ пользу кипучести и ухарскихъ замашекъ прежняго времени. Вообще удаль во всемъ ей нравится, и въ русской тройкѣ, и въ растрепанныхъ волосахъ, и въ пьяной оргіи, и въ дикой цыганской пѣснѣ: таковъ ужъ вкусъ у нея. Интересно разсказываетъ о ея любви къ цыганамъ князь Элимъ Суздальскій, тотъ самый шутъ, который, заботясь о просвѣщеніи крестьянъ, пугается грамотности. На святкахъ онъ вздумалъ сдѣлать елку для дѣтей Сары Егоровны, а ее собственно захотѣлъ потѣшить цыганами, которыхъ, по его словамъ, и выписалъ изъ Нижняго (и тутъ совралъ конечно, какіе въ Нижнемъ цыгане, на святкахъ… Другое дѣло — въ ярмарку…). И вотъ какое впечатлѣніе произвели на нее цыгане, по разсказу князя Элима. «Вся жизнь ея, вся душа, кажется, перешла въ слухъ и въ какое-то нѣмѣющее ожиданье… Она ожила, она воскресла; душа ея рвалась, и кровь кипѣла въ ней, а я, безъ ея вѣдома, читалъ на лицѣ ея всѣ бѣглыя выраженья живыхъ ея ощущеній и волненій. Яркій румянецъ игралъ на ея щекахъ; глаза блистали, дыханье занималось… нѣсколько разъ обращалась она ко мнѣ, чтобы крѣпко пожать мою руку и горячо благодарить меня за сюрпризъ. Я былъ въ полномъ удовольствіи своего успѣха!..» (т. VI, стр. 188). Не по-русски, но сильно выразился князь Элимъ!.. — Здѣсь простой разсказъ доходитъ даже до поэтическаго паѳоса, который можетъ быть сравненъ только развѣ съ увлекательнымъ стихотвореніемъ самой же графини Ростопчиной: «Посѣщеніе цыганскаго табора…».
И такая-то удалая женщина безпрестанно впадаетъ въ проповѣдническій тонъ и толкуетъ о нравственности и о религіозности. По ея понятіямъ, впрочемъ, нравственность состоитъ въ ухарскомъ увлеченіи, а религіозность… Но вотъ какъ она разсуждаетъ объ этомъ предметѣ. Нынѣ, восклицаетъ она, науки не такъ преподаются; всѣ только и хлопочутъ о томъ, чтобы религію уничтожить… «Кто же виноватъ, если теперь всѣ высшія науки приводятъ къ этому ужасному исходу, если философія, геологія, отчасти исторія громко и безнаказанно (гдѣ же это?) преподаются такъ, что онѣ должны истреблять всѣ зачатки вѣры, всѣ стремленія духовности, если онѣ отрицаютъ идею высшаго начала и восхваляютъ(а надо возбранять?) вещество!.. Кто виноватъ, если основныя понятія вѣка отвергаютъ все, чему человѣкъ привыкъ вѣрить и поклоняться, и показываютъ грубый хаосъ родоначальникомъ вселенной и первобытной стихіей, изъ которой долженъ былъ образоваться человѣкъ? (Вонъ оно, — куда метнула!.. взявшись не за свое дѣло, безтолковая резонерка зарапортовалась: она и позабыла, что сказаніе о хаосѣ читается въ Книгѣ Бытія, а не въ новѣйшей философіи.) Кто жъ виноватъ, что въ нашъ вѣкъ ученые и умные боятся прослыть невѣждами и суевѣрами (желаніе, кажется, довольно естественное!), если они не пытаются идти противъ доводовъ науки и раздѣляютъ мнѣніе высшихъ свѣтилъ, ее проповѣдующихъ и т. д. (т. III, стр. 63— 64)». Видите ли: она думаетъ, что для религіозности необходимо нужно идти противъ науки!.. Тогда, конечно, и религіозность хороша будетъ, — въ родѣ той, какую исповѣдуетъ сама Сара Егоровна. Не угодно ли посмотрѣть, какіе силлогизмы сочиняетъ она, напримѣръ, о Провидѣніи… Разсуждаетъ она совершенно безцеремонно о томъ, кого мужчинѣ легче покорить — женщину или дѣвушку, и заключаетъ:
На этомъ основаніи мы не хотимъ дѣлать никакихъ замѣчаній касательно названія «романъ въ письмахъ». Мы жалѣемъ только объ одномъ: зачѣмъ нѣтъ здѣсь предисловія, въ родѣ того, какое находится при послѣднемъ изданіи стихотвореній графини Ростопчиной. Оно бы всего лучше объяснило намъ, какъ самъ авторъ понимаетъ своихъ героевъ и что онъ имѣлъ въ виду при созданіи своего романа. Такое объясненіе со стороны автора необходимо было бы потому, что романъ въ письмахъ, подобно всякому драматическому произведенію, не допускаетъ никакого вмѣшательства авторавъотношенія дѣйствующихъ лицъ и заставляетъ говорить только ихъ самихъ. Такимъ образомъ во всемъ романѣ авторъ нашелъ возможность сдѣлать отъ себя только два-три замѣчанія въ выноскахъ, въ которыхъ онъ даетъ читателямъ понятія о томъ, что такое газета «Punch» и что за экипажъ «брэкъ», — предметы, о которыхъ особы, пишущія письма, не считаютъ приличнымъ распространяться… А между тѣмъ характеръ нѣкоторыхъ лицъ остается довольно загадочнымъ, безъ авторскаго объясненія. Напримѣръ князь Суздальскій не представленъ, кажется, прямо пустымъ вралемъ, — а между тѣмъ вретъ на каждомъ шагу. Въ одномъ письмѣ онъ говоритъ, напримѣръ, что совсѣмъ не знаетъ русской литературы и что недавно прочиталъ только, по указанію сосѣдки своей, «Горе отъ ума», — а черезъ нѣсколько страницъ толкуетъ о печоринскомъ элементѣ, и въ другомъ письмѣ, еще прежде писанномъ, разсуждаетъ о языкѣ княгини Дашковой въ ея журналѣ. Въ одномъ письмѣ онъ толкуетъ о благосостояніи и просвѣщеніи своихъ крестьянъ, и въ томъ же самомъ письмѣ выражаетъ опасеніе, чтобы русскаго мужика грамота не испортила!.. Въ ноябрѣ 1844 г. онъ пишетъ, что ему только тридцать два года, самодовольно вспоминая свои кутежи съ лоретками, а въ январѣ 1854 г., собираясь жениться, онъ вдругъ хочетъ казаться степеннѣе и накидываетъ себѣ три года, увѣряя, что ему тридцать пять лѣтъ. А между тѣмъ всѣ дѣйствующія лица романа превозносятъ его добродѣтели и стараются выставить его человѣкомъ истинно благороднымъ и просвѣщеннымъ. Что хотѣлъ сказать авторъ, ставя своихъ лицъ въ такія мудреныя отношенія? Предисловіе могло бы объяснить это; но авторъ не захотѣлъ предисловія, предоставляя самому дѣлу говорить за себя. Онъ представилъ намъ драматическое произведеніе, не прибавляя ни слова отъ себя, и отыскать его идею, опредѣлить сущность характеровъ, прослѣдить все развитіе дѣйствія въ драмѣ составляетъ уже обязанность критики. Мы принимаемъ на себя эту обязанность, заранѣе сознаваясь, однако, передъ читателями, что мы не могли разъяснить нѣкоторыхъ загадочныхъ вещей въ романѣ и что нѣкоторыя наши заключенія, можетъ быть, окажутся не вполнѣ вѣрными и удовлетворительными.
Прежде всего поражаетъ насъ двойственность интриги романа: двѣ пріятельницы, Сара и Маргарита, ведутъ между собою переписку и разсказываютъ другъ другу приключенія своей жизни, которыя во всемъ романѣ идутъ совершенно отдѣльно и не имѣютъ ни малѣйшаго вліянія одни на другія. Авторъ романа такъ хорошо знакомъ съ художественными требованіями, общими для всякаго литературнаго произведенія, что вѣрно не рѣшился бы нарушить ихъ, если бы не имѣлъ въ виду какой-нибудь особенной цѣли. И намъ кажется, что мы нашли эту цѣль. По нашему мнѣнію, авторъ имѣлъ въ виду доказать своимъ романомъ, что всѣ люди, какъ бы они умны или глупы, богаты или бѣдны, добродѣтельны или развратны ни были, всѣ рано или поздно придутъ къ одной общей всѣмъ пристани, то есть, что всѣ люди смертны. Для такой широкой, всеобщей темы и содержаніе нужно было взять какъ можно шире. Такъ поступали по крайней мѣрѣ наши лучшіе сочинители. Г. Загоскинъ въ романѣ «Кузьма Петровичъ Мирошевъ» провелъ исторію рода Мирошевыхъ черезъ нѣсколько поколѣній, многократно переходя отъ Петра Кузьмича въ Кузьмѣ Петровичу и обратно отъ Кузьмы Петровича къ Петру Кузьмичу: такъ необходимо было, затѣмъ, что авторъ имѣлъ въ виду изобразить жизнь русскихъ во времена Екатерины Великой. Въ знаменитомъ романѣ «Иванъ Выжигинъ», желающемъ доказать торжество нравственности надъ порокомъ, авторъ также не удовольствовался одной жизнью, а привелъ, по разсказамъ старыхъ людей, читавшихъ его романъ, цѣлое поколѣніе нравственныхъ людей, дѣдушку, сынка его и внучка — Петра Иваныча, въ нарочито сочиненномъ продолженіи. Имѣя предъ глазами такіе прекрасные примѣры, и графиня Евдокія Ростопчина не усомнилась пожертвовать узкими понятіями о художественномъ единствѣ, о желаніи сколько возможно полнѣе разрѣшить свою высокую задачу. Но такъ какъ истинный талантъ никогда не бываетъ рабскимъ подражателемъ, то и графиня Евдокія Ростопчина уклонилась нѣсколько отъ своихъ высокихъ образцовъ и расширила свою тему не во времени, а въ пространствѣ. Она не удовольствовалась проведеніемъ своей идеи въ жизни одного лица, а взяла для этого двѣ параллельныя жизни, около которыхъ сгруппировала много другихъ лицъ, соединенныхъ съ главными почти одной только общей мыслью романа (то есть тѣмъ, что всѣ они умираютъ) безъ всякихъ побочныхъ интересовъ. Въ этомъ находимъ мы оправданіе двойственности интриги въ романѣ, которая такимъ образомъ нисколько не мѣшаетъ строгому единству общей мысли и даже служитъ къ ея усиленію и подкрѣпленію. Мы полагаемъ даже, что цѣль автора достигнута была бы еще вѣрнѣе, если бы онъ послѣдовалъ примѣру автора великолѣпной трагедіи «Деньги» и уморилъ бы въ своемъ романѣ нѣсколько сотъ человѣкъ. Тогда бы смертность человѣческая была еще неопровержимѣе для всякаго читателя. Впрочемъ, романъ «У пристани» оканчивается напоминаніемъ о Севастополѣ, и по нашему мнѣнію, — это сдѣлано не безъ глубокаго артистическаго соображенія: имя Севастополя служитъ послѣднимъ доводомъ автора, самымъ сильнымъ и даже дѣлающимъ ненужными всѣ остальные доводы. Кто не хочетъ читать романа, тотъ можетъ только заглянуть въ послѣднія его страницы, прочесть на нихъ слово: Севастополь, и въ немъ тотчасъ пробудится мысль о послѣдней пристани — смерти, чѣмъ цѣль автора романа будетъ вполнѣ достигнута…
