В конце 1937 года  в  доме Орловых -- Штейнбергов все  чаще стал бывать
юный Зангвильд-Иван, и нужно привести еще одну цитату из письма Ольги Анстей
тому же адресату (точной даты на письме нет, видимо, относится оно к декабрю
1937 года), ибо документ всегда лучше "раскавыченного пересказа":
     "...   подобралась,  в  большинстве  своем,   очень  зеленая   компания
<...> и действительно  бывало очень весело,  потому что мы и чтения по
ролям устраивали  от Шекспира до  Ибсена и  гусевской "Славы",  и  стихи  на
конкурс писали, и вроде  рефератиков делали на разные темы. Главным  образом
радовался всему этому поэт --  Зангвильд, удивительно талантливое  и хорошее
дитя.  <...>  Он  стоит  того,  чтобы  много  о  нем   написать,  и  я
когда-нибудь это сделаю. Он  маленький,  щупленький и черный, как  галчонок,
некрасивый, а когда стихи читает -- глаза огромные сияют, рот у него большой
и  нежный, голос сухой,  музыкальный, и  читает  он  великолепно.  Он так же
сумасшедше, сомнамбулически  живет стихами, как  и я, я читаю свои стихи, он
-- свои, потом он мои на память, а потом мы взапуски, взахлеб, -- кто во что
горазд --  всех поэтов от Жуковского до Ходасевича и Пастернака, и он это не
попусту, а с толком,  с большим пониманием. Он маме совсем в душу влез, этот
галчонок, а это ведь не так  легко. И  вот  был у  нас траур и плач на реках
вавилонских, когда тяжело заболел наш поэт -- воспаление легких с плевритом,
а  он и так слабый, заморыш. Материальное положение у него скверное, поэтому
ценители  таланта  носили ему  не только апельсины, а  еще масло и яйца. Вот
вчера он в первый раз вышел и был у нас -- ослабевший, задыхается от ходьбы,
"плохонький какой",  как говорит Царь-Девица. Очень страшно, чтобы теперь не
вспыхнул туберкулез".
     Такими словами Ольга  Анстей описала своего будущего мужа. А в два часа
ночи 17 июня 1938  года Иван и  Ольга тайно  обвенчались в церкви. Венчал их
священник А.А.  Глаголев, сын  известного в Киеве священника,  венчавшего  в
свое  время  Михаила  Булгакова,  а  один  из  венцов  при  венчании  держал
десятилетний  мальчик --  Борис  Борисович  Ремизов,  внук  писателя Алексея
Ремизова; память Бориса Борисовича многое для  нас сберегла о жизни  молодой
четы Матвеевых в предвоенном Киеве и во время оккупации.
     Сама  Ольга  Анстей в эти годы писала  немного, в 1939 году в  письме к
Белле Казначей признавалась:  "Детонька, за последние 2 года ведь очень мало
стихов! В невыносимое  это  время  37 г. я почти не писала". Зато непрерывно
писал Иван: многое из стихотворений тех  лет  попало в первые книги Елагина,
вышедшие после  войны  в  Германии. У  супругов  была  настоящая  творческая
близость. Много лет спустя Ольга Анстей вспоминала  -- в письме из Нью-Йорка
в Москву к Надежде Мальцевой (от 17 апреля 1978 г.):
     "Да,  у нас забавная совместная творческая биография. Помните  "Октавы"
("Парк  лихорадил")? Писал он  их в молодости нашей, в Киеве перед войной. И
написал  уже  несколько  октав  серединных  (чудесных),  а  начало никак  не
выходило. Он ходил и канючил: -- Я не могу начать! Не знаю, как начать!
     Ходил  по комнате  (комната-то одна) и мычал: У-у-у... У-у-у... Наконец
мне это  уже в печенках  село,  и я  говорю: --  Ладно, пес с тобой,  я тебе
напишу начало. Села и с маху написала:
     Парк лихорадил. Кашляли, ощерясь,
