«Норманны и Киевская Русь» — Андрей Амальрик

1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИМЕНИ РУСЬ И ДОКАЗАТЕЛЬСТВА СКАНДИНАВСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ РУСИ]

[Появление норманнов на исторической арене]

Сохранилась легенда: Карл Великий, уже старик, в одном из прибрежных городов Южной Галлии увидел из окна замка приближающиеся корабли. Его свита приняла их за купеческие, но Карл возразил: «Суда эти везут не товары, а злейших врагов». И хотя пираты, узнав о присутствии в городе повелителя франков, поспешно ускользнули из гавани, престарелый император, стоя у окна, неожиданно для своих спутников горько заплакал. Никто не решался прервать молчание, пока Карл не сказал: «Если еще при жизни моей враги решились коснуться этого берега, сколько зла они причинят моим потомкам и их подданным».

Так появились в Западной Европе норманны[1].

С IX по XII века бассейны крупных рек и побережье Западной Европы опустошались предприимчивыми викингами. Втягиваясь в орбиту европейской культуры, осваивающей, хотя и с трудом, наследие Средиземноморья, они понемногу оседали, и в X–XI веках появляются первые норманнские государства в Северной Франции (911) и Южной Италии (1030). Но районом деятельности скандинавов была не только Европа. Движимые духом бродяжничества, раскинувшим великую индоевропейскую семью от Атлантического океана до Индийского, они добираются до Исландии, где обитало лишь несколько монахов, и колонизируют ее, доходят до Гренландии, Лабрадора и даже до современной Новой Англии.

А в то же время у норманнов, преимущественно шведов, «под боком» лежали громадные пространства Восточной Европы, с богатейшими запасами пушнины, с населенными городами, с проторенными торговыми путями. К юго-востоку от Скандинавии раскинулось благодатное поле деятельности для морских разбойников и торговцев Средневековья, и, если бы даже отсутствовали какие бы то ни было указания в источниках, мы все равно могли бы предположить значительную роль скандинавского элемента в исторических судьбах Восточной Европы[2].

Главным занятием норманнов была торговля, которая в те далекие времена тесно соединялась с грабежом. Находки византийских {стр. 1} и арабских монет на Готланде указывают два направления этой торговли – восточное и византийское – и два основных торговых пути – Волжский и Днепровский. И хотя Волжский путь стал раньше известен скандинавам и торговля с Востоком значительно преобладала над Византийской, как об этом говорит сравнительное число найденных монет, для нас гораздо интереснее второй путь, потому что на Волхове и Днепре началась история нашего государства.

[Отношения норманнов и славян]

На Волхове и Днепре норманны встретились с восточными славянами. Когда они встретились, в каком состоянии застали аборигенов и в какие отношения стали к ним?

На эти вопросы отвечали много и по-разному. Едва ли можно говорить, что норманны «принесли государство», тот «наряд», по выражению летописца, которого «у нас нет», – государства в IX веке у них самих не было, да и можно ли перенести готовую систему на чужую почву. Но не было ли государство результатом антагонистического столкновения пришлого норманнского и автохтонного славянского начал?[3] Не были ли отношения норманнов к восточному славянству результатом их торговых сношений с Византией и Востоком: сбор дани для торговли и содержания дружины[4]? Если так, то почему славяне на великом пути «из варяг в греки» оказались в таком подчиненном положении и как скоро местная знать ассимилировала тонкую скандинавскую прослойку и норманн из повелителя-князя времен Олега и Игоря превратился в наемника-варяга времен Владимира и Ярослава? Когда, иными словами, русское общество и Русское государство из двух враждебных начал слились в целостный организм?

Доказать эти гипотезы непросто, а отсюда и ответы на так сформулированные вопросы едва ли могут считаться безапелляционными. Тем не менее, по моему глубокому убеждению, никакая теория, отрицающая или принижающая роль норманнов, не сможет ответить на заданный почти тысячу лет назад вопрос: кто в Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть? Из нижеизложенного будет видно, почему я так думаю; сейчас же хочу только заметить, что главное неудобство для себя вижу не в мнимой «шаткости» норманизма, а в том, что придется «доказывать» многое из того, что более 20 лет назад считалось общим местом и никем с тех пор опровергнуто не было. Я попытаюсь здесь проследить эпоху образования Древнерусского государства от первых набегов Руси на Византию до объединения Днепровско {стр. 2} -Волховского пути в одних руках, а потом немного скажу о предыстории восточных славян. Я отнюдь не поставлю тем самым телегу впереди лошади, так как именно норманны были тем конем, который вывез восточнославянскую телегу на широкий исторический простор[5].