Развитіе главной идеи въ романѣ доказываетъ намъ глубокое знаніе человѣческаго сердца и многостороннюю опытность автора. Субъективная личность автора и его воззрѣнія на жизнь, безъ всякаго сомнѣнія, много участвовали въ созданіи характеровъ романа: иначе невозможенъ этотъ тонкій анализъ женскаго сердца, невозможно это умѣнье выставить наружу сокровеннѣйшія побужденія самыхъ тайныхъ женскихъ страстей, какое показала графиня Евдокія Ростопчина въ исторіи двухъ лицъ своего романа — Сары Волтынской и Маргариты Петровской. Самыя эти лица, оба представляютъ какъ бы разложеніе одного характера на двухъ особъ, такъ что въ этомъ случаѣ графиня Евдокія Ростопчина уподобляется любимому поэту своему— Байрону, который, по словамъ Пушкина, въ каждомъ изъ своихъ героевъ воспроизводилъ какую- нибудь одну сторону собственнаго характера. Разница только въ томъ, что у Байрона менѣе рефлексіи: онъ относится къ созданнымъ имъ лицамъ непосредственно, и оттого страсть представляется у него въ трагическомъ развитіи. Графиня Евдокія Ростопчина, напротивъ, силою рефлексіи отрѣшаясь отъ непосредственнаго увлеченія страстью, заставляетъ ее проходить предъ судомъ неумолимаго разсудочнаго анализа и вслѣдствіе этого относится къ ней уже комически, или точнѣе сказать — сатирически. Въ романѣ, содержаніе котораго мы сейчасъ разскажемъ читателямъ, авторъ поражаетъ своей сатирой легкомысліе людей, надменно резонирующихъ, безъ всякаго прочнаго убѣжденія и съ постояннымъ противорѣчіемъ, какъ между словомъ и дѣломъ, такъ даже и между самыми словами. Выражается это резонерство преимущственно въ двухъ главныхъ лицахъ романа — Сарѣ и Маргаритѣ. Само собою разумѣется, что подобные характеры всегда заключаютъ въ себѣ достаточное количество глупости, прикидывающейся разумною. Авторъ и въ этомъ отношеніи удовлетворяетъ всѣмъ требованіямъ: его Сара и Маргарита изображены глупыми до невѣроятія. Равнымъ образомъ соблюдено и другое условіе художественной постройки романа — естественность и вѣрность дѣйствительности. Въ дѣйствительности резонеры обыкновенно бываютъ скучны: и авторъ сдѣлалъ письма своихъ героинь непомѣрно длинными и скучными. Романъ «У пристани» напечатанъ въ «Библіотекѣ для дачъ и пароходовъ» и пр. Но мы полагаемъ, что ни одинъ морякъ, послѣ самаго продолжительнаго штиля, не можетъ такъ жадно желать пристани, какъ тотъ, кто на пароходѣ вздумаетъ для развлеченія читать письма резонерокъ этого романа въ письмахъ. И никто, конечно, не станетъ проклинать замедленіе парохода съ такою яростью, какъ тотъ, кто возьметъ съ собой этотъ романъ, чтобы читать у пристани, въ ожиданіи парохода. До того скучны всѣ эти письма!.. Можетъ быть, найдутся близорукіе критики, которые поставятъ это въ вину автору. Мы, напротивъ, видимъ здѣсь великое достоинство… Было бы совершенно нелѣпо, если бы онъ письма глупыхъ резонерокъ сдѣлалъ живыми и занимательными. Нужно было именно заставить ихъ писать скучно, безтолково, длинно, утомительно. Авторъ все это исполнилъ въ высшей степени совершенно. Можно судить о его искусствѣ и по одному слѣдующему факту: цѣлыхъ два тома (2-й и 3-й) заключаютъ въ себѣ одно письмо Сары, наполненное нелѣпѣйшими и длиннѣйшими разсужденіями обо всемъ на свѣтѣ, отъ хаоса, который, по мнѣнію ея, кто-то считаетъ «родоначальникомъ вселенной», до достоинства сигаръ и ловкости юнкеровъ и пажей… Отвѣты Маргариты на письма своей подруги также длинны въ соразмѣрности.
Характеристика этихъ двухъ подругъ представляетъ для насъ только одно затрудненіе: мы боимся слишкомъ рѣзко выразить негодованіе, возбужденное въ насъ противъ подобныхъ женщинъ романомъ графины Евдокіи Ростопчиной. До того онѣ проникнуты суетностью и чувственностью, до того безсмысленны въ своихъ притязаніяхъ, до того нагло-безцеремонны въ своихъ выраженіяхъ, грязносальны въ своихъ шуткахъ! Обѣ онѣ — широкія натуры. Одна изъ нихъ сожалѣетъ, отчего она не мужчина и не можетъ участвовать въ ихъ бурныхъ подвигахъ и въ не менѣе бурныхъ развлеченіяхъ. Другая безпрестанно толкуетъ о своей страсти къ разгулу и удали, — признается, что еще въ дѣтствѣ была влюблена въ Макса Пикколомини, и всегда питала особенное сочувствіе въ героямъ въ родѣ Леоне Леони, Ускока и Манфреда. Она ругаетъ неприличными словами современныхъ гуманистовъ за то, что они не умѣютъ жить, какъ предки… А предки, говоритъ она, «пили, ѣли, лихо дрались, лихо любили(!) и слегли своевременно въ могилу, не клеветавши ни міра, ни жизни, не гнушаясь даромъ Божіимъ… А вы, — продолжаетъ она въ паѳосѣ, — а вы, жалкіе недоноски будущихъ поколѣній, бездольные междуумки», — да и пошла… «Вы, говоритъ, и кутить-то не умѣете, какъ предки: ихъ разгулъ былъ размашистѣе и разъемистѣе(что она хочетъ этимъ сказать!?); ихъ развратъ кипѣлъ какимъ-то блистательнымъ увлеченіемъ, какимъ-то гордымъ безстрашіемъ и великодушіемъ, которыхъ въ васъ нѣтъ… Вы — пигмени предъ Ловеласами и герцогами Ришелье прошлаго вѣка… Безсиліе и пустота, вотъ ваша сущность!..» (т. I, стр. 114). И послѣ такой грозной филиппики на гуманистовъ она прибавляетъ: «Это вопль моего сердца!..». Немудрено повѣрить, судя по ея исторіи… Всѣ письма этой резонерки Сары Егоровны полны подобныхъ выходокъ противъ вялости нынѣшняго поколѣнія, въ пользу кипучести и ухарскихъ замашекъ прежняго времени. Вообще удаль во всемъ ей нравится, и въ русской тройкѣ, и въ растрепанныхъ волосахъ, и въ пьяной оргіи, и въ дикой цыганской пѣснѣ: таковъ ужъ вкусъ у нея. Интересно разсказываетъ о ея любви къ цыганамъ князь Элимъ Суздальскій, тотъ самый шутъ, который, заботясь о просвѣщеніи крестьянъ, пугается грамотности. На святкахъ онъ вздумалъ сдѣлать елку для дѣтей Сары Егоровны, а ее собственно захотѣлъ потѣшить цыганами, которыхъ, по его словамъ, и выписалъ изъ Нижняго (и тутъ совралъ конечно, какіе въ Нижнемъ цыгане, на святкахъ… Другое дѣло — въ ярмарку…). И вотъ какое впечатлѣніе произвели на нее цыгане, по разсказу князя Элима. «Вся жизнь ея, вся душа, кажется, перешла въ слухъ и въ какое-то нѣмѣющее ожиданье… Она ожила, она воскресла; душа ея рвалась, и кровь кипѣла въ ней, а я, безъ ея вѣдома, читалъ на лицѣ ея всѣ бѣглыя выраженья живыхъ ея ощущеній и волненій. Яркій румянецъ игралъ на ея щекахъ; глаза блистали, дыханье занималось… нѣсколько разъ обращалась она ко мнѣ, чтобы крѣпко пожать мою руку и горячо благодарить меня за сюрпризъ. Я былъ въ полномъ удовольствіи своего успѣха!..» (т. VI, стр. 188). Не по-русски, но сильно выразился князь Элимъ!.. — Здѣсь простой разсказъ доходитъ даже до поэтическаго паѳоса, который можетъ быть сравненъ только развѣ съ увлекательнымъ стихотвореніемъ самой же графини Ростопчиной: «Посѣщеніе цыганскаго табора…».
И такая-то удалая женщина безпрестанно впадаетъ въ проповѣдническій тонъ и толкуетъ о нравственности и о религіозности. По ея понятіямъ, впрочемъ, нравственность состоитъ въ ухарскомъ увлеченіи, а религіозность… Но вотъ какъ она разсуждаетъ объ этомъ предметѣ. Нынѣ, восклицаетъ она, науки не такъ преподаются; всѣ только и хлопочутъ о томъ, чтобы религію уничтожить… «Кто же виноватъ, если теперь всѣ высшія науки приводятъ къ этому ужасному исходу, если философія, геологія, отчасти исторія громко и безнаказанно (гдѣ же это?) преподаются такъ, что онѣ должны истреблять всѣ зачатки вѣры, всѣ стремленія духовности, если онѣ отрицаютъ идею высшаго начала и восхваляютъ(а надо возбранять?) вещество!.. Кто виноватъ, если основныя понятія вѣка отвергаютъ все, чему человѣкъ привыкъ вѣрить и поклоняться, и показываютъ грубый хаосъ родоначальникомъ вселенной и первобытной стихіей, изъ которой долженъ былъ образоваться человѣкъ? (Вонъ оно, — куда метнула!.. взявшись не за свое дѣло, безтолковая резонерка зарапортовалась: она и позабыла, что сказаніе о хаосѣ читается въ Книгѣ Бытія, а не въ новѣйшей философіи.) Кто жъ виноватъ, что въ нашъ вѣкъ ученые и умные боятся прослыть невѣждами и суевѣрами (желаніе, кажется, довольно естественное!), если они не пытаются идти противъ доводовъ науки и раздѣляютъ мнѣніе высшихъ свѣтилъ, ее проповѣдующихъ и т. д. (т. III, стр. 63— 64)». Видите ли: она думаетъ, что для религіозности необходимо нужно идти противъ науки!.. Тогда, конечно, и религіозность хороша будетъ, — въ родѣ той, какую исповѣдуетъ сама Сара Егоровна. Не угодно ли посмотрѣть, какіе силлогизмы сочиняетъ она, напримѣръ, о Провидѣніи… Разсуждаетъ она совершенно безцеремонно о томъ, кого мужчинѣ легче покорить — женщину или дѣвушку, и заключаетъ:
Да! всѣ мы, сколько насъ ни есть, всѣ мы прямыя, настоящія дочери Евы: всѣмъ намъ передала общая праматерь свое тревожное любознанье, свою страстную тоску по запретномъ… Всѣхъ насъ неодолимо тянетъ къ запрещенному плоду. Всѣ мы должны вкусить его, чтобъ удостовѣриться въ его горечи, познать наше заблужденіе и раскаяться въ нашей винѣ. Безъ того женщина словно не вполнѣ женщина, не достигаетъ своего совершеннаго развитія. Лучшія изъ насъ непремѣнно прошли эту школу. Пересмотри преданья первыхъ временъ христіанства, перебери исторію среднихъ вѣковъ, византійскія легенды, записки XVI, XVII и даже начала XVIII ст., ты увидишь, что всѣ строжайшія жилицы монастырей и обителей, все, что убѣгало въ пустыни и спасалось въ уединеньи... было приведено къ мирной пристани только бурею житейской... Всѣ онѣ начали любовью, чтобы кончить покаяніемъ и молитвою. Стало быть, есть же какая-то тайная сила, которая влечетъ насъ безъ нашего вѣдома и участья къ исполненію нашей участи… Стало быть, пути Провидѣнія неисповѣдимы (стало быть!!!), и оно заранѣе знаетъ цѣль, которой не видятъ наши близорукіе взоры! (стало быть!). Стало быть, нѣтъ силы и нѣтъ воли, которыя могли бы затаиться и укрыться отъ одного изъ первѣйшихъ условій жизни!.. (Дѣло идетъ все о томъ же запретномъ плодѣ, который всѣ женщины наслѣдовали отъ праматери Евы!) (Т. IV, стр. 85.)
