Рабби
Иеуда ГаЛеви
Читано 21 марта 1881 года в
помещении временной синагоги в Петербурге
Авраам Гаркави
Продолжение. Начало в № 11, 12, 2007
3.
В конце XI и начале ХII столетия арабское могущество на
Пиренейском полуострове, вследствие междоусобиц мусульманских князей, начало
клониться к упадку. Этим обстоятельством воспользовались христианские жители
Северной Испании, преимущественно кастильцы, чтобы все более и более оттеснять
мавров к югу, хотя войны, в которых отличился испанский национальный герой Сид,
велись еще с переменным счастьем. Вследствие этой постоянной борьбы и арабского
влияния в Кастилии в то время начал развиваться вкус к поэзии, именно тогда
появились народно-поэтические сказания, вошедшие в состав известной поэмы о
Сиде. Отчасти из политических видов, отчасти также под влиянием мавров –
вопреки наставлениям из Рима папы Григория VII, приготовившего немецкому
императору Каноссу и жаловавшегося на то, что «евреи владычествуют в Кастилии
над христианами», – там господствовала веротерпимость, и король Альфонсо VI
часто вверял евреям, пользовавшимся полной гражданской правоспособностью,
высокие государственные должности, преимущественно по части дипломатии.
В эту-то пору, около 1080 года, родился – вероятно, в городе
Толедо, в Южной Кастилии – рабби Иеуда Галеви (по-арабски он назывался
Абул-Хасаном Аль-Лави). Для изучения Б-гословских и светских наук он в
молодости был отправлен своим отцом рабби Шмуэлом (или же сам отправился) на
юг, в арабскую Испанию – тогдашнее средоточие культурного мира. По мнению
некоторых, молодой Абул-Хасан изучал Б-гословие в славной талмудической школе
рабби Ицхака Альфаси в Лусене. Во всяком случае, известно, что он изучал
медицину, тогдашнюю необходимую спутницу каждого значительного ученого, и
отлично владел арабским и кастильским языками. Самые же блистательные успехи он
обнаруживал в древнееврейском языке и весьма рано сделался любимцем музы;
стихотворения, писанные им чуть не в 13-летнем возрасте, возбуждали удивление
уже взрослых и опытных поэтов – между прочими рабби Моше Ибн Эзры, ставшего с
тех пор его другом. Владея достаточными материальными средствами, рабби Иеуда
мог спокойно предаваться любимым занятиям литературою и науками. Кроме
медицины, языков и поэзии, он усердно занимался изучением греко-арабской
философии.
По окончании своего научного воспитания, запасшись богатыми
познаниями, Абул-Хасан, как полагают, возвратился на родину, в Кастилию, и
медицинская практика, на обширность которой он даже жаловался в письмах к
друзьям, не мешала ему все более и более совершенствоваться и духовно
обогащаться. Его религиозно-философское произведение, о котором у меня будет
речь впереди, обнаруживает его отличное знакомство со всеми известными тогда
творениями греческих и арабских философов, медиков и естествоведов, не говоря
уже о превосходных его познаниях по всем отраслям еврейской науки.
Сколько лет прожил он в таком положении в Толедо – неизвестно. Из
отрывочных сведений и намеков в стихотворениях видно, что сыновей он не имел и
что от единственной дочери у него был внук. В акростихе одной элегии (Кина) на
9-й день месяца ав значится «бат Галеви» («дочь Галеви») – весьма вероятно
предположение, что это произведение дочери нашего Абул-Хасана.
Король Альфонсо VI.
По-видимому, желание жить в ученом еврейском центре, близко к дружественным
ученым и поэтам, не давало ему успокоиться, поэтому мы застаем его впоследствии
живущим в Кордове, в арабской части Испании. В 1140 году, когда нашему поэту
было уже около 60 лет от роду, он публично высказал твердую решимость привести
в исполнение давно задуманное – может быть, по данному обету, вследствие потери
им жены – переселение в Иерусалим. Ни узы нежной любви к детям, ни сильная
привязанность к многочисленным друзьям и родной земле не могли поколебать в нем
этого решения. Прощание со своими и с друзьями, проезд через испанские города и
вступление на корабль, прибытие в Египет, где поэт также имел много друзей и
где он принужден был оставаться некоторое время, отъезд оттуда в Палестину –
все это походило на триумфальное шествие и в высшей степени интересовало
тогдашние учено-литературные кружки. Но с этого момента внезапно прерывается
нить наших сведений, и герой исчезает во мраке безвестности, что подало
народной фантазии повод произвести прекрасную легенду. По ее словам, рабби
Иеуда, по достижении врат Иерусалима, пришел в неописуемый восторг и в этом
восторженном состоянии сочинил и продекламировал громко и с чувством известную
свою элегию, начинающуюся словами: «Цион а-ло тишали» («Ты ждешь ли еще,
Сион...»)[1];
но один арабский всадник, которому досадно было видеть в еврее столько любви и
преданности святому граду, растоптал его копытами своей лошади. Уже давно
критики заметили легендарный характер этого сказания, ибо элегия на Сион, как
несомненно явствует из некоторых стихов, написана на Западе, далеко от
Иерусалима и Палестины, и большая часть содержания ее совсем не имеет смысла
пред вратами Святого града. К тому же араб не осмелился бы на такой варварский
поступок, так как Иерусалим с окрестностями находился тогда во власти христиан-крестоносцев,
и мусульмане там сами были в загоне. Но народное сказание прекрасно
характеризует горячую любовь поэта к земле предков и наглядно рисует картину
его ощущений и безгранично нежной преданности святому граду.