[Языковые заимствования]

Опору такому взгляду следовало бы искать прежде всего в языке, так как язык самый беспристрастный исторический свидетель. Принятие, например, религии и церковной организации у Византии нашло отражение в заимствованиях из греческого языка, относящихся к церковно-религиозной сфере, в том числе и самого слова «церковь». При нашей точке зрения следует ждать заимствований из скандинавских языков в военной, морской и административной области. И действительно, в русском языке насчитывают несколько таких скандинавизмов: тиун (др. – норм. ƥionn), яскъ (askr), крюкъ (kruke), ларь (lar), ябетникъ (embœtti), костеръ (kestr), клеймо (kleim), вира (vergeld), гридь (hirth), витязь (viking), луда (lodi), скотъ (skattr), стул (stȯll), стягъ (stőng), Суд (Sund), шнека (snekkja), якорь (anker), кънязь (konung), шлягъ (shilling) и др[6]. Но это влияние не могло быть очень сильным и глубоким, поскольку речь идет, как я попытаюсь показать, не о длительном соприкосновении русских и скандинавских племен, а о деятельности отдельных норманнских дружин на торговых путях Восточной Европы.

Во всяком случае языковые данные говорят о славяно-норманнских отношениях, активная роль в которых принадлежала норманнам, поскольку в скандинавских языках заимствования из славянских носят очень незначительный характер. А это заставляет серьезно посмотреть, насколько высказанные выше домыслы соответствуют нашим источникам, к сожалению немногочисленным.

[Источники: ПВЛ]

Первое место среди них, безусловно, занимает Повесть временных лет, где мы на первых же страницах находим высказанный в несколько иных выражениях, но в основном совпадающий с предложенным выше взгляд на образование Русского государства. Сказание о призвании варягов под 862 годом (в Начальном своде[7] под 854), которое я имею в виду, в течение почти всего века служило одним из основных доказательств ортодоксального норманизма. Сейчас никто, кажется, не верит ни 862 году, ни призванию, но принципиальная схема летописца интересна тем, что книжник XI века на основании своих источников пришел к тем же выводам, что и большинство занимавшихся этим вопросом ученых сов{стр. 3}ременности на основании своих. Как увидим дальше, сказание под 862 годом, рассмотренное не с точки зрения безусловного доверия старой школы, а с точки зрения критического выяснения его источников, и поныне является удачным аргументом норманизма.

Почему же мы, однако, столь скептически подходим к призванию трех князей-варягов и – это будет видно из дальнейшего – к достоверности летописных событий и летописной хронологии до середины X века (сомневаться в ней можно и далее, включая время Владимира[8])? Потому что, прежде чем принимать или не принимать известия нашей летописи, следует ответить на вопрос: что могли знать и какими материалами могли пользоваться летописцы XI–XII веков для IX–X веков, к которым они относят образование Русского государства?

До первого киевского историка дошли смутные народные предания, зачастую противоречащие друг другу, которые он связно изложил в своей хронике, выбирая из них, по его мнению, наиболее достоверные или наиболее отвечающие духу его свода. Этот свод, продолженный и расширенный в 1073 году, не имел еще, как доказал А. А. Шахматов, хронологической сетки[9]. Перед следующим летописцем (составителем Начального свода), расположившим материал по годам, встала, таким образом, задача привязать русскую историю к какому-то определенному моменту. Он впервые воспользовался греческим хронографом[10] и все известные ему легенды о начале земли Русской отнес к вычисленному оттуда 854 году. Для составителя Повести временных лет византийские хроники приобрели еще большее значение, для него и Русская земля «нача ся прозывати» с воцарения Михаила III, «яко при сем цари приходиша Русь на Царьгород»[11]. Все даты Повести до 945 года либо, заимствованы из греческих источников, либо вычислены по ним, о чем буду говорить подробнее далее. К ним примыкают два своеобразных документа – договоры русских с греками (911, 945); их переводы с греческого, можно думать, современны заключению. Оба договора важны тем, что отражают не позднейшие мудрствования летописца, а представления X века. Третьей весьма интересной группой источников для составителей летописных сводов были норманнские саги, возникшие в варяжской среде середины XI века под византийским влиянием и отразившиеся как в русской летописи, так и в позднейшей скандинавской поэзии[12]. Итак, народные предания, греческие хронографы и скандинавские саги – вот тот материал, из которого летописец скомбинировал первые страницы русской истории[13]. {стр. 4}

