Алданов: Ключ. — Книгоизд. «Слово» и «Соврем. Записки». 1929 г.
http://www.emigrantika.ru/images/pdf/SZ-41_1930-01.pdf
Так же, как отдельный книги его исторической Тетралогш, и лшый роман Алданова является только частью более обширна го замысла.
«Я понимаю кашя неудобства представляет* осуществление этого замысла по чаетям», — пишет автор в кратком предиеловш к роману,—- «мне остается только принести свои извинешя чихателям и критикам*».
Критику следует* счесть эти слова не только извинешем, но и предупрежден ieM*, и судить о «Ключе» с сугубою осторожностью.
Истинный смысл романа выяснится вполне только когда будет осущеетвлен до конца замысел автора; Это особенно важно не забывать говоря об авторе, очень сложно и тонко задумывающем* свои произведенья.
. Примером того, как трудно судить о неоконченной вещи; можетъ служить начало «Ключа». Напечатанное в книге журнала, оно невольно вводило в заблужденье читателей.
Судя по началу, казалось, что «Ключ*» задуман* какъ уголовный роман.
И читатель с интересом* ждал*, какъ разрешится загадка убьйства и как удастся талантливому автору обновить и очистить литературный жанр-% т> которому редко обращались серьезные художники.
Но по мере того как роман развертывался, его чисто «криминальный» интерес * уменьшался. Это нарушало законы жанра, требующье, чтобы интерес* и загдочность постепенно наростали.
В романе же Алданова серх того, что автор «раскрыл» о таинственном* престуиленьи в самом начале, показав* нам Брауна бросающим* в Канавку ключ от квартиры, где был убит Фишер, мы в сущности ничего не узнаем.
Вначале могло казаться, что эта сцена тоже «прьемъ» из* арсенала уголовнаго романа, что она написана «для отвода глаз». Но продолжеше романа быстро обнаружило, что это недоразуменье; *гго «Ключъ» далекъ от уголовнаго жанрам Недаромъ носледшй разговор Брауна с Федоеьевым, который в уголовном романв ёылъ бы кульминашонным пунктом* книги, в «Ключе» не волнует * читателя и только намекает* на разрешенье загадки.
К этому времени вниманье читателя уже отвлечено от дела Фишера и позглощено другим: флиртом Муси с Клэрвиллем,: юбилеем* Кременецкаго, всей картиной предреволющоннаго Петербурга.
И все же таинственная смерть Фишера очень центральна в «Ключе». Зачем* же понадобились автору эти элементы уголовнаго романа — убьйство> следств!е, таинственность?
Алдановъ мастерски, уверенно и прочно построил свою новую вещь.
И мы видим, как вс> перипетьи романа, все его многочисленные персонажи группируется вокруг дела Фишера, связываются прочными нитями в одна игЬлое этой загадочной смертью, судебным следствьем.
Постепенно проходят перед нами и следователь по особо важным делам, безукоризненный джентльмен и умеренный либерал Яиенко; радикальный адвокат КременецкШ, гражданский истец со стороны вдовы Фишера; подозреваемый в убШстве ЗагряцкШ, оказывающШся агентом Охранки и его патрон, директор Департамента Полицш Федосьев; ловкШ газетчик Дон-Педро и загадочно причастный к дълу ученый хнмик Браун.
Роман, расширяясь, вбирает в сво# кругъ других, связанных с этими лицами людей: дочь Кременецкаго, гимназиста Витю Яценко, их знакомых, всю сложную сеть их взаимоотношешй. В своем естественном и свободном течении роман развертывается очень широко.
Он бы расплылся, распылился на отдъльныя сцены, если бы не связывающШ и организующей «уголовный» сюжет.
Но не только въ этом значеше в романе дела Фишера. Без него въ описанш жизни предреволюцюннаго Петербурга с ея невеселымъ весельем не было бы того оттенка и привкуса кошмара, который осветила потом революция.
«Есть редкое обаянье у великих обреченных цивилизацШ. А наша — одна из величайших, одна из самых необыкновенных», — говорит Браун.
«На меня после долгаго отсутств1я, Росая действуетъ очень сильно. Особенно Петербурга... Я хорошо знаю самые разные его круги. Многое можно сказать — очень многое — а все же такой удивительной, обаятельной жизни я нигде не видел».