     Сухие липы...
     И то был толчок, и дальше его уж понесло: "Ветер, озверев...""
     Выйдя замуж,  Ольга  взяла фамилию мужа. Иван учился во Втором киевском
медицинском  институте,  Ольга служила в  банке и подрабатывала переводами с
английского и  машинописью.  Оба писали стихи, не печатались,  но печататься
хотели. И уж во всяком случае хотели показать  свои  стихи "старшим" поэтам.
Ни  Кузмина, ни  Бенедикта  Лившица уже  не  было в живых,  а  идея пойти  к
Ахматовой Ивана не оставляла. Об августовской поездке в Ленинград  у Елагина
есть сюжет все  в той же поэме  "Память", а в двух  письмах к Белле Казначей
Ольга Матвеева эту историю рассказала подробно.  Первое  письмо без даты, но
определяется как конец августа 1939 года:
     "Заяц  сидит в Ленинграде.  Анна  Андреевна его  выгнала, как он пишет.
Пишет: выгнала, а  все-таки  дважды поцеловал руку!" и  в конце  прибавляет:
"Могу писать мемуары, как меня выгнала великая русская поэтесса!""
     В поэме  "Память" такие мемуары Елагин  как  раз  и  написал.  Подробно
история  рассказана  в письме Ольги Анстей к тому же адресату от  26 октября
1939 года (Иван из Ленинграда давно вернулся, начались занятия в институте):
"Выгон Зайца был  очень краток. Она объявила ему, что сына  ее высылают, и у
нее должно  быть последнее свидание, и  вообще она никаких стихов слушать не
может, она совершенно не  чувствует в  себе  способности руководить молодыми
дарованиями, и вообще "не ходите ко мне, забудьте мой адрес и  никого ко мне
не присылайте.  Это не принесет радости ни мне, ни вам". <...>  А еще
получилась  пикантность:  когда  Заяц  стал распространяться,  что она  нам,
дескать, потому  так близка, что  не  печатается и  т.д., она и говорит: "Вы
ошибаетесь!  Мои последние стихи скоро появятся в..."  -- и  назвала журнал.
Заяц,  конечно,   забыл,  какой  именно.  Живая   картина!!!   Бека,  ты  не
натолкнулась  на эти  стихи? "Поспрошай" кого-нибудь, и  если,  солнышко, ты
нападешь на этот журнал,  умоляю выписать мне стихи. Ведь  очень  интересно,
что там Анна Андреевна навараксала*.
     Жаль, что  ты  не слышала рассказа самого Ивана.  Он особенно, каким-то
глухим сомнамбулическим голосом  рассказывает это происшествие. Говорит, что
очень красива,  необыкновенно  прямо  держится,  челки  уже  не носит.  Рука
(которую  он успел-таки два раза  поцеловать)  -- красивая, но "пухленькая".
Это  сюрприз.  Одета  она   была  в  шелковое  трикотажное,   но  совершенно
разлезшееся  платье,  длинное,  темное. Последние  слова  знаменитой русской
поэтессы -- по телефону (когда  Иван уже выходил): "Теня сейчас придет,  она
понесла примус в починку..."*
     Над диваном у нее висит портрет девушки в белом платье*. Заяц только на
обратном  пути  догадался,  что это -- она  в юности. Да, впрочем,  вот  его
стихи, на днях написанные:
     Я никогда не верил
     Что к Вам приведут пути.
     Но Вы отворили двери,
     К Вам можно было войти.

     Даже казался странным
     В комнате Вашей свет
     И над простым диваном
     Девушки в белом портрет.

     Но Вам в тяжелых заботах
     Не до поэтов -- увы!
     Я понял уже в воротах
     Что девушка в белом -- Вы.

     И, подавляя муку,
     Глядя в речной провал,
     Был счастлив, что Вашу руку
     Дважды поцеловал"*.
     Последние две строфы этого стихотворения позже вошли в поэму "Память".