Морские походы викингов в Западной и Восточной Европе тоже отразились в географических воззрениях нашего летописца[14]. Так, представление о Риме, о котором он узнал от варягов, связано у него с Севером: апостол Андрей, чтобы попасть в Рим, идет для этого из Корсуни вверх по Днепру «и иде в Варяги, и приде в Рим». Или отрывок в географическом введении о море Варяжском, которое на Западе доходит до Рима, а на востоке «до предела Симова» – два направления норманнских торговли и грабежа. В описании пути из «варяг в греки» вновь упоминается дорога по Варяжскому морю в Рим – Romavegr скандинавских саг[15]. В этом же контексте летописец пишет и о другом великом пути – Волжском (Austrvegr), по которому норманны ходили в «Болгары и в Хвалисы». Но все это – результат позднейшего общения с варягами: все эти географические сведения были получены летописцем от наемников-варягов в конце XI – начале XII века, если только речь не идет о каком-то норманнском географическом памятнике. Для нас гораздо интереснее норманно-славянские отношения IX, а не XI века.

[Происхождение имени Русь согласно ПВЛ]

Составитель Повести временных лет выводит из Скандинавии не только династию русских князей, но и само имя «Русь». Русь, по его мнению, один из норманнских народов. «И идоша за море к варягомъ, к руси. Сице бо ся зваху тъи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, англяне, друзии гъете, тако и си. Реша руси чюдь, словени, и кривичи, и вси: “Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нетъ. Да поидете княжитъ и володети нами”». Как мы знаем, просьба была принята, «и избрашася 3 братья с роды своими, пояша по собе всю русь, и приидоша». Вполне естественно выглядит после этого заключение летописца: «И от тех варягъ прозвася Руская земля»[16].

Эти сведения очень интересны для норманистов, поэтому многие историки искали им подтверждения в других источниках, как А. А. Куник, или просто принимали на веру[17]. Однако дело с русью, как и «призванием варягов», обстоит вовсе не так благополучно. Первое затруднение состоит в том, что никакого крупного и одновременного переселения норманнов источники не знают[18], второе – ни раньше, ни позже предполагаемой даты никакого народа Русь в Скандинавии не находится.

Остается вопрос: каким образом возник такой взгляд на Русь в Повести? Сказание о призвании, в котором мы с этим взглядом встречаемся, появилось впервые, по мнению Шахматова, в Новгородском своде 1050 года, а оттуда перешло в Начальный свод. {стр. 5}