Но обаятельности русской и петербургской жизни Алданов не передает.
Онъ передаетъ другое.
«Интересное это дело Фишера и характерное», говорит немного примитивный князь ГоренскШ. — «Характерное для упадочной эпохи и для строя, в котором мы живемъ».
Можетъ быть и прав Яценко, который возражает Горенскому: «я нашъ строй не защищаю, но при чемъ же он, собственно, в этомъ деле»?
Можетъ быть, смешен самоуверенный ГоренскШ, который думает, что «общество живущее вь здоровыхъ политическихъ услов!яхъ легко бы освободилось отъ такихъ субъектовъ, какъ Фишеръ».
Но в романе связь между преступлешем и эпохой не причинная, а эстеч.леская, или даже метафизическая.
Преступлеше становится символическим и придает сразу верную тональность всей книге.
Умный и загадочный Браун, чьи слова иногда, м. б., освещаютъ смыслъ «Ключа», как речи Ламора — смыслъ историческихъ романов Алданова, печатает философскую книгу, тоже называющуюся Ключем.
В этой книге Браун говорит о «двухъ М1рахъ, существующихъ в душе большинства людей М1ръ А есть М1ръ видимый, наигранный; м!ръ В более скрытый и, хотя бы поэтому, более подлинный».
Браун разсматривает войну и революцш как прорывы наружу, въ м1ръ А, чернаго Mipa В. И вот преступлеше, ко* торое есть в деле Фишера (даже если Фишеръ не был убит), — это тоже прорвавшШся наружу язык подспуднаго пламени изъ Mipi В.
Какъ это ни странно, но только элементы уголовнаго романа прчдают «Ключу» его истинный исторически? и философскШ смыслъ, даютъ почувствовать характеръ эпохи и близящШся прорывъ «м1- ра В».
По подходу автора к своему сюжету, по его основному интересу «Ключъ» можно, пожалуй, назвать романом историческим. Но вместе съ темъ онъ кореннымъ образомъ отличается отъ исторической беллетристики, онъ написанъ не по документамъ и источникам ь, а по непосредственнымъ виечатле^ямъ автора, такъ же, какъ пишутся романы «просто», романы изъ современной жизни.
Какъ йсторйческШ романист Алданов — писатель с большой и твердо установленной репутапдей.
Но «Ключ» был для него опытомъ въ иной области и нБкоторымъ испыташемъ, изъ котораго онъ вышелъ безспорнымъ побъдителемъ. Алдановъ обладаетъ основнымъ качествомъ беллетриста — ум-вньемъ вживаться въ изображаемыхъ имъ людей и тъмъ самымъ делать ихъ живыми, уменьемъ чувствовать индивидуальную душевную жизнь каждаго изъ нихъ (немцы называютъ это Einfuhking). Съ какой убедительностью переданы переживан1я Крелленецкаго, вся атмосфера семьи Кременецкихъ или Япенко.
Все, даже второстепенный фигуры романа «взяты» уверенно и точно, оне всегда «въ фокусе», всегда правдивы.
Настолько правдивы, что Алданову пришлось защищаться отъ нелепаго обвине^я въ портретности. терещен-нещерет
Въ качестве курьеза разсказываетъ онъ, что ему называли пять фамилий адвокатовъ, съ которыхъ будто бы списанъ КременецкШ. Но КременецкШ такъ же мало списанъ съ кого либо, какъ его собрать по*сословш, Фанаринъ изъ «Воскресенья».
Нашлись критики, которые даже въ Федосьеве увидели черты реальнаго лица (Белецкаго^. Но Федосьев не только не списан с кого-либо, он, пожалуй, наиболее далек отъ реальности, наименее «наблюден». «Федосьев фигура полусимволическая, вымышленная, как все действующая лица романа «Ключъ», говоритъ Алданов.
Пожалуй, даже в большей степени, чемъ остальныя.
Подозрешя в портретности очень не заслужены Алдановым.
«Ключ» ни в какой мере не роман a clef.