Такія безобразныя понятія, призывающія Провидѣніе въ оправданіе своей удали и чувственности, конечно, должны ужасаться движенія здравыхъ философскихъ идей… Помѣшала имъ, видите, геологія съ исторіей: зачѣмъ, дескать, безнаказанно преподаются? А какое наказаніе получили учителя, передавшіе вамъ, Сара Егоровна, скандалезную исторію дебошировъ всякаго рода и всѣхъ временъ, — которую вы такъ подробно и отчетливо знаете, какъ видно изъ вашихъ писемъ?
Та, къ которой обращаются воззванія Сары Егоровны, Маргарита Петровская, тоже — бой-баба, и, при размашистости своей натуры, не лишена нѣкоторой экзальтаціи. Она — дѣвушка, но это не налагаетъ на нее какой-нибудь особенной печати: ей уже 30 лѣтъ, она очень опытна, и, судя по ея письмамъ, конечно уже не укрылась отъ «одного изъ первѣйшихъ условій жизни». Съ рѣдкою беззастѣнчивостью разсказываетъ она мужчинѣ о томъ, какъ другой мужчина, незваный, ломился къ ней въ комнату и пр… Онъ хотѣлъ, говоритъ она, сдѣлать изъ меня свою Аспазію, свою Эгерію… Какъ будто мало на то лоретокъ? — съ гордостью вопрошаетъ она въ заключеніе. Вообще, лоретки составляютъ любимый предметъ ея разсужденій, и она пишетъ о нихъ даже съ сильными претензіями на юморъ. О свойствѣ ея юмора можетъ дать понятіе слѣдующій примѣръ: «Я, конечно, всею душою уважаю и люблю Тихопадскаго, — но вѣдь только душою... А матушка и онъ имѣютъ виды и планы гораздо возмутительнѣе для моей независимости и безопасности…». Не правда ли, что для письма дѣвушки это каламбурецъ довольно игриваго содержанія?..
Но пора намъ оставить характеристику героинь, и разсказать содержаніе романа, которое раздѣляется собственно на два содержанія — исторію Маргариты и исторію Сары, не имѣющія между собою ничего общаго, кромѣ того, что обѣ совершенно нелѣпы. Передадимъ сначала исторію Маргариты: она покороче.
Маргарита — дочь бѣднаго украинскаго помѣщика, воспитывается у княгини Г., своей крестной матери, вмѣстѣ съ дочерю ея Китти. Она получаетъ блестящее воспитаніе, наравнѣ съ княжной, и вводится въ большой свѣтъ. Тутъ на нее обращаютъ вниманіе, и княжна съ княгиней начинаютъ за то преслѣдовать воспитанницу. Преслѣдованье продолжается два года: она все живетъ у нихъ, очарованная, какъ сама говоритъ, своими свѣтскими успѣхами. Черезъ два года въ нее влюбляется графъ П. (дѣвица Маргарита Петровская чрезвычайно таинственна: она называетъ только буквами своихъ знакомыхъ князей и графовъ). Она тоже полюбила его… Онъ такъ искусно умѣлъ — говоритъ она — бросать мнѣ намеки о нашей будущности, о своихъ намѣреніяхъ!.. Я должна была повѣрить, что эти намѣренія честны и прочны; я повѣрила, я почитала себя невѣстою любимаго и любящаго меня человѣка.
Далѣе слѣдуютъ точки… а еще далѣе графъ П. женится на княжнѣ Китти, извиняясь передъ Маргаритой тѣмъ, что его принудили… Графъ поселяется съ женой въ домѣ княгини Г., и Маргарита остается тутъ же, — хотя и могла бы удалиться къ матери. Черезъ полгода послѣ женитьбы графъ снова началъ за ней ухаживать, сталъ ожидать ее на лѣстницахъ, преслѣдовать по заламъ и явно, открыто говорить о своей страсти. Она была «глубоко уязвлена», какъ сама говоритъ, и рѣшилась обороняться… Легче всего было бы уѣхать, но тогда не было бы геройства. А ей непремѣнно хотѣлось сценъ, борьбы, страданій, Богъ вѣсть ужъ зачѣмъ ей всей этой дряни было надобно… Она осталась ждать, и дождалась, разумѣется, до того, что однажды, въ отсутствіе жены, графъ забрался въ комнату Маргариты и хотѣлъ сдѣлать изъ нея свою Аспазію… Она не согласилась; но и этотъ урокъ не проучилъ ее. Она все-таки осталась въ этомъ домѣ, да еще пожаловалась на графа дядѣ его — старику Симборскому, отъ котораго графъ ждалъ богатаго наслѣдства. Симборскій влюбился въ нее самъ и сталъ ей оказывать свое вниманіе, а княгиня Г. и Китти опять стали ее преслѣдовать. Она все ждала и дождалась формальнаго предложенія отъ Симборскаго, отъ котораго однакоже отказалась. Самъ графъ совѣтовалъ ей выйти за старика затѣмъ, что тогда, — объясняетъ она, — онъ надѣялся успѣшнѣе продолжать свое волокитство. Отказавши Симборскому, Маргарита потеряла послѣдную защиту и подверглась сильнѣйшему гоненію княгини и Китти и новымъ, ужаснѣйшимъ прежняго преслѣдованіямъ со стороны графа. Наконецъ ужъ тутъ рѣшилась она уѣхать домой, — къ матери… Пожила она съ матерью немножко и отправилась въ Одессу… Тамъ встрѣтила степеннаго помѣщика Тихопадскаго, котораго полюбила душою, — и молодого человѣка Краснодольскаго, котораго полюбила сердцемъ. Краснодольскій, какъ само собою разумѣется, былъ образецъ всѣхъ совершенствъ въ глазахъ Маргариты, но ей нельзя было выйти за него, потому что онъ состоялъ уже въ законномъ бракѣ, къ которому принудили его разстроенныя обстоятельства, послѣ слишкомъ сильныхъ кутежей. Онъ въ нее страстно влюбился и пишетъ къ ней письма, ругая въ нихъ жену свою. Она отвѣчаетъ ему въ томъ же родѣ. Между тѣмъ Тихопадскій къ ней сватается; она отказываетъ. Скоро послѣ того умираетъ мать ея, имѣнье идетъ въ раздѣлъ, и у Маргариты ничего почти не остается. Тихопадскій повторяетъ сватовство, Маргарита снова отказываетъ, чтобы не потерять своей независимости, и идетъ въ гувернантки къ Краснодольскому для воспитанія его дочери. Жена Краснодольскаго знаетъ, безъ всякаго сомнѣнія, ихъ прежнія сношенія и неохотно принимаетъ въ домъ свою соперницу, но не препятствуетъ. Маргарита съ своей воспитанницей поселяется въ отдѣльномъ флигелѣ, куда Краснодольскій каждый вечеръ приходить къ ней, и потомъ нерѣдко катаетъ ее по полю на лихой тройкѣ… Такъ проходитъ нѣсколько времени, въ продолженіе котораго Краснодольскій открываетъ связь своей жены съ какимъ-то пройдохою швейцарцемъ и хочетъ съ ней развестись. Маргарита очень рада; но вдругъ Краснодольскаго подстрѣливаетъ на охотѣ собственный егерь, подкупленный его женою, и Маргарита идетъ въ монастырь…
Если бы всѣ эти безразсудства она дѣлала въ простотѣ души, то она была бы просто глупа, и слава Богу, разумѣется. Но она себя выставляетъ какою-то героинею, безпрестанно резонируетъ, толкуетъ о высшихъ стремленіяхъ и потребностяхъ, о непоколебимости на пути добра и т. п. А между тѣмъ на каждомъ шагу выказываетъ она жалкое невѣдѣніе самыхъ простыхъ законовъ мышленія и общественной жизни, самое кривое пониманіе добра и зла… Оттого она нелѣпа и каррикатурна до отвратительности во всѣхъ своихъ поступкахъ, которые она считаетъ подвигами добродѣтели и самоотверженія. Напримѣръ, она пренаивно разсказываетъ о своихъ ночныхъ прогулкахъ съ Краснодольскимъ и потомъ прибавляетъ: «иногда, возвращаясь съ нашихъ прогулокъ, мы видимъ яркій свѣтъ въ окнахъ боскетной (предполагается, что тамъ сидитъ жена Краснодольскаго и съ нею швейцарскій пройдоха-гувернеръ) и оба останавливаемся невольно, пораженные одною и тою же мыслью. Въ такія минуты я боюсь взглянуть на него… Мнѣ совѣстно и стыдно за этого человѣка, оскорбленнаго во всемъ, что наиболѣе затрагиваетъ самолюбіе и гордость мужчины». Видите-ли: ей стыдно за него — не потому, что онъ дѣлаетъ глупости, а потому, что его оскорбляютъ... Да чѣмъ же запоздалая бесѣда въ боскетной, да еще при яркомъ свѣтѣ, предосудительнѣе уединенной прогулки въ темнотѣ ночной?.. Героическая Маргарита никакъ не хочетъ сообразить, что она произноситъ судъ сама надъ собою же… И подобныхъ выходокъ у ней безсчисленное множество… Нельзя не сознаться, что этотъ типъ чрезвычайно удался графинѣ Евдокіи Ростопчиной. Трудно представить поведеніе болѣе легкое при болѣе скучномъ и исполненномъ высокихъ претензіи резонерствѣ; трудно представить большее отсутствіе здраваго смысла и большую пошлость въ увлеченіяхъ… Типъ, еще болѣе исполненный всякихъ несообразностей въ мысляхъ и въ дѣлахъ, могло начертать только то же перо, которое создало образъ Маргариты Петровской. И графиня Евдокія Ростопчина дѣйствительно исполнила это: она изобразила Сару Волтынскую, и въ ея лицѣ, кажется, окончательно исчерпала свою задачу.