Читались ли фразы о Руси варягов в Начальном своде? Во всяком случае в комиссионном списке Новгородской 1-й летописи младшего извода, по которому восстанавливается Начальный свод, их нет. А. А. Шахматов полагает, что составитель Повести, желая дать ответ на вопрос, отчего прозвалась Русская земля, разбил текст «И идоша за море к варягом и реша»[19] вышеприведенной фразой «к руси… тако и си», вставил фразу «пояша по собе всю русь» и включил русь в перечень варяжских народов в географическом введении[20]. Почему отождествил летописец варягов и русь и сделал такую вставку[21]? Почему он заставил Рюрика захватить с собой весь свой пресловутый народ («пояша по собе всю русь»)? Не говоря уже о том, что ни о каком племенном переселении, т. е. о переселении норманнов с женами и детьми, летописец знать не мог, кажется очень странным, как такая мысль пришла ему в голову, да и зачем она ему понадобилась? Как мы знаем, поиски народа Русь в Скандинавии не дали успеха. Поэтому А. А. Шахматов объяснял загадочную фразу Повести желанием ее составителя, выводя Русь «из заморья», предупредить упрек, что теперь, т. е. в XII веке, там такого народа нет: потому и нет, дескать, что Рюрик с братьями весь его захватили с собой. Но поместил же летописец для того же времени Русь между готами и англичанами. Едва ли он вообще был знаком со скандинавской этнографией[22] и знать, есть ли Русь в Скандинавии или нет, будут его упрекать или не будут, не мог. Тем менее он думал, что спустя много времени будут предприняты попытки искать этот народ, и заготовил ответ для будущих ученых. Здесь, как мне кажется, А. А. Шахматов слишком усложняет подлинный ход мыслей летописца. Обращу внимание и на то, что слова «пояша по собе всю русь» не выглядят вставкой в тексте Повести, хотя в комиссионном списке их нет[23].

[Отсутствие норманнского племени Русь]

Итак, мы стали на ту точку зрения, что норманнского племени русь не было. Тем не менее от Нестора до наших дней существует научная традиция, связывающая этимологию этого слова со Скандинавией. Прежде всего следует указать, что финский (суоми) язык до сих пор сохранил для Швеции имя Ruotsi (эстонское Rõts, ливское Rúotsi и др.). Финны, которые раньше столкнулись с норманнами, усвоили для них это имя, а славяне, общаясь с финнами, могли позаимствовать его у них, а с норманнов перенести на Киевское государство, в котором те составляли правящую верхушку. Могло быть и так, что славяне и финны в равной степени познакомились с этим именем от норманнов, причем в финском языке оно {стр. 6} сохранило первичное значение. Но почему тогда слово rus-ruotsi перестало быть именем скандинавского племени и стало этническим и государственным именем восточных славян? И почему тогда мы не находим в Скандинавии народа с именем rus, ruotsi или подобным?

[Русь как профессиональный, дружинный термин]

Это заставило ученых искать имя Русь на севере не как этнический, а как профессиональный термин. А. А. Куник указывал на Roslagen – побережье Швеции, расположенное напротив Финляндии. О большой роли этого района в славяно-норманнских отношениях свидетельствует анализ норманнских имен в русской летописи, сделанный В. Томсеном, и находки рунических надписей[24]. Однако уже Томсен находил это объяснение – перенесение имени области на выходцев оттуда – неосновательным[25] и гипотетически связывал ruotsi с ropsmenn, ropskalar – гребцы[26]. Лингвистически слово подходит, но сразу видна очень большая историческая натяжка: почему именно оно перешло в этническое обозначение шведов? Скорее это должен быть термин, связанный с военной и колонизаторской деятельностью норманнов среди финских народов. Сам В. Томсен на своей гипотезе не настаивает. В 20-х годах нашего века интересную этимологию слова «Русь» предложил В. А. Брим. Он полагает, что в основе здесь древненорманнское drot – толпа, дружина; термин, распространенный у норманнов до начала IX века, когда он был вытеснен другим. Отсюда drotsmen – дружинники, так как наряду с формой родительного падежа drotar существовала форма drots. Этот термин и отразился в финском как ruotsi. Производство здесь интересно как в историческом, так и в лингвистическом отношении. С финнами скандинавы (шведы) столкнулись раньше, чем со славянами, и стали известны среди них под своим профессиональным именем, а не под этническим. И усваивали финны этот термин первоначально как обозначение норманнской дружины, а не как этническое имя шведов. Каким же образом перешло drotsmenn в ruotsi? Финский язык не терпит комбинации согласных в начале слова, и dr должно было перейти в r. О долгое переходит в финском в дифтонг uo, а в эстонском и водском – в долгое о (rõtsi, rots). При переходе сложных слов в финский язык возможно отделение второй части слова, например riks-daler – riksi. Поэтому же drotsmenn – ruotsi[27].