Между темъ передъ автором были трудности, которыя он несомненно сознавал и который суме.тъ преодолеть. Алданов изображает Петербурга недавняго прошлаго, в памятный всем исторически? момент, описывает круг людей, который многим хорошо знаком.
Невольно читатель ищет среди своих знакомых моделей изображаемых лиц.
Если бы автор хотел вывести крупных людей, выдающихся вождей, то он вынужден былъ бы или описывать живых, реальных людей, или дать полную волю своей творческой фантазш.
Но первое было морально недопустимо, а встать на второй путь значило вступить в конфликт со всем известной исторической правдой.
Алданов отказался от изображешя выдающихся людей, сдвлав только два исключешя: для Федосьева и для Шаляпина.
Федосьев вполне воображаемая фигура, Шаляпинъ вполне реальная.
Но вывести воображаемое лицо вместо исторически известнаго можно было только один раз. Нельзя же создавать воображаемую исторш.
Шаляпин же появляется на одно мгновение.
И в, обоих случаях получается большой эффект.
Федосьев выделяется на общем фоне романа, как единственный выдающиеся человек и внушает невольную симпатш.
Краткое появленхе Шаляпина вызываетъ в читателе холодок восторга: вот оно настоящее, патетическое, высокое!
Но кроме этих дзу&ъ искдючешй, да еще Брауна, мы видим в* «Кя-шqt>» рднихъ, только средних, обыкноведных людей с ихъ -маде^ькими достоинствами й недостатками.
.-Не это ли привело къ упрекам* в том, что автор «в недривдекателдеюм виде изобразил* rjr часть русской интеллигенцш, которая особенно: тесно связана с идеями и делами февральской револющи»?
Автор ..оставляет* за оценок того (неназваннаго им) «чрезвычайно умнаго зождя либеральная лагеря», который «прекрасно знаетъ настоящую человъческую цену» князю Горенскому, и выводитъ этого радикальнаго князя, цена которому . не высока.
Он олисывает не светил* адвокатуры, *а «Семгу» |{ремёнецкаго., который только въ упоенш банкетных* речей может сойти за такое свътило.
Между т*м Алданов исключительно зо рок* ко всякоД лжи и, позе.
Его описанья пикника, любительскаш спектакля, юбилейнагр обеда полны правды и убийственной иронш.
Юбилей Кременецкаго отравит*, удовольствье не одному будущему юбиляру!
Такья места «Ключа», какъ интервью Кременецкаго объ отношеши къ Англш или речь князя Горенскаго, полны синтетизированной правды: это не подслушано, это изумительно обобщено. Но иронш такихъ описанШ въ связи с тъм, что на этом* фоне особенна выделяется умный реакшонер Федосьев, и вызвала тъ несправедливые упреки, против которых Алданов энергично протестует* в своем предисловьи.
«Ключъ» не памфлет, а замечательный роМанъ, в котором с убежденною силой истиннаго художника Алдановъ показалъ нам, разумеется, не всю правду (это невозможно)* д ту правду, которую он увидел в лдодях и жизни.
М, Цетлин
М. И. Терещенко является прототипом одного из героев романа Марка Алданова «Ключ» (1929) — коммерсанта Нещеретова (анаграмма: терещен-нещерет). Автор даёт герою противоречивую, но скорее положительную оценку:
«Нещеретов оделся, вышел в свой рабочий кабинет и, усевшись за огромный письменный стол, стал внимательно просматривать приготовленные ему секретарем документы — отчет и устав намеченного к покупке сахарного завода в одной из южных губерний. Он никогда не видал этого завода, да и не предполагал его осматривать, зная, что завод останется в его владении очень недолго. Главным источником обогащения для Нещеретова в пору войны была покупка и перепродажа разных предприятий, которым он в короткое время умел придавать двойную, а то и тройную цену(…)
Но не одна нажива увлекала Нещеретова. Самая работа его мощной машины доставляла ему подлинное наслаждение. Он видел, что его труды в общем итоге идут на пользу государству, и это сознание тоже что-то задевало по-настоящему в душе Нещеретова, хотя он не любил говорить о своем патриотизме. Он работал, правда, чаще всего на чужие деньги, но без него, без его размаха и таланта деньги ничего не могли бы создать.»
Комментариев нет:
Отправить комментарий