Сара получила, должно быть, довольно легкое воспитаніе, вышла очень молоденькая замужъ за Волтынскаго, черезъ нѣсколько лѣтъ овдовѣла и отправилась съ двоими дѣтьми въ свое имѣнье. Здѣсь познакомилась она съ сосѣдками — Фаиной Якимовной и Аграфеной Тихоновной, у которыхъ есть родственничекъ, Александръ Орбино вичъ. Это — малый, способный только бить баклуши; одинъ изъ самыхъ несносныхъ коптителей неба. Онъ годами пятью моложе Сары, и она считаетъ его мальчишкой, на котораго не стоитъ обращать вниманія. Онъ же, при своемъ нравственномъ ничтожествѣ, не имѣетъ даже и внѣшняго лоска, который могъ бы примирить съ нимъ свѣтскую женщину. Онъ застѣнчивъ, неловокъ, необтесанъ, не умѣетъ поддержать самаго пустого разговора. Сара все это замѣчаетъ при первомъ же знакомствѣ, и потому цѣлый годъ они не сходятся другъ съ другомъ. Онъ спасаетъ ея утопавшаго сына, — она ему очень благодарна, обращаетъ на него вниманіе, ходитъ за нимъ, когда онъ дѣлается боленъ отъ простуды въ рѣкѣ; но онъ такъ глупо ведетъ себя, что и тутъ все дѣло оканчивается только усиленіемъ въ ней прежняго отвращенія къ дрянному мальчику. До сихъ поръ все шло хорошо; но тутъ начинаются удивительныя приключенія, которымъ никто не повѣрилъ бы, если бы ихъ не засвидѣтельствовала письменно сама Сара Егоровна. Она начинаетъ съ Александромъ сцены, въ которыхъ выходитъ изъ себя отъ негодованія, уязвленнаго самолюбія и т. п. Но сама она воображаетъ, что одерживаетъ побѣды надъ мальчикомъ въ своихъ спорахъ съ нимъ, и высокомѣрно утверждаетъ, что проучила его, дала ему урокъ и т. п. Тѣмъ не менѣе, по просьбѣ тетки, Фаины Якимовны, она соглашается сопровождать Александра въ его прогулкахъ на лихой тройкѣ. Александру, видите, докторъ велѣлъ непремѣнно ѣздить каждый день, а онъ не хочетъ ѣздить безъ Сары. Такъ говоритъ ей Фаина Якимовна, и, разумѣется, Сарѣ нужно много самодовольной глупости для того, чтобы согласиться сопровождать Александра послѣ такого объясненія… Она, однако, соглашается и даже отчасти мирится съ презираемымъ ею мальчикомъ, замѣтивши признаки ухарства въ его умѣньѣ править лошадьми. Вскорѣ затѣмъ пріѣзжаютъ въ сосѣдство двое офицеровъ и навѣщаютъ Сару. Въ одномъ изъ нихъ она по походкѣ узнала бывшаго пажа: у пажей есть что-то особенно ловкое и аристократическое въ пріемахъ, замѣчаетъ она съ обычной своей проницательностью. Черезъ день она уже называетъ его Гришей, катается съ нимъ, проводить длинные зимніе вечера. Орбиновичъ, какъ ни пустъ онъ, смекаетъ, однако, что не худо ему показать опять свою удаль: онъ является къ Сарѣ во время ея вечерней бесѣды съ Гришей и съ его товарищемъ г. Лавровскимъ (который, впрочемъ, не имѣетъ ничего общаго ни съ однимъ изъ извѣстныхъ ученыхъ, братьевъ Лавровскихъ), ведетъ себя совершенно дико и производитъ впечатлѣніе. Впрочемъ, безтолковая во всемъ, Сара скоро забываетъ это впечатлѣніе и проводитъ время отъ Рождества и до поста въ танцахъ и катаньяхъ съ Гришей и другими. Орбиновичъ дѣлаетъ ей сцену въ домѣ своей тетушки; она клянется зато никогда не видать его, но потомъ встрѣчается съ нимъ случайно, замѣчаетъ, что онъ вынесъ какую-то борьбу, возмужалъ, то есть пріобрѣлъ болѣе ухарское выраженіе, и тутъ — «что-то и охнуло и забилось у ней въ груди…». Это было въ Прощальное воскресенье. Чистый понедѣльникъ провела Сара ровно въ какомъ-то оцѣпенѣніи, во вторникъ Гриша простился съ ней, отъѣзжая въ Петербургъ, и вслѣдъ за нимъ явился Александръ съ словами: «это я… тотъ уѣхалъ… Богъ съ нимъ…». За этимъ неприличнымъ вступленіемъ послѣдовало колѣнопреклоненіе. Сара «нагнулась къ нему, чтобы поднять его, и вмѣсто того обняла руками его шею и очутилась въ его объятіяхъ». Поведеніе Сары Егоровны, высокомудрой, опытной вдовы, было бы совершенно неизвинительно по своей ребяческой безтолковости, даже и тогда, когда бы этимъ все дѣло и оканчивалось. Но развязка ея похожденій еще далеко, и чѣмъ дальше, тѣмъ они страннѣе и нелѣпѣе. Кажется, молодая, независимая вдова въ двадцать семь лѣтъ, полюбивши молодого человѣка, котораго тетушка и бабушка давно уже и очень настойчиво намекали ей о свадьбѣ, должна была позаботиться о порядочномъ концѣ своей любви. Но это было бы для нея очень пошло; такъ могутъ поступать обыкновенныя женщины, которыхъ она называетъ чѣмъ- то среднимъ между лоретками и возвышенными существами, и потому «слово бракъ не было между ними произнесено». Онъ былъ бѣднѣе ея, она была старше его, и «взаимная деликатность сковывала уста». Деликатность эта соблюдалась, однако, только относительно формы: на дѣлѣ было не то, и графиня Евдокія Ростопчина съ истинно-художническимъ тактомъ подмѣтила эту черту безтолковой щепетительности Сары на словахъ и цинической безцеремонности на дѣлѣ, заставивъ ее написать слѣдующее:
Такія безобразныя понятія, призывающія Провидѣніе въ оправданіе своей удали и чувственности, конечно, должны ужасаться движенія здравыхъ философскихъ идей… Помѣшала имъ, видите, геологія съ исторіей: зачѣмъ, дескать, безнаказанно преподаются? А какое наказаніе получили учителя, передавшіе вамъ, Сара Егоровна, скандалезную исторію дебошировъ всякаго рода и всѣхъ временъ, — которую вы такъ подробно и отчетливо знаете, какъ видно изъ вашихъ писемъ?
Та, къ которой обращаются воззванія Сары Егоровны, Маргарита Петровская, тоже — бой-баба, и, при размашистости своей натуры, не лишена нѣкоторой экзальтаціи. Она — дѣвушка, но это не налагаетъ на нее какой-нибудь особенной печати: ей уже 30 лѣтъ, она очень опытна, и, судя по ея письмамъ, конечно уже не укрылась отъ «одного изъ первѣйшихъ условій жизни». Съ рѣдкою беззастѣнчивостью разсказываетъ она мужчинѣ о томъ, какъ другой мужчина, незваный, ломился къ ней въ комнату и пр… Онъ хотѣлъ, говоритъ она, сдѣлать изъ меня свою Аспазію, свою Эгерію… Какъ будто мало на то лоретокъ? — съ гордостью вопрошаетъ она въ заключеніе. Вообще, лоретки составляютъ любимый предметъ ея разсужденій, и она пишетъ о нихъ даже съ сильными претензіями на юморъ. О свойствѣ ея юмора можетъ дать понятіе слѣдующій примѣръ: «Я, конечно, всею душою уважаю и люблю Тихопадскаго, — но вѣдь только душою... А матушка и онъ имѣютъ виды и планы гораздо возмутительнѣе для моей независимости и безопасности…». Не правда ли, что для письма дѣвушки это каламбурецъ довольно игриваго содержанія?..
Но пора намъ оставить характеристику героинь, и разсказать содержаніе романа, которое раздѣляется собственно на два содержанія — исторію Маргариты и исторію Сары, не имѣющія между собою ничего общаго, кромѣ того, что обѣ совершенно нелѣпы. Передадимъ сначала исторію Маргариты: она покороче.
Маргарита — дочь бѣднаго украинскаго помѣщика, воспитывается у княгини Г., своей крестной матери, вмѣстѣ съ дочерю ея Китти. Она получаетъ блестящее воспитаніе, наравнѣ съ княжной, и вводится въ большой свѣтъ. Тутъ на нее обращаютъ вниманіе, и княжна съ княгиней начинаютъ за то преслѣдовать воспитанницу. Преслѣдованье продолжается два года: она все живетъ у нихъ, очарованная, какъ сама говоритъ, своими свѣтскими успѣхами. Черезъ два года въ нее влюбляется графъ П. (дѣвица Маргарита Петровская чрезвычайно таинственна: она называетъ только буквами своихъ знакомыхъ князей и графовъ). Она тоже полюбила его… Онъ такъ искусно умѣлъ — говоритъ она — бросать мнѣ намеки о нашей будущности, о своихъ намѣреніяхъ!.. Я должна была повѣрить, что эти намѣренія честны и прочны; я повѣрила, я почитала себя невѣстою любимаго и любящаго меня человѣка.