Северная группа восточных славян, тесно общаясь с финнами, постепенно переняла у них этот термин для обозначения норманнских дружин, которые с IX века начинают играть заметную роль {стр. 7} в исторических судьбах восточного славянства[28]. В русский язык он перешел в форме русь, как suomi перешло в сумь. Ts перешло в русское с, так как русское ц «было мягким звуком не тождественным с ts»[29].

Если стать на точку зрения, что слово «русь» первоначально обозначало норманнскую дружину[30], возникает вопрос, почему же термины drot или drotsmenn не отразились непосредственно в русском языке, а были опосредствованы финнами. Отчасти я уже ответил на этот вопрос. Именно к началу IX века, когда началось общение норманнов с восточными славянами, термин drot вытесняется заимствованным после первого набега на Англию (793) термином hirth – дружина (собственно, англосаксонское hireth – семейство). А это слово, как и следовало ожидать, вошло в русский язык – это гридь, гридинъ – младший дружинник. Младший именно потому, что старшим был русин[31].

[Русь – ruotsi, финское наименование норманнских дружин]

Итак, Русь-Ruotsi – имя, присвоенное славяно-финской средой скандинавской дружине. С конца IX века, вероятно, среди славян и финнов идет своеобразный процесс: у славян русь становится именем норманнской и местной киевской знати, территориальным именем и, наконец, этническим именем – именем русского народа; у финнов, наоборот, ruotsi тоже превращается в этническое имя, но в чужое – в этническое имя шведов, из которых состояли сталкивающиеся с финнами дружины. Прежде чем отвечать, почему так произошло, попытаемся подтвердить наш взгляд на русь тем немногим, что могут дать письменные памятники.

Вернемся к фразе нашей летописи «пояша по собе всю русь», перед которой мы раньше встали в тупик. После вышесказанного она приобретает совершенно новый смысл. Посмотрим, как изложено интересующее нас место в Начальном своде. Там, где в Повести временных лет мы читаем: «И избрашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю русь, и придоша», в Начальном своде стоит: «Избрашася 3 брата с роды своими и пояша со собою дружину многу и предивну, и приидоша»[32].

Такое сопоставление само по себе кажется мне убедительным. Гораздо труднее определить, как произошла эта замена и почему составитель Повести или один из ее редакторов выдавал русь за варяжский народ. Если комиссионный список здесь точно передает текст Начального свода, можно предположить следующее: 1) составитель Начального свода включает в свой свод Сказание о призвании, заимствуя его из Новгородского свода, но фразу вроде «по{стр. 8}яше по собе всю русь» меняет на «пояше со собою дружину многу и предивну», поскольку русь для него уже связывается с Киевом, с киевской аристократией и с киевской территорией, и для севера выглядит неуместно, однако фразу «И от тех варяг… прозвашася русь» он оставляет[33]; 2) составитель Повести временных лет, желая объяснить, как именно «прозвашася», отчего прозвалась Русская земля, что и является одной из главных его задач, восстанавливает фразу Новгородского свода, принимая уже русь за народ Рюрика, тем более что отождествление руси с норманнами он мог встретить в своих греческих источниках. Поэтому он, или второй редактор Повести, Сильвестр, к фразе «И идоша за море к варягом» добавил – «к руси. Сице бо ся зваху тъи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си». Образцом ему послужил отрывок из географического введения: «Афетово бо и то колено: варязи, свеи, урмане, готе, агняне…», куда он поэтому тоже вставил русь между готами и англичанами[34].

Предложенная сейчас схема во многом сомнительна, и я далее вернусь к этому, хочу только еще раз заметить, что, как бы мы совпадение руси и дружины ни объясняли, оно остается очень интересным и впечатляющим фактом.

[Константин Багрянородный о русах]

Гипотезу, что первоначально под русью понималась дружина, причем норманнская дружина, подтверждает другой интересный памятник – трактат Константина Багрянородного «О народах», написанный в средине X века[35]. Девятая глава посвящена руссам, приезжающим на однодеревках в Константинополь весной и проводящих там лето. Что же делают они зимой? «Зимний и суровый образ жизни этих самых руссов таков. Когда наступает ноябрь месяц, князья их тотчас выходят со всей русью (μετα παντων τον Ρϖς) из Киева и отправляются в полюдье (πολυδια), т. е. круговой объезд, и именно в славянские земли вервианов, другувитов, кривичей, севериев и остальных славян, платящих дань руссам»[36]. Здесь то же словоупотребление, что и в разобранном месте Повести; трудно предположить, что весь народ Русь выходит из Киева и отправляется в полюдье. Интересно и то, что Русь здесь связывается только с Киевом и противопоставляется славянам, которые представлены как ее данники, что совпадает с предложенным выше взглядом.