Вот все, что нам известно из обстоятельств жизни Абул-Хасана. Как
вся жизнь поэта была исключительно посвящена высшим идеям и духовной стороне
человека, не имея в себе ничего материального, так и прекратилась она, жизнь
эта, неосязаемым для истории образом и улетучилась, словно эфир.
Переходим теперь к рассмотрению литературных произведений Галеви.
Они разделяются на философские и поэтические, и оба эти отдела находятся у
нашего автора в полном гармоническом сочетании. По части философии, не считая
некоторых стихотворений с философскою тенденцией, рабби Иеуда оставил нам
только одно религиозно-философское сочинение, но такое, которое стоит многих,
ибо заключает в себе целую энциклопедию религиозных, философских и нравственных
идей и полное руководство для всех представителей еврейской нации на различных
ступенях развития. Можно смело сказать, что ни в какой другой средневековой
литературе нельзя указать на творение, где бы трактовалось обо всех важнейших
материях с таким соединением широты и возвышенности взглядов, чистоты сердца и
святости души, общего человеколюбия и национального патриотизма. Совокупность
всех этих качеств пленяет нас тем более, что автор не похож на холодных,
расчетливых метафизиков, но сам служит превосходной иллюстрацией и живым
воплощением преподаваемых им идей. Сочинение это написано на языке тогдашней
учености, то есть по-арабски, и носит рифмованное заглавие: «Китаб аль-худжати
вад-дали фи нусрати ад-дини ад-дэалили» («Книга доказательства и довода для
защиты униженной веры»), а еврейский его перевод озаглавлен: «Сефер Козари»
(или «Хозари»), то есть «Хазарская книга». В этой книге Абул-Хасан излагает
основы еврейской веры, ответы на возражения со стороны иноверцев и атеистов и
все свое мировоззрение в форме ученого состязания, происходившего при дворе
царя хазарского между представителями трех главнейших вероисповеданий и одним
философом-атеистом. Рабби Иеуда в данном случае воспользовался действительным
фактом, весьма важным для истории евреев в нашем отечестве. Дело в том, что в
VII или VIII столетии хазарский царь со всем царским домом, его вельможи и
значительная часть хазарского народа (господствовавшего на Нижней Волге, на
Кавказе, в Крыму и в Киевской Руси) были обращены в иудейство[2].
По согласному свидетельству хазарских, арабских, еврейских, а по всей
вероятности и славянских источников, этому обращению хазар предшествовало
ученое словопрение между опытными Б-гословами из евреев, христиан и магометан.
(Если нашим литературным чтениям суждено продолжаться и впредь, то в одном из
них я буду иметь честь изложить обстоятельно весь этот интересный и любопытный
эпизод из истории русских евреев.) Теперь же я ограничусь только замечанием,
что дипломаты и путешественники с научною или коммерческою целью приносили в
Испанию известия о дальнем цветущем государстве в нынешней Южной России; что
названный мною выше рабби Хисдай Ибн Шапрут получил ответное письмо от
современного ему хазарского царя, где тот вкратце рассказал историю своего
народа, между прочим, и то, каким образом и при каких обстоятельствах его
предки приняли еврейскую веру; что по разрушении хазарского государства русским
князем Святославом (в 60-х годах X столетия) многие жители Хазарии удалились в
Испанию, а именно в родной город нашего поэта, Толедо – именно там видел их
потомков еврейский историк Авраам Ибн Дауд 200 лет спустя, в 60-х годах ХII
века. Все эти обстоятельства отлично объясняют нам, каким образом рабби Иеуда
имел случай хорошо познакомиться с историей обращения хазар в иyдейство и
почему он избрал этот факт канвой для своего сочинения. Ограниченность времени
не позволяет мне, к сожалению, входить в подробности содержания этого творения
и я принужден довольствоваться некоторыми краткими указаниями, которые могут
служить образчиками его образа мыслей по разным вопросам.