Далѣе слѣдуютъ точки… а еще далѣе графъ П. женится на княжнѣ Китти, извиняясь передъ Маргаритой тѣмъ, что его принудили… Графъ поселяется съ женой въ домѣ княгини Г., и Маргарита остается тутъ же, — хотя и могла бы удалиться къ матери. Черезъ полгода послѣ женитьбы графъ снова началъ за ней ухаживать, сталъ ожидать ее на лѣстницахъ, преслѣдовать по заламъ и явно, открыто говорить о своей страсти. Она была «глубоко уязвлена», какъ сама говоритъ, и рѣшилась обороняться… Легче всего было бы уѣхать, но тогда не было бы геройства. А ей непремѣнно хотѣлось сценъ, борьбы, страданій, Богъ вѣсть ужъ зачѣмъ ей всей этой дряни было надобно… Она осталась ждать, и дождалась, разумѣется, до того, что однажды, въ отсутствіе жены, графъ забрался въ комнату Маргариты и хотѣлъ сдѣлать изъ нея свою Аспазію… Она не согласилась; но и этотъ урокъ не проучилъ ее. Она все-таки осталась въ этомъ домѣ, да еще пожаловалась на графа дядѣ его — старику Симборскому, отъ котораго графъ ждалъ богатаго наслѣдства. Симборскій влюбился въ нее самъ и сталъ ей оказывать свое вниманіе, а княгиня Г. и Китти опять стали ее преслѣдовать. Она все ждала и дождалась формальнаго предложенія отъ Симборскаго, отъ котораго однакоже отказалась. Самъ графъ совѣтовалъ ей выйти за старика затѣмъ, что тогда, — объясняетъ она, — онъ надѣялся успѣшнѣе продолжать свое волокитство. Отказавши Симборскому, Маргарита потеряла послѣдную защиту и подверглась сильнѣйшему гоненію княгини и Китти и новымъ, ужаснѣйшимъ прежняго преслѣдованіямъ со стороны графа. Наконецъ ужъ тутъ рѣшилась она уѣхать домой, — къ матери… Пожила она съ матерью немножко и отправилась въ Одессу… Тамъ встрѣтила степеннаго помѣщика Тихопадскаго, котораго полюбила душою, — и молодого человѣка Краснодольскаго, котораго полюбила сердцемъ. Краснодольскій, какъ само собою разумѣется, былъ образецъ всѣхъ совершенствъ въ глазахъ Маргариты, но ей нельзя было выйти за него, потому что онъ состоялъ уже въ законномъ бракѣ, къ которому принудили его разстроенныя обстоятельства, послѣ слишкомъ сильныхъ кутежей. Онъ въ нее страстно влюбился и пишетъ къ ней письма, ругая въ нихъ жену свою. Она отвѣчаетъ ему въ томъ же родѣ. Между тѣмъ Тихопадскій къ ней сватается; она отказываетъ. Скоро послѣ того умираетъ мать ея, имѣнье идетъ въ раздѣлъ, и у Маргариты ничего почти не остается. Тихопадскій повторяетъ сватовство, Маргарита снова отказываетъ, чтобы не потерять своей независимости, и идетъ въ гувернантки къ Краснодольскому для воспитанія его дочери. Жена Краснодольскаго знаетъ, безъ всякаго сомнѣнія, ихъ прежнія сношенія и неохотно принимаетъ въ домъ свою соперницу, но не препятствуетъ. Маргарита съ своей воспитанницей поселяется въ отдѣльномъ флигелѣ, куда Краснодольскій каждый вечеръ приходить къ ней, и потомъ нерѣдко катаетъ ее по полю на лихой тройкѣ… Такъ проходитъ нѣсколько времени, въ продолженіе котораго Краснодольскій открываетъ связь своей жены съ какимъ-то пройдохою швейцарцемъ и хочетъ съ ней развестись. Маргарита очень рада; но вдругъ Краснодольскаго подстрѣливаетъ на охотѣ собственный егерь, подкупленный его женою, и Маргарита идетъ въ монастырь…
Если бы всѣ эти безразсудства она дѣлала въ простотѣ души, то она была бы просто глупа, и слава Богу, разумѣется. Но она себя выставляетъ какою-то героинею, безпрестанно резонируетъ, толкуетъ о высшихъ стремленіяхъ и потребностяхъ, о непоколебимости на пути добра и т. п. А между тѣмъ на каждомъ шагу выказываетъ она жалкое невѣдѣніе самыхъ простыхъ законовъ мышленія и общественной жизни, самое кривое пониманіе добра и зла… Оттого она нелѣпа и каррикатурна до отвратительности во всѣхъ своихъ поступкахъ, которые она считаетъ подвигами добродѣтели и самоотверженія. Напримѣръ, она пренаивно разсказываетъ о своихъ ночныхъ прогулкахъ съ Краснодольскимъ и потомъ прибавляетъ: «иногда, возвращаясь съ нашихъ прогулокъ, мы видимъ яркій свѣтъ въ окнахъ боскетной (предполагается, что тамъ сидитъ жена Краснодольскаго и съ нею швейцарскій пройдоха-гувернеръ) и оба останавливаемся невольно, пораженные одною и тою же мыслью. Въ такія минуты я боюсь взглянуть на него… Мнѣ совѣстно и стыдно за этого человѣка, оскорбленнаго во всемъ, что наиболѣе затрагиваетъ самолюбіе и гордость мужчины». Видите-ли: ей стыдно за него — не потому, что онъ дѣлаетъ глупости, а потому, что его оскорбляютъ... Да чѣмъ же запоздалая бесѣда въ боскетной, да еще при яркомъ свѣтѣ, предосудительнѣе уединенной прогулки въ темнотѣ ночной?.. Героическая Маргарита никакъ не хочетъ сообразить, что она произноситъ судъ сама надъ собою же… И подобныхъ выходокъ у ней безсчисленное множество… Нельзя не сознаться, что этотъ типъ чрезвычайно удался графинѣ Евдокіи Ростопчиной. Трудно представить поведеніе болѣе легкое при болѣе скучномъ и исполненномъ высокихъ претензіи резонерствѣ; трудно представить большее отсутствіе здраваго смысла и большую пошлость въ увлеченіяхъ… Типъ, еще болѣе исполненный всякихъ несообразностей въ мысляхъ и въ дѣлахъ, могло начертать только то же перо, которое создало образъ Маргариты Петровской. И графиня Евдокія Ростопчина дѣйствительно исполнила это: она изобразила Сару Волтынскую, и въ ея лицѣ, кажется, окончательно исчерпала свою задачу.
Сара получила, должно быть, довольно легкое воспитаніе, вышла очень молоденькая замужъ за Волтынскаго, черезъ нѣсколько лѣтъ овдовѣла и отправилась съ двоими дѣтьми въ свое имѣнье. Здѣсь познакомилась она съ сосѣдками — Фаиной Якимовной и Аграфеной Тихоновной, у которыхъ есть родственничекъ, Александръ Орбино вичъ. Это — малый, способный только бить баклуши; одинъ изъ самыхъ несносныхъ коптителей неба. Онъ годами пятью моложе Сары, и она считаетъ его мальчишкой, на котораго не стоитъ обращать вниманія. Онъ же, при своемъ нравственномъ ничтожествѣ, не имѣетъ даже и внѣшняго лоска, который могъ бы примирить съ нимъ свѣтскую женщину. Онъ застѣнчивъ, неловокъ, необтесанъ, не умѣетъ поддержать самаго пустого разговора. Сара все это замѣчаетъ при первомъ же знакомствѣ, и потому цѣлый годъ они не сходятся другъ съ другомъ. Онъ спасаетъ ея утопавшаго сына, — она ему очень благодарна, обращаетъ на него вниманіе, ходитъ за нимъ, когда онъ дѣлается боленъ отъ простуды въ рѣкѣ; но онъ такъ глупо ведетъ себя, что и тутъ все дѣло оканчивается только усиленіемъ въ ней прежняго отвращенія къ дрянному мальчику. До сихъ поръ все шло хорошо; но тутъ начинаются удивительныя приключенія, которымъ никто не повѣрилъ бы, если бы ихъ не засвидѣтельствовала письменно сама Сара Егоровна. Она начинаетъ съ Александромъ сцены, въ которыхъ выходитъ изъ себя отъ негодованія, уязвленнаго самолюбія и т. п. Но сама она воображаетъ, что одерживаетъ побѣды надъ мальчикомъ въ своихъ спорахъ съ нимъ, и высокомѣрно утверждаетъ, что проучила его, дала ему урокъ и т. п. Тѣмъ не менѣе, по просьбѣ тетки, Фаины Якимовны, она соглашается сопровождать Александра въ его прогулкахъ на лихой тройкѣ. Александру, видите, докторъ велѣлъ непремѣнно ѣздить каждый день, а онъ не хочетъ ѣздить безъ Сары. Такъ говоритъ ей Фаина Якимовна, и, разумѣется, Сарѣ нужно много самодовольной глупости для того, чтобы согласиться сопровождать Александра послѣ такого объясненія… Она, однако, соглашается и даже отчасти мирится съ презираемымъ ею мальчикомъ, замѣтивши признаки ухарства въ его умѣньѣ править лошадьми. Вскорѣ затѣмъ пріѣзжаютъ въ сосѣдство двое офицеровъ и навѣщаютъ Сару. Въ одномъ изъ нихъ она по походкѣ узнала бывшаго пажа: у пажей есть что-то особенно ловкое и аристократическое въ пріемахъ, замѣчаетъ она съ обычной своей проницательностью. Черезъ день она уже называетъ его Гришей, катается съ нимъ, проводить длинные зимніе вечера. Орбиновичъ, какъ ни пустъ онъ, смекаетъ, однако, что не худо ему показать опять свою удаль: онъ является къ Сарѣ во время ея вечерней бесѣды съ Гришей и съ его товарищемъ г. Лавровскимъ (который, впрочемъ, не имѣетъ ничего общаго ни съ однимъ изъ извѣстныхъ ученыхъ, братьевъ Лавровскихъ), ведетъ себя совершенно дико и производитъ впечатлѣніе. Впрочемъ, безтолковая во всемъ, Сара скоро забываетъ это впечатлѣніе и проводитъ время отъ Рождества и до поста въ танцахъ и катаньяхъ съ Гришей и другими. Орбиновичъ дѣлаетъ ей сцену въ домѣ своей тетушки; она клянется зато никогда не видать его, но потомъ встрѣчается съ нимъ случайно, замѣчаетъ, что онъ вынесъ какую-то борьбу, возмужалъ, то есть пріобрѣлъ болѣе ухарское выраженіе, и тутъ — «что-то и охнуло и забилось у ней въ груди…». Это было въ Прощальное воскресенье. Чистый понедѣльникъ провела Сара ровно въ какомъ-то оцѣпенѣніи, во вторникъ Гриша простился съ ней, отъѣзжая въ Петербургъ, и вслѣдъ за нимъ явился Александръ съ словами: «это я… тотъ уѣхалъ… Богъ съ нимъ…». За этимъ неприличнымъ вступленіемъ послѣдовало колѣнопреклоненіе. Сара «нагнулась къ нему, чтобы поднять его, и вмѣсто того обняла руками его шею и очутилась въ его объятіяхъ». Поведеніе Сары Егоровны, высокомудрой, опытной вдовы, было бы совершенно неизвинительно по своей ребяческой безтолковости, даже и тогда, когда бы этимъ все дѣло и оканчивалось. Но развязка ея похожденій еще далеко, и чѣмъ дальше, тѣмъ они страннѣе и нелѣпѣе. Кажется, молодая, независимая вдова въ двадцать семь лѣтъ, полюбивши молодого человѣка, котораго тетушка и бабушка давно уже и очень настойчиво намекали ей о свадьбѣ, должна была позаботиться о порядочномъ концѣ своей любви. Но это было бы для нея очень пошло; такъ могутъ поступать обыкновенныя женщины, которыхъ она называетъ чѣмъ- то среднимъ между лоретками и возвышенными существами, и потому «слово бракъ не было между ними произнесено». Онъ былъ бѣднѣе ея, она была старше его, и «взаимная деликатность сковывала уста». Деликатность эта соблюдалась, однако, только относительно формы: на дѣлѣ было не то, и графиня Евдокія Ростопчина съ истинно-художническимъ тактомъ подмѣтила эту черту безтолковой щепетительности Сары на словахъ и цинической безцеремонности на дѣлѣ, заставивъ ее написать слѣдующее:
Когда Александръ видѣлъ себя любимымъ, когда онъ всякій день проводилъ со мною длинные часы, въ полной короткости и непринужденности, съ него мало было, и высшая отрада раздѣленнаго чувства не наполняла ужъ его мятежнаго сердца... Мужчина страстный и чувственный проснулся вдругъ къ капризномъ ребенкѣ; онъ захотѣлъ полнаго торжества себѣ, полнаго самопожертвованья съ моей стороны... Сердце говорило мнѣ, что одна страсть должна повергнуть женщину въ объятія ея любовника. Упорно и добросовѣстно боролась я, пока стало силъ моихъ. Кромѣ чувства долга у замужнихъ женщинъ, кромѣ отвращенья отъ лжи и предательства, я вѣрю, что у всякой женщины, если она не отродье (?) своего пола, есть еще защитникъ — святой стыдъ! Нѣтъ! не мечта и не заблужденье, не предразсудокъ, внушенный воспитаньемъ и страхомъ людей, это тайное, это всесильное чувство, которое изъ каждой изъ насъ дѣлаетъ весталку чистаго огня, хранительницу своей чести; это — чувство врожденное намъ, оно выражается въ насъ то боязнью, то отвращеньемъ, даже передъ любимымъ человѣкомъ. Чтобъ побѣдить его, нужно намъ высокое (!) самопожертвованье, нужно, чтобъ женщинѣ послѣднимъ доказательствомъ любви своей усвоить себѣ на вѣкъ осчастливленнаго ею и выкупить его у всѣхъ соблазновъ жизни. И если часъ мой пробилъ, то это потому, что я съ самою собою думала отдать ему всю жизнь мою!... (Т. III, стр. 34—35.)