[Договоры Руси с греками]

Пока что мы познакомились с позднейшими домыслами летописцев и сообщением иностранца, заимствованными из вторых рук. Что же нам дадут два сохранившихся от первой половины X века юридических памятника: договор Олега с греками 911 года[37] и договор {стр. 9} Игоря, отнесенный летописцем к 945 году? Написаны они были по-гречески. Переводы, как полагает С. П. Обнорский на основании морфологического, синтаксического и лексического анализа текстов, современны заключению. Первый договор переведен болгарином и выправлен русским справщиком, второй перевод сделан сразу на русский язык[38]. Впервые, как думают, они были обнаружены в княжеском архиве в сильно попорченном виде составителем Повести временных лет и включены в ее текст. Хотя помимо Повести договоры нигде не сохранились, сомневаться в их подлинности нет оснований. И в них мы встречаемся с тем же словоупотреблением. Точнее, «Русь» обозначает там и сословие и страну[39]. Приведу примеры первого. Договор 911 года заключается «похотеньем наших великих князь и по повелению от всех иже суть под рукою его сущих руси». Русь имеет здесь собирательное значение и ясно означает правящую («по повелению от всех… руси») верхушку, т. е. княжескую дружину. Ни как народ, ни как страну русь здесь понять нельзя. Кого имеет в виду под русью договор, видно несколькими строками раньше: договор заключается «от Олга, великого князя рускаго, и от всех иже суть под рукою его светлых и великих князь и его великих бояр»[40]. Договор отличает русь (высший слой дружинников) от гостей (по-видимому, норманнов, идущих транзитом «из варяг в греки» через Киев): «Аще украден будеть челядинъ русскый, или ускочить, или по нужи продан будеть, и жаловати начнут русь, да покажеть ся таковое о челядине и да поимуть и в Русь; но и гостие аще погубиша челядинъ и жалують, да ищуть, обретаемое да поимуть е»[41]. Здесь права руси требовать обратно челядина распространены и на купцов. Пример из другой статьи: «да приходячи русь слюбное емлют, елико хотячи, а иже придутъ гости да емлют месячину на 6 месяць…»[42] В договоре 945 года такое же словоупотребление, хотя упоминаются уже «людие все рустии», что можно понимать в этническом значении[43]. В обоих договорах мы встречаем и термин «русин», который определили выше как старший дружинник, вообще лицо, принадлежащее к знати. Так же можно понимать его и здесь.

[Русская правда]