Разницу между греческой цивилизацией и еврейскою культурою
Абул-Хасан видит в следующем. Первая состоит в культе внешнего, изящного и
наружного порядка, а вторая – в культе добра, правды и внутренних достоинств.
Эллинская нравственность и социальные отношения основаны на расчете и любви к
порядку, которые не в состоянии усиливать наши добрые наклонности и xopoшие
чувства, а скорее притупляют последние и посему лишены устойчивости; еврейская
же нравственность основана на вечном начале добра и справедливости в человеке,
отражающем в себе подобие своего Творца, первоначального источника добра и
правды. Эллинская философия, предоставленная своим собственным силам,
производит только прекрасные цветы, подчас пустоцветы, а не плоды, и в конце
концов ведет к отрицанию и гибели; иудаизм же, представляя элемент прочный и
устойчивый, сообщает и эллинизму и его науке прочность. Посему греческая
культура составляет для человечества приятный и полезный элемент, иудаизм же –
необходимую стихию даже для самого эллинизма.
Угнетенное состояние еврейского народа никоим образом не может
служить доказательством против его превосходства, так как и другие
вероисповедания ставят высоко смиренность и угнетенность. Так, христиане
превозносят смиренность основателя их религии и говорят также, что униженные в
сем мире будут возвышены на том свете, вследствие чего учат подставлять для
удара левую щеку тому, кто ударит тебя по правой, а мусульмане с
самодовольством и благоговением указывают на страдания Ансариев (сподвижников
Мухаммедовых). Правда, страдания и преследования, которым подвергаются евреи в
различных странах, не добровольные; а если сообразить, что стоит им сказать
только одно слово, чтобы покончить со всеми преследованиями, даже получить еще
вознаграждение от своих угнетателей и сделаться равными с последними, – а
все-таки они этого слова не говорят и предпочитают переносить все невыгодные
последствия от этого, – если сообразить все это, то беспристрастные не смогут
относиться к таким страданиям иначе, как с полным уважением.
Исполнение специально еврейских обрядов тогда только имеет
значение, когда при этом строго соблюдаются гражданские и общечеловеческие
законы, предписываемые разумом, – как-то справедливость и любовь ко всем людям
и признательность к Б-гу, так как первые служат только дополнением и прибавлением
к естественным общим законам, но никак не могут их заменять. Подобно Цицерону,
но независимо от него, рабби Иеуда обращает внимание на то, что без социально
разумных установлений и законов не может существовать даже шайка злодеев.
Еврейская религия, говорит далее наш автор, не предписывает
аскетического воздержания, а направляет человека на средний путь между
воздержанием и излишеством и заботится о том, чтобы каждой силе тела и души
доставалась принадлежащая ей доля в умеренной пропорции, ибо то, что обращается
исключительно в пользу одной силы, отнимается у другой: так, например,
предающиеся неумеренно своим вожделениям ослабляют мыслительную способность, и
наоборот. Поститься много не может считаться заслугой для человека с
ограниченными желаниями, малыми силами и слабого сложения. Для такого человека
гораздо лучше, если он позаботится о восстановлении своих сил посредством
хорошей пищи. Отсутствие старания увеличивать свой капитал или умышленное его
уменьшение не должно считаться заслугой для человека, могущего увеличить свои
материальные средства без ущерба для приобретения познаний и не отрываясь от
добрых дел, особенно если человек этот имеет большую семью и издерживает также
на благотворительные цели.
Пощение в назначенные для того дни не есть более Б-гоугодное дело
и не составляет большей религиозной заслуги, чем чистая радость и сердечное
удовольствие от благотворительности и от исполнения других повелений Б-жьих.
Если же удовольствие заставляет человека петь благочестивые песни и обнаруживать
другие признаки веселого расположения духа, то он этим также служит Б-гу и
приближается к Его бесконечной любви. Чтобы оценить по достоинству все эти
мысли, следует обратить внимание на то обстоятельство, что Абул-Хасан писал все
это в период процветания монашества и популярности идеи самобичевания в
христианстве и дервишизма – в исламе.
Замечательно также беспристрастие, с которым наш мыслитель
относится к чужим религиям. Едва ли в Средние века найдется еще один пример
такого, лишенного всякой враждебности и недоброжелательства, определения
религии иноверцем, какое мы находим в произведении Абул-Хасана относительно
христианства и ислама. Очевидно для всякого, вникающего в это творение, что его
автор настолько проникнут началами своей собственной веры и так глубоко убежден
в ее превосходстве, что не имеет надобности искать для нее опоры в унижении и
искажении других вер, почему может относиться к ним с беспристрастием и полным
достоинством.