Не взыщите, что Сара Егоровна такъ нескладно выражается по-русски: лучше она не умѣетъ, несмотря на то, что часто толкуетъ вкривь и вкось о русской литературѣ. Оставимъ въ покоѣ ея языкъ; гораздо болѣе любопытны ея слова, какъ образецъ безстыдства, съ какимъ пустая женщина можетъ иногда говорить о стыдѣ. Это все оттого, что у нея вмѣсто сердца — чувственность, а вмѣсто нравственныхъ понятій — сентенціи, взятыя на прокатъ.
Жизни своей съ Александромъ послѣ того, когда «часъ ея пробилъ», Сара не описываетъ, потому что счастья нельзя описывать, говоритъ она, и затѣмъ философствуетъ слѣдующимъ образомъ:
Жизни своей съ Александромъ послѣ того, когда «часъ ея пробилъ», Сара не описываетъ, потому что счастья нельзя описывать, говоритъ она, и затѣмъ философствуетъ слѣдующимъ образомъ:
Попытаюсь выразить мысль мою сравненьемъ. Объяснять свѣтъ труднѣе, чѣмъ объяснить мракъ, принимая въ соображеніе, что есть третье состояніе, которое собственно ни свѣтъ, ни мракъ, какъ бываетъ въ пасмурные дни, когда все въ природѣ тускло и безъ отблеска. Но блеснетъ солнце, и лучи его озолотятъ всѣ предметы, придавая имъ вдругъ и прозрачность, и яркость, и округлость, и сіянье — предметы въ сущности своей не измѣнились, но они озарены: это дѣйствіе свѣта!... (Т. III, стр. 39.)
Какъ вамъ нравится эта философія, для которой надо принять въ соображеніе, что «есть третье состояніе, которое не есть ни свѣтъ, ни мракъ»… Таковы всѣ разсужденія этой, немножко фривольной, резонерки: всѣ они начинаются съ какихъ-то среднихъ, неопредѣленныхъ отношеній и вращаются около золотой средины, совершенно безцѣльныя и пошлыя. Таковы же и поступки ея. Цѣлыхъ три года она наслаждается съ Александромъ, и попрежнему взаимная деликатность мѣшаетъ имъ заговорить о свадьбѣ. Онъ поступаетъ съ нею какъ мальчишка и ревнуетъ ее ко всѣмъ старикамъ и уродамъ, преслѣдуетъ своимъ гнѣвомъ за всякое неловкое движеніе; а она вдругъ дѣлается предъ нимъ кроткой овечкой, ни слова не смѣетъ сказать ему, мучится, страдаетъ и бѣгаетъ за этимъ мальчикомъ, котораго въ глубинѣ души все-таки презираетъ за его тунеядство, тупую апатію и безтолковость. Но однажды, послѣ сцены съ своимъ возлюбленнымъ, Сара вдругъ, проводивши его, около полуночи, позвонила, созвала весь домъ — дворецкаго, приказчика, няню, весь свой домашній штатъ, — и приказала тотчасъ же все готовить къ отъѣзду въ Москву. «Въ домѣ поднялась тревога», говоритъ она; конечно, старая няня сожалѣла о внезапномъ поврежденіи ея разсудка, а дворецкій увѣрялъ, что она ужъ «съ роду такова». Но Сара, не теряя присутствія духа, среди этой тревоги, сочинила два прощальныхъ письма — къ Александру и къ его теткѣ, которая, говоритъ она, «нетерпѣливо, но съ удивительной скромностью ожидала времени, когда ей будетъ, наконецъ, позволено назвать меня своею племянницею». Бѣдная старушка не знала оригинальной деликатности резонерки.
Изъ Москвы Сара отправилась въ имѣніе своего свекра Кирилла Захарьича, въ Саратовской губерніи. Она описываетъ характеръ свекра, главнѣйшимъ образомъ обращая вниманіе на интимныя отношенія его къ разнымъ дворовымъ «Лавальершамъ, Монтеспаншамъ и Помпадуршамъ», какъ она выражается. Боязнь ли потерять наслѣдство заставляетъ ее такъ подробно толковать о такихъ щекотливыхъ предметахъ, или просто сердечная склонность, рѣшить трудно. Хорошо еще, если первое; но кажется, что въ ней сильны были обѣ эти причины. Такова ея натура, и таково, вѣроятно, было воспитаніе, заставившее ее изучить до малѣйшихъ подробностей скандалезную хронику временъ Людовика XIV и XV и всѣ дебоширства старинныхъ временъ. Въ старикѣ свекрѣ Сары, грубомъ самодурѣ, нравится ей болѣе всего «его феодальное уваженіе къ имени, семейству и роду», да еще то, что «онъ рѣшился лучше пожертвовать цѣлою жизнью, чѣмъ подвергнуться мгновеннымъ насмѣшкамъ общества и свѣта». А самопожертвованіе его состояло въ томъ, что, поскользнувшись какъ-то на балѣ, онъ отъ стыда удралъ въ деревню, и оттуда уже никогда въ свѣтъ не показывался, а прожилъ весь вѣкъ съ своими помпадуршами. Нечего сказать — высокая черта характера! Въ глазахъ такой женщины, какъ Сара Егоровна, Кириллъ Захарьичъ, дѣйствительно, долженъ казаться человѣкомъ съ великой энергіей и силой воли!..
У этого то слабодушнаго сумасброда знакомится Сара съ княземъ Элимомъ Суздальскимъ, тѣмъ самымъ шутомъ, который боится грамоты и выписываетъ, для удовольствія Сары, нижегородскихъ цыганъ на святкахъ. Она пишетъ къ своей подругѣ, что князь оказываетъ ей свое вниманіе, и это ее безпокоитъ. «Зачѣмъ? Что я ему? что онъ мнѣ? — спрашиваетъ она, и прибавляетъ: — онъ честный и благородный человѣкъ, онъ не имѣетъ какой-нибудь дурной, непозволительной цѣли, Онъ ничего не хочетъ отъ меня, кромѣ удовлетворенія какого-то страннаго, капризнаго любопытства на мой счетъ»… Это, не знаемъ почему, напомнило намъ восклицаніе Хлестакова: «Нѣтъ, вы этого не думайте: я не беру совсѣмъ никакихъ взятокъ… Вотъ, если бы вы, напримѣръ, предложили мнѣ взаймы рублей триста, ну, тогда совсѣмъ другое дѣло…». Но это въ сторону. Съ Сарой случилось вотъ какое обстоятельство: въ село Кирилла Захарьича явился возлюбленный ея — Орбиновичъ, небритый, не приглаженный, съ измятымъ лицомъ, одѣтый неряхой. Она видитъ его въ первый разъ въ церкви и ужасается. Черезъ нѣсколько часовъ онъ проситъ позволенія видѣть ее, и она, — вы думаете отказывается отъ свиданія? — нѣтъ, она принимаетъ его въ своей комнатѣ, опасаясь, что «иначе онъ подниметъ шумъ въ домѣ». Шумъ, разумѣется, поднимаетъ онъ въ ея комнатѣ, узнавъ, что она его разлюбила и презираетъ. Въ порывѣ бѣшенства онъ грозитъ показать ея письма къ нему князю Элиму, котораго считаетъ своимъ счастливымъ преемникомъ. Сара страшно изумляется такому мнѣнію, потому что она до сихъ поръ и мысли не имѣла о князѣ Элимѣ, по ея собственному признанію. Она оправдывается передъ Александромъ и прогоняетъ его отъ себя, а потомъ ложится въ постель, сказавшись больною. Черезъ нѣсколько часовъ входитъ къ ней князь Элимъ и говоритъ: «Сара Егоровна! вы не больны, вы огорчены; удостойте меня вашего довѣрія». Она и удостаиваетъ, — такъ, ни съ того, ни съ сего. Въ письмѣ къ Маргаритѣ, она, потомъ, обругавъ прежняго возлюбленнаго «подлецомъ», увѣряетъ, что какой-то «добрый геній шепнулъ ей ему (Элиму) повѣрить все». И продолжаетъ: «Я заглушила въ себѣ голосъ приличій свѣтскихъ (да и всякихъ), — сопротивленіе женской скромности, ложный стыдъ за старые грѣхи… Я вылила всю душу, высказала все сердце. Откуда что бралось!..». (Томъ VII, стр. 111.) Подлинно что такъ: откуда что бралось! Князь Элимъ, какъ настоящій шутъ, выслушавъ признаніе, ту же минуту самъ дѣлаетъ ей декларацію въ любви, — и она ту же минуту падаетъ къ нему въ объятія и говоритъ: «да»… Казалось бы, хоть тутъ могъ быть конецъ глупостямъ. Но нѣтъ: на другой день князь Элимъ письменно дѣлаетъ Сарѣ формальное предложеніе; она соглашается, но требуетъ, чтобы ея рѣшеніе оставалось до времени втайнѣ.