Термин «русин» употребляется в другом интересном нашем памятнике – Древнейшей правде, которая имеет сходные черты с некоторыми статьями греко-русских договоров[44]. Правда открывается следующей статьей: «Убьеть муж мужа, мьстить брату брата… аще не будеть кто мстя, то сорок гривенъ за голову, аще будет ру{стр. 10}син, любо гридинъ, любо купчина, любо ябетник, любо мечник; аще изъгой будеть, любо словенин, то 40 гривен положити за нь»[45]. Обычно при комментировании этой статьи слово «русин» сопоставлялось со словом «словенин», и все объяснения строились на этой антитезе, причем уже Ланге противопоставлял словенину-новгородцу русина как жителя киевского юга[46]. Я позволю себе с этим не согласиться. Во-первых, фраза «аще изъгой будеть, любо словенин, то 40 гривенъ положити за нь» – явно поздняя приписка, что видно из повторения вводного слова «аще», повторения «то 40 гривенъ» и всего характера этой фразы, что как будто всеми признается. А уже по одному этому нельзя сравнивать слова двух текстов, появившихся в разное время и по разному поводу, как якобы противопоставленные самим автором памятника. Можно даже представить себе условия, при которых была сделана эта приписка. Она стоит в связи с бурными событиями 1015 года. Ярослав, прекратив в 1014 году выплату дани Киеву[47], содержал в городе наемную варяжскую дружину, и «начаша варязи насилие деяти на мужатых женахъ». Ркоша новгородци: «сего мы насилья не можем смотрити»; и собрашася в мощь, исекоша варягы в Поромоне дворе»[48]. Разгневанный Ярослав побивает за то именитых новгородцев, но тут же вынужден обратиться к новгородцам за помощью для похода на Киев, так как там умер Владимир и, убив братьев, вокняжился Святополк. «И реша ему новгородци: “а мы по тобе идемъ”. И собра вои 4000: варяг бяшет тысяща, а новгородцов 3000; и поиде на нь»[49]. Таким образом, Ярослав набрал свое войско на ¾ из новгородцев; они, видимо, и вынудили его распространить дружинный устав[50], «кодекс рыцарской чести», как назвал его Б. Д. Греков, на словен – «тяглых», пользуясь позднейшей терминологией, жителей Новгорода и пригородов – и изгоев, т. е. «пропащего люда», которого много должно было быть в большом торговом городе и который охотно пошел в войско Ярослава. Поэтому Ярослав, захватив Киев и наделив новгородцев по десяти гривен на человека, сделал соответствующую приписку, приравняв их к своей дружине. Для Новгорода этот момент явился начальным в долгой традиции вольностей: на Ярославовых грамотах впоследствии целовали крест приглашаемые князья[51].

Следовательно, первоначальная часть этой статьи Правды не содержала противопоставления русина словенину, а только список подлежащих 40-гривенной вире лиц в таком порядке: русин, гридин, купец, ябетник, мечник. Все категории социальные, почему же ру{стр. 11}сина считать областным именем? Можно было бы это допустить, если бы в каком-нибудь современном памятнике слово «русин» встречалось именно в таком значении, но подобного памятника нет.

Во-вторых, если русин – обозначение для жителя Киевщины, юга, то почему этот термин, наоборот, встречается в северных памятниках? Например, в договоре новгородского князя Ярослава Владимировича с немцами (XII век): «Оже емути скотъ варягу на русине, или русину на варязе…» – или в договоре смоленского князя Мстислава Давидовича с Ригою и Готским берегом (начало XIII века): «Аже не будет послуха русина, а другого немчина у Ризе…»[52]

Термин «русин» упоминается в одном киевском памятнике второй половины XIII века – в «Посмертных чудесах св. Николая», где вполне может быть истолкован в предполагаемом значении. Во всяком случае этот русин принадлежит к дружинной среде, так как владеет захваченными в походе пленниками и имеет несколько коней, притом верующий христианин[53].

Итак, первая статья Древнейшей правды имеет, по моему мнению, следующий смысл. После ограничения кровной мести кругом родственников идет перечень социальных категорий, мужей, подлежащих 40-гривенной вире, «аще не будеть кто мьстя»: русин – старший дружинник, лицо наиболее близкое к князю; гридин – младший дружинник; купец – славянский или норманнский «гость», под каким именем он и выступает в договорах[54]; наконец, ябетник и мечник – лица, выполняющие судебно-административные функции[55]. Все категории перечислены в порядке их значения и роли в Киевской Руси.

[Доказательства норманнства Руси]

Письменные памятники подтвердили взгляд на русь как дружину, но исходным моментом для такого взгляда послужило то, что русью первоначально называлась у финнов и славян норманнская дружина. Там, где русь акклиматизируется и славянизируется, она сама себе усваивает это имя, и, по мере того как идет процесс славянизации верхушки Киевского государства, русь из сословного термина превращается в этнический и территориальный. Как это происходило, будет видно из краткого обзора политической истории Киевского государства, а сейчас я попытаюсь подтвердить первоначальное норманнство руси.

На то, что термин «русь» возник на севере, в славяно-финской среде, указывает топонимика Новгородской земли, где, как ни в каком другом месте, сохранился корень «рус» в названиях рек и населенных пунктов[56]. Данные топонимики подтверждают ту мысль, что Новгородско-Ладожский район мог быть тем местом, где впервые {стр. 12} возникло государственное образование норманнов на нашей территории, впрочем довольно кратковременное[57].