Князь Элимъ соглашается. Проходитъ два мѣсяца; свекра Сары разбиваетъ параличъ; она ухаживаетъ за старикомъ, и свадьбы быть не можетъ. Вдругъ, черезъ мѣсяцъ еще, получаетъ она отъ тетки Александра письмо съ извѣщеніемъ, что бабушка его умираетъ и что только пріѣздъ Сары можетъ спасти ее отъ смерти. Сара, все болѣе теряя употребленіе разсудка, бросаетъ все и ѣдетъ. Пріѣхавъ туда, находитъ, что старуха не умираетъ, а просто груститъ по внукѣ, и вызвала Сару за тѣмъ, чтобы отправить ее въ Москву, за Александромъ, который совсѣмъ отбился отъ рукъ и кутитъ тамъ напропалую. Вы думаете, что она разсердилась на это предложеніе, что человѣческое безуміе не можетъ простираться до согласія на такія вещи? Ошибаетесь: она поѣхала, вмѣстѣ съ теткой Александра, и «отправилась его отыскивать по Москвѣ, въ полночь!»… Нашли его гдѣ-то на Плющихѣ, въ домѣ, знакомства съ которымъ мы никакъ не рѣшились бы подозрѣвать въ сочинительницѣ писемъ, столь возвышенно резонирующихъ. Между тѣмъ описаніе этого дома, его обитателей и пьяной оргіи, въ немъ происходящей, принадлежитъ къ самымъ живымъ и задушевнымъ мѣстамъ романа: несомнѣнно, что Сара Егоровна въ самомъ дѣлѣ хорошо знакома съ подобными жилищами и съ ихъ бытомъ. Въ комнатѣ, куда вошла Сара съ теткой Александра, нѣсколько пьяныхъ встрѣтили ихъ привѣтствіями такого рода: «Милости просимъ, красотки! Къ кому же вы? Все равно, пожалуйте!.. Мы добрые ребята, съ нами не соскучитесь…». Наши искательницы приключеній доблестно отбились отъ всѣхъ нападеній и заставили, наконецъ, провести себя къ Александру, хотя имъ и говорили, что «наврядъ ли онъ можетъ видѣть васъ». Онѣ нашли его «въ крошечномъ альковѣ, гдѣ была кровать, на которой сидѣла женщина очень недурная, но съ наглою, дерзкою физіономіею, носящею отпечатокъ безнравственности и порока. Подъ ногами у нея была скамейка, на скамейкѣ сидѣлъ человѣкъ въ грязномъ халатѣ, небритый, немытый, нечесанный, и упирался головою на колѣни этой женщины; то былъ Александръ Орбиновичъ»… Онъ былъ пьянъ; но Сара начинаетъ ему проповѣдывать о любви къ теткѣ. Онъ говоритъ, что всѣ женщины равны, лишь бы были хорошенькія, и цѣлуется со своей Полей, приговаривая, что она — славная дѣвка, стоитъ всякой барыни… Кажется, ясно: Сарѣ надобно хоть сейчасъ отправляться къ Элиму. Не тутъ-то было: на другой день она опять является съ теткой къ Александру; Полю выталкиваютъ въ шею за двери, а его перевозятъ на другую квартиру и начинаютъ лѣчить. Сара за нимъ ухаживаетъ. Такое нелѣпое поведеніе наконецъ выводитъ изъ себя самого князя Элима: онъ пишетъ Сарѣ письмо, въ которомъ проситъ ее оставить Орбиновича. Она не слушается, потому что Фаина Якимовна проситъ ее дождаться выздоровленія Орбиновича, а сама, къ довершенію нелѣпости, уѣзжаетъ въ деревню, гдѣ умираетъ бабушка Аграфена Тихоновна. Сара остается одна съ больнымъ, въ отдѣльномъ флигелѣ въ Москвѣ. Князь Элимъ какъ разъ въ это время проѣзжаетъ черезъ Москву въ Петербургъ, и побывши на дворѣ того дома, гдѣ живетъ Сара съ Александромъ, разспросилъ обо всемъ у дворника и уѣхалъ, чтобы не тревожить Сары, а потомъ прислалъ ей письмо, въ которомъ разсказалъ, что былъ у нея и что черезъ десять дней опять будетъ въ Москвѣ и возьметъ ее съ собой въ деревню. Для этого она должна оставить Орбиновича, ждать его въ гостиницѣ Дрезденъ или у Мореля. Она перебирается въ Дрезденъ. Александръ прибѣгаетъ туда къ ней, грозитъ застрѣлиться, дѣлаетъ страшный скандалъ и падаетъ въ безпамятствѣ. Его оставляютъ въ той же гостиницѣ. Между тѣмъ князь Элимъ, пробывши въ Петербургѣ дольше чѣмъ разсчитывалъ, предположилъ, что Сара уже уѣхала безъ него, и, не справившись о ней въ гостиницѣ, уѣхалъ изъ Москвы одинъ… Она узнала объ отъѣздѣ его изъ газетъ и предположила, что онъ ее бросилъ за этотъ скандалъ, какой надѣлалъ съ нею Орбиновичъ. Вышло, видите, взаимное недоразумѣніе, достойное такихъ недоумковъ, какъ Сара и Элимъ. Вообразивши свое несчастье, Сара рѣшается уже остаться до конца съ Александромъ и проводить его въ деревню къ бабушкѣ. Но мелкая душонка ея и тутъ не выдерживаетъ: она начинаетъ мучить и дразнить больного, чтобы выместить на немъ свою досаду. Несмотря на то, черезъ мѣсяцъ бабушка, умирая, простъ ее выйти замужъ за Александра, и она соглашается!.. На другой день Элимъ, провѣдавъ, наконецъ, гдѣ она, является къ ней и разрѣшаетъ недоразумѣніе; но уже поздно… Она обручена съ другимъ, при постели умирающей Аграфены Тихоновны. У князя Элима достало столько смысла, чтобы сказать Сарѣ, что это вздоръ, что она можетъ избавиться отъ своего обязательства … Но она пишетъ ему мелодрамное объясненіе, въ которомъ говоритъ: нѣтъ, Элимъ, нѣтъ, князь!.. Ужели я обману покойницу и пр., на двѣнадцати страницахъ. Впрочемъ, это не рѣшимость, а опять только малодушіе; она ищетъ лазейки, надѣется, ждетъ, и еще цѣлый годъ не вѣнчается съ Орбиновичемъ. Наконецъ она рѣшается на послѣдній шагъ, и то со злости: Орбиновичъ взбѣсился на нее, услыхавъ, что Элимъ ѣдетъ туда, гдѣ они живутъ, и попрекнулъ ее… Она взбѣсилась на Орбиновича и назавтра назначила день свадьбы… Элимъ отправляется путешествовать; Александръ на пятый годъ послѣ женитьбы умираетъ. Сара еще разъ видится съ Элимомъ на бастіонѣ Севастополя, гдѣ онъ былъ раненъ, а она была въ числѣ сестеръ милосердія. — Въ заключеніе авторъ говоритъ: стало быть названіе этой длинной повѣсти не солгано: всѣ дѣйствующія лица у пристани, каждый по-своему, кто уже въ томъ мірѣ, кто еще въ этомъ, но уже готовый къ тому…
Намъ утомительно было пересказывать эту длинную исторію, въ которой женщина, толкующая о нравственности, о возвышенныхъ чувствахъ и о разумныхъ требованіяхъ, ведетъ себя такъ пошло, безумно и безнравственно… Но тѣмъ сильнѣе наше удивленіе къ искусству автора, умѣвшаго представить такую невообразимую, чудовищную несообразность со здравымъ смысломъ въ поведеніи женщины резонерки, сочиняющей письма въ два тома величиною… И что всего замѣчательнѣе, авторъ ни на минуту не выпустилъ изъ виду своей роли драматическаго писателя: онъ нигдѣ не высказываетъ своего личнаго воззрѣнія на своихъ героевъ… Напротивъ, онъ до того входить въ ихъ положеніе, до того проникается ихъ интересами, что излагаетъ ихъ чувства и убѣжденія совершеннно такъ, какъ будто свои собственныя. Несмотря на весь комизмъ водевильныхъ положеній дѣйствующихъ лицъ, несмотря на баснословную глупость и анекдотическую пошлость героевъ, авторъ ни разу не поддался искушенію выставить ихъ искусственно въ комическомъ свѣтѣ… Напротивъ, герои превозносятъ другъ друга совершенно серьезно, безъ малѣйшаго юмора, и даже Сара Волтынская описывается какъ «единственная женщина съ душою свѣтлою и теплою, какъ солнце, твердою и непоколебимою, какъ гранить», и пр. Это умѣнье автора не высказывать своего взгляда на изображаемыя личности можетъ, пожалуй, опять ввести многихъ въ заблужденіе. Могутъ подумать судя по тону изложенія, что авторъ серьезно считаетъ свои лица людьми честными, благородными и неглупыми. Это было бы, безъ сомнѣнія, очень грустно для автора, и потому мы думаемъ, что, рѣшившись на такой подробный разборъ романа, оказываемъ автору услугу, ставя читателей на настоящую точку зрѣнія. И кто станетъ на эту точку, тотъ найдетъ въ романѣ графини Евдокіи Ростопчиной неисчерпаемый источникъ комическихъ сценъ, положеній и характеровъ… Забавнѣе Сары Егоровны, съ ея безконечными разглагольствованіями, двухтомными письмами, обличеніями современныхъ идей, страстью къ ухарству и цыганамъ, мелочностью и чувственностью, цитатами изъ временъ регентства, противорѣчіями самыми дикими и безтолковыми, — забавнѣе ея мы не знаемъ ни одной женщины въ русской литературѣ. Нѣкоторое слабое ея подобіе представляетъ госпожа Каурова въ пьесѣ «Завтракъ у предводителя», но не болѣе какъ слабое. Совершенное же, полное и живое выраженіе этого типа представила намъ нынѣ графиня Евдокія Ростопчина.
Изъ Москвы Сара отправилась въ имѣніе своего свекра Кирилла Захарьича, въ Саратовской губерніи. Она описываетъ характеръ свекра, главнѣйшимъ образомъ обращая вниманіе на интимныя отношенія его къ разнымъ дворовымъ «Лавальершамъ, Монтеспаншамъ и Помпадуршамъ», какъ она выражается. Боязнь ли потерять наслѣдство заставляетъ ее такъ подробно толковать о такихъ щекотливыхъ предметахъ, или просто сердечная склонность, рѣшить трудно. Хорошо еще, если первое; но кажется, что въ ней сильны были обѣ эти причины. Такова ея натура, и таково, вѣроятно, было воспитаніе, заставившее ее изучить до малѣйшихъ подробностей скандалезную хронику временъ Людовика XIV и XV и всѣ дебоширства старинныхъ временъ. Въ старикѣ свекрѣ Сары, грубомъ самодурѣ, нравится ей болѣе всего «его феодальное уваженіе къ имени, семейству и роду», да еще то, что «онъ рѣшился лучше пожертвовать цѣлою жизнью, чѣмъ подвергнуться мгновеннымъ насмѣшкамъ общества и свѣта». А самопожертвованіе его состояло въ томъ, что, поскользнувшись какъ-то на балѣ, онъ отъ стыда удралъ въ деревню, и оттуда уже никогда въ свѣтъ не показывался, а прожилъ весь вѣкъ съ своими помпадуршами. Нечего сказать — высокая черта характера! Въ глазахъ такой женщины, какъ Сара Егоровна, Кириллъ Захарьичъ, дѣйствительно, долженъ казаться человѣкомъ съ великой энергіей и силой воли!..
У этого то слабодушнаго сумасброда знакомится Сара съ княземъ Элимомъ Суздальскимъ, тѣмъ самымъ шутомъ, который боится грамоты и выписываетъ, для удовольствія Сары, нижегородскихъ цыганъ на святкахъ. Она пишетъ къ своей подругѣ, что князь оказываетъ ей свое вниманіе, и это ее безпокоитъ. «Зачѣмъ? Что я ему? что онъ мнѣ? — спрашиваетъ она, и прибавляетъ: — онъ честный и благородный человѣкъ, онъ не имѣетъ какой-нибудь дурной, непозволительной цѣли, Онъ ничего не хочетъ отъ меня, кромѣ удовлетворенія какого-то страннаго, капризнаго любопытства на мой счетъ»… Это, не знаемъ почему, напомнило намъ восклицаніе Хлестакова: «Нѣтъ, вы этого не думайте: я не беру совсѣмъ никакихъ взятокъ… Вотъ, если бы вы, напримѣръ, предложили мнѣ взаймы рублей триста, ну, тогда совсѣмъ другое дѣло…». Но это въ сторону. Съ Сарой случилось вотъ какое обстоятельство: въ село Кирилла Захарьича явился возлюбленный ея — Орбиновичъ, небритый, не приглаженный, съ измятымъ лицомъ, одѣтый неряхой. Она видитъ его въ первый разъ въ церкви и ужасается. Черезъ нѣсколько часовъ онъ проситъ позволенія видѣть ее, и она, — вы думаете отказывается отъ свиданія? — нѣтъ, она принимаетъ его въ своей комнатѣ, опасаясь, что «иначе онъ подниметъ шумъ въ домѣ». Шумъ, разумѣется, поднимаетъ онъ въ ея комнатѣ, узнавъ, что она его разлюбила и презираетъ. Въ порывѣ бѣшенства онъ грозитъ показать ея письма къ нему князю Элиму, котораго считаетъ своимъ счастливымъ преемникомъ. Сара страшно изумляется такому мнѣнію, потому что она до сихъ поръ и мысли не имѣла о князѣ Элимѣ, по ея собственному признанію. Она оправдывается передъ Александромъ и прогоняетъ его отъ себя, а потомъ ложится въ постель, сказавшись больною. Черезъ нѣсколько часовъ входитъ къ ней князь Элимъ и говоритъ: «Сара Егоровна! вы не больны, вы огорчены; удостойте меня вашего довѣрія». Она и удостаиваетъ, — такъ, ни съ того, ни съ сего. Въ письмѣ къ Маргаритѣ, она, потомъ, обругавъ прежняго возлюбленнаго «подлецомъ», увѣряетъ, что какой-то «добрый геній шепнулъ ей ему (Элиму) повѣрить все». И продолжаетъ: «Я заглушила въ себѣ голосъ приличій свѣтскихъ (да и всякихъ), — сопротивленіе женской скромности, ложный стыдъ за старые грѣхи… Я вылила всю душу, высказала все сердце. Откуда что бралось!..». (Томъ VII, стр. 111.) Подлинно что такъ: откуда что бралось! Князь Элимъ, какъ настоящій шутъ, выслушавъ признаніе, ту же минуту самъ дѣлаетъ ей декларацію въ любви, — и она ту же минуту падаетъ къ нему въ объятія и говоритъ: «да»… Казалось бы, хоть тутъ могъ быть конецъ глупостямъ. Но нѣтъ: на другой день князь Элимъ письменно дѣлаетъ Сарѣ формальное предложеніе; она соглашается, но требуетъ, чтобы ея рѣшеніе оставалось до времени втайнѣ.
Князь Элимъ соглашается. Проходитъ два мѣсяца; свекра Сары разбиваетъ параличъ; она ухаживаетъ за старикомъ, и свадьбы быть не можетъ. Вдругъ, черезъ мѣсяцъ еще, получаетъ она отъ тетки Александра письмо съ извѣщеніемъ, что бабушка его умираетъ и что только пріѣздъ Сары можетъ спасти ее отъ смерти. Сара, все болѣе теряя употребленіе разсудка, бросаетъ все и ѣдетъ. Пріѣхавъ туда, находитъ, что старуха не умираетъ, а просто груститъ по внукѣ, и вызвала Сару за тѣмъ, чтобы отправить ее въ Москву, за Александромъ, который совсѣмъ отбился отъ рукъ и кутитъ тамъ напропалую. Вы думаете, что она разсердилась на это предложеніе, что человѣческое безуміе не можетъ простираться до согласія на такія вещи? Ошибаетесь: она поѣхала, вмѣстѣ съ теткой Александра, и «отправилась его отыскивать по Москвѣ, въ полночь!»… Нашли его гдѣ-то на Плющихѣ, въ домѣ, знакомства съ которымъ мы никакъ не рѣшились бы подозрѣвать въ сочинительницѣ писемъ, столь возвышенно резонирующихъ. Между тѣмъ описаніе этого дома, его обитателей и пьяной оргіи, въ немъ происходящей, принадлежитъ къ самымъ живымъ и задушевнымъ мѣстамъ романа: несомнѣнно, что Сара Егоровна въ самомъ дѣлѣ хорошо знакома съ подобными жилищами и съ ихъ бытомъ. Въ комнатѣ, куда вошла Сара съ теткой Александра, нѣсколько пьяныхъ встрѣтили ихъ привѣтствіями такого рода: «Милости просимъ, красотки! Къ кому же вы? Все равно, пожалуйте!.. Мы добрые ребята, съ нами не соскучитесь…». Наши искательницы приключеній доблестно отбились отъ всѣхъ нападеній и заставили, наконецъ, провести себя къ Александру, хотя имъ и говорили, что «наврядъ ли онъ можетъ видѣть васъ». Онѣ нашли его «въ крошечномъ альковѣ, гдѣ была кровать, на которой сидѣла женщина очень недурная, но съ наглою, дерзкою физіономіею, носящею отпечатокъ безнравственности и порока. Подъ ногами у нея была скамейка, на скамейкѣ сидѣлъ человѣкъ въ грязномъ халатѣ, небритый, немытый, нечесанный, и упирался головою на колѣни этой женщины; то былъ Александръ Орбиновичъ»… Онъ былъ пьянъ; но Сара начинаетъ ему проповѣдывать о любви къ теткѣ. Онъ говоритъ, что всѣ женщины равны, лишь бы были хорошенькія, и цѣлуется со своей Полей, приговаривая, что она — славная дѣвка, стоитъ всякой барыни… Кажется, ясно: Сарѣ надобно хоть сейчасъ отправляться къ Элиму. Не тутъ-то было: на другой день она опять является съ теткой къ Александру; Полю выталкиваютъ въ шею за двери, а его перевозятъ на другую квартиру и начинаютъ лѣчить. Сара за нимъ ухаживаетъ. Такое нелѣпое поведеніе наконецъ выводитъ изъ себя самого князя Элима: онъ пишетъ Сарѣ письмо, въ которомъ проситъ ее оставить Орбиновича. Она не слушается, потому что Фаина Якимовна проситъ ее дождаться выздоровленія Орбиновича, а сама, къ довершенію нелѣпости, уѣзжаетъ въ деревню, гдѣ умираетъ бабушка Аграфена Тихоновна. Сара остается одна съ больнымъ, въ отдѣльномъ флигелѣ въ Москвѣ. Князь Элимъ какъ разъ въ это время проѣзжаетъ черезъ Москву въ Петербургъ, и побывши на дворѣ того дома, гдѣ живетъ Сара съ Александромъ, разспросилъ обо всемъ у дворника и уѣхалъ, чтобы не тревожить Сары, а потомъ прислалъ ей письмо, въ которомъ разсказалъ, что былъ у нея и что черезъ десять дней опять будетъ въ Москвѣ и возьметъ ее съ собой въ деревню. Для этого она должна оставить Орбиновича, ждать его въ гостиницѣ Дрезденъ или у Мореля. Она перебирается въ Дрезденъ. Александръ прибѣгаетъ туда къ ней, грозитъ застрѣлиться, дѣлаетъ страшный скандалъ и падаетъ въ безпамятствѣ. Его оставляютъ въ той же гостиницѣ. Между тѣмъ князь Элимъ, пробывши въ Петербургѣ дольше чѣмъ разсчитывалъ, предположилъ, что Сара уже уѣхала безъ него, и, не справившись о ней въ гостиницѣ, уѣхалъ изъ Москвы одинъ… Она узнала объ отъѣздѣ его изъ газетъ и предположила, что онъ ее бросилъ за этотъ скандалъ, какой надѣлалъ съ нею Орбиновичъ. Вышло, видите, взаимное недоразумѣніе, достойное такихъ недоумковъ, какъ Сара и Элимъ. Вообразивши свое несчастье, Сара рѣшается уже остаться до конца съ Александромъ и проводить его въ деревню къ бабушкѣ. Но мелкая душонка ея и тутъ не выдерживаетъ: она начинаетъ мучить и дразнить больного, чтобы выместить на немъ свою досаду. Несмотря на то, черезъ мѣсяцъ бабушка, умирая, простъ ее выйти замужъ за Александра, и она соглашается!.. На другой день Элимъ, провѣдавъ, наконецъ, гдѣ она, является къ ней и разрѣшаетъ недоразумѣніе; но уже поздно… Она обручена съ другимъ, при постели умирающей Аграфены Тихоновны. У князя Элима достало столько смысла, чтобы сказать Сарѣ, что это вздоръ, что она можетъ избавиться отъ своего обязательства … Но она пишетъ ему мелодрамное объясненіе, въ которомъ говоритъ: нѣтъ, Элимъ, нѣтъ, князь!.. Ужели я обману покойницу и пр., на двѣнадцати страницахъ. Впрочемъ, это не рѣшимость, а опять только малодушіе; она ищетъ лазейки, надѣется, ждетъ, и еще цѣлый годъ не вѣнчается съ Орбиновичемъ. Наконецъ она рѣшается на послѣдній шагъ, и то со злости: Орбиновичъ взбѣсился на нее, услыхавъ, что Элимъ ѣдетъ туда, гдѣ они живутъ, и попрекнулъ ее… Она взбѣсилась на Орбиновича и назавтра назначила день свадьбы… Элимъ отправляется путешествовать; Александръ на пятый годъ послѣ женитьбы умираетъ. Сара еще разъ видится съ Элимомъ на бастіонѣ Севастополя, гдѣ онъ былъ раненъ, а она была въ числѣ сестеръ милосердія. — Въ заключеніе авторъ говоритъ: стало быть названіе этой длинной повѣсти не солгано: всѣ дѣйствующія лица у пристани, каждый по-своему, кто уже въ томъ мірѣ, кто еще въ этомъ, но уже готовый къ тому…
Намъ утомительно было пересказывать эту длинную исторію, въ которой женщина, толкующая о нравственности, о возвышенныхъ чувствахъ и о разумныхъ требованіяхъ, ведетъ себя такъ пошло, безумно и безнравственно… Но тѣмъ сильнѣе наше удивленіе къ искусству автора, умѣвшаго представить такую невообразимую, чудовищную несообразность со здравымъ смысломъ въ поведеніи женщины резонерки, сочиняющей письма въ два тома величиною… И что всего замѣчательнѣе, авторъ ни на минуту не выпустилъ изъ виду своей роли драматическаго писателя: онъ нигдѣ не высказываетъ своего личнаго воззрѣнія на своихъ героевъ… Напротивъ, онъ до того входить въ ихъ положеніе, до того проникается ихъ интересами, что излагаетъ ихъ чувства и убѣжденія совершеннно такъ, какъ будто свои собственныя. Несмотря на весь комизмъ водевильныхъ положеній дѣйствующихъ лицъ, несмотря на баснословную глупость и анекдотическую пошлость героевъ, авторъ ни разу не поддался искушенію выставить ихъ искусственно въ комическомъ свѣтѣ… Напротивъ, герои превозносятъ другъ друга совершенно серьезно, безъ малѣйшаго юмора, и даже Сара Волтынская описывается какъ «единственная женщина съ душою свѣтлою и теплою, какъ солнце, твердою и непоколебимою, какъ гранить», и пр. Это умѣнье автора не высказывать своего взгляда на изображаемыя личности можетъ, пожалуй, опять ввести многихъ въ заблужденіе. Могутъ подумать судя по тону изложенія, что авторъ серьезно считаетъ свои лица людьми честными, благородными и неглупыми. Это было бы, безъ сомнѣнія, очень грустно для автора, и потому мы думаемъ, что, рѣшившись на такой подробный разборъ романа, оказываемъ автору услугу, ставя читателей на настоящую точку зрѣнія. И кто станетъ на эту точку, тотъ найдетъ въ романѣ графини Евдокіи Ростопчиной неисчерпаемый источникъ комическихъ сценъ, положеній и характеровъ… Забавнѣе Сары Егоровны, съ ея безконечными разглагольствованіями, двухтомными письмами, обличеніями современныхъ идей, страстью къ ухарству и цыганамъ, мелочностью и чувственностью, цитатами изъ временъ регентства, противорѣчіями самыми дикими и безтолковыми, — забавнѣе ея мы не знаемъ ни одной женщины въ русской литературѣ. Нѣкоторое слабое ея подобіе представляетъ госпожа Каурова въ пьесѣ «Завтракъ у предводителя», но не болѣе какъ слабое. Совершенное же, полное и живое выраженіе этого типа представила намъ нынѣ графиня Евдокія Ростопчина.
Комментариев нет:
Отправить комментарий