Что русь еще в первой половине X века состояла из норманнов подтверждает цитированный выше трактат Константина Багрянородного. Описывая «полное опасностей» плавание руссов в Константинополь, он перечисляет днепровские пороги, через которые приходится им пробираться, и дает названия порогов по-русски (ρωσίστί) и по-славянски (σκλαβινιστι)[58]. Славянские названия удовлетворительно объяснимы из славянских языков. Например, (1) Εσσουπῆ – что Багрянородный переводит «не спи» – славянское «не съпи!»[59]; (2) Οστροβουνιπραχ – «остров порога» – слав. «островной прагъ»; (4) Νεασητ – «потому что пеликаны гнездятся на его скалах»[60] – слав. «ненасытец»; (5) Βουλνιπραχ – «потому что он образует большой водоворот» – слав. «вълны праг». А как обстоит дело с русскими названиями? Вполне ожиданным оказывается их происхождение от скандинавских корней: (2) Ουλβορσι – Holmfors (Holm – остров, fors – водопад, быстрина, порог); (3) Γελανδρι[61] – «шум порога» – сканд. причастие gellandi (шумящий, звенящий); (4) Αειφορ – Eiforr, Aeyforr, Eyforr (вечно бегущий, вечно стремящийся)[62]; (5) Βαρουφορος – Barufors (порог волны: baru – волна, fors – водопад)[63].

Из данных Багрянородного заключали раньше, что русский значит норманнский, что русь – одно из норманнских племен. Такой вывод кажется слишком смелым. Скорее можно предположить, что информатор Багрянородного принадлежал к руси – дружине, и «русский» язык – язык на котором говорила русь, – был в то же время его родным языком, норманнским. Вопрос об информаторе довольно сложный[64]. Во всяком случае, он знает о сборе дани русью, подробно описывает путь «в греки», как мог описать только тот, кто сам его совершил, знаком со славянскими городами и славянскими племенами. Неудивительно, что их названия так изуродованы, если они передались норманном, записывались греком и были искажены последующими переписчиками.

Обратимся к еще одному тривиальному доказательству. Как мы предположили, под термином русь в договорах 911 и 945 годов в большинстве случаев подразумевается княжеская дружина, аристократическая верхушка Древней Руси. Не могут ли договоры, в частности договор 911 года, указать нам на этнический состав руси? Договор заключают послы от Олега и «от всех иже суть под рукою светлых и великих князь и его великих бояр». Вот они: «Мы от {стр. 13}рода русского, Карлы (Karli), Инегелдъ (Ingeld), Фарлоф (Farulfr), Веремуд (Vermundr), Рулавъ (Hrolleifr), Гуды (Godr), Руалдъ (Hroaldr), Карнъ (Karni), Фрелавъ (Frelleifr), Руаръ (Hroarr), Актеву (Angantir), Труанъ (Troandr), Лидул (Lidalir), Фостъ (Fastr), Стемидъ (Steinvidr)»[65]. Как видим, все перечисленные в договоре представители руси – русины – носят норманнские имена. В договоре 945 года, кроме норманнских, уже упомянуто несколько славянских имен, что отражает постепенный процесс славянизации руси[66].

Норманны с запада не доходили до Византии, поэтому греки не знали их под тем именем, от которого трепетала вся Европа. Но побывавший в 949 году в Византии послом от итальянского короля Беренгара Лиутпранд (922–972), впоследствии епископ Кремонский, обнаружил норманнов под усвоенным греками именем Ρϖς. «Habet quippe (Konstantinopoles) ab Aquilone Hungaros, Pizenacos, Chazaros, Russios, quos alio nomine nos Nortmannos apellamus, atque Bulgaros nimium sibi vicinos». В другом месте он говорит, что на севере живет народ, который греки называют Русью (Rusii), а они «a positione loci Nordmanni. Lingua quippe Teutonum Nord aquilo, man autem dicitur homo: unde et Nordmannos aquilonares homines dicere possumus». Затем Лиутпранд сообщает, что царь этого народа, Ингер, напал на Константинополь с тысячью кораблей, но был отбит[67].