Титул берлинского издания «Сефер Козари». XVIII век.
Несмотря на свою слабость, малочисленность, материальную и духовную
разрозненность, Израиль остается единым в деле хранения чистых начал, ему
доверенных, и передачи их другим, вот почему он является незначительным по
материи, но весьма значительным по духу. Еврейский народ есть сердце
человечества в том отношении, что он чувствует и испытывает все болезненные
вспышки в организме других народов; но его тревожное состояние и возбужденность
предохраняют его от сильной порчи и радикальной болезни. Как семя, брошенное в
почву, переходит различные фазы разложения до полной гнили, но мало-помалу
привлекает окружающие песчинки и перерабатывает почвенные частицы в хорошие и
полезные растения, так и иудаизм – брошенный среди других народов и
подвергающийся различным, не всегда хорошим и полезным видоизменениям –
несомненным образом привлекает окружающее человечество к служению идеям
святости, добра и правды, ему впервые откровенным. Результаты этого
многозначительного факта нисколько не изменяются от того обстоятельства, что
означенные идеи часто выступают не как еврейские, а под чужою фирмою.
Справедливость этого глубокомысленного замечания, по мере успехов человечества
на пути прогресса и истинной культуры, все более и более оправдывается, и
оплодотворение идеями, положенными в основание иудаизма – этой почвы всего
цивилизованного мира, – сказывается все ярче. Сколько стоило европейскому
человечеству усилий, борьбы и жертв для того, чтобы дойти до той простой
истины, что все люди должны быть равны и что рабство есть противоестественное и
противочеловеческое состояние, которое обращается во вред всему обществу, его
узаконивающему! Между тем это основное начало из всех древних законодательств
нашло себе выражение в одном только еврейском. В то время как египетское и
индийское уложения были основаны на кастовом разделении общества, причем низшие
касты были порабощены высшими, а греки имели илотов, пользовавшихся минимумом
человеческих прав, иудаизм признает только одну противоположность – Б-га и
человека, и в отношении к Первому все люди равны. Одно только учение Моше
провозгласило громко, что все человечество происходит от одного общего праотца,
созданного по образцу и подобию Б-жию, и что все люди, как выражаются древние
раввины, только рабы Б-жии, а не рабы рабов. После того как европейские народы
в продолжение многих столетий испробовали многоразличные формы судоустройства и
напрактиковались над разными дворянскими судами, сиротскими судами, духовными
судами, шефенгерихте и т. д., они пришли, наконец, к заключению, что суд должен
быть один, равный для всех, – другими словами, они признали: «наш старик
Моисей» себе на уме, когда беспрестанно повторяет в Пятикнижии: «Один закон и
одно право вам, как коренному жителю, так и иностранцу» и что пред судом не
должно быть никакого различия между людьми. Лучшие умы в Европе начинают мало-помалу
проникаться убеждением в великом значении древнееврейских воззрений на
социальное устройство общества, разделение имущества и накопление богатства,
супружеское состояние, международные войны и многие другие нравственные
вопросы. Вообще, между беспристрастными учеными преобладает сознание, что если
человеческое общество ныне еще не созрело для приведения в исполнение многих
принципов чисто иудейского происхождения, то непременно созреет для этого в
более или менее близком будущем.
Впрочем, предмет этот столь важен и многообъемлющ, что никоим
образом не может быть рассматриваем вскользь и мимоходом. Вернемся к рабби
Иеуде Галеви.
«Восход», 1881 год
Окончание следует
Приложение
Узники
Сиона
Ты
ждешь ли еще, Сион, вестей от детей
твоих,
Плененных,
рассеянных вдали от полей
твоих?
Из
ближних и дальних стран, на всех
четырех ветрах,
Сион,
принимай поклон, привет сыновей
твоих!
Лелею
тоску мою, и слезы, как воду, лью;
Падут
ли росой они во прах на горах
твоих?
Но
вижу порою сны: вернутся твои сыны;
Я
б арфою стал тогда и пел на пирах
твоих!
Я
в сердце ношу Бейт-Эль, Маханаим
и Пени-Эль[3],
Где
видели ангелов святые места твои.
В
тебе Ад-най царит, Б-жественный
дух разлит,
И
в небо распахнуты златые врата
твои.
Светилами
освещен, а святостью –
освящен,
Светлее,
чем солнца свет, удел рубежей
твоих.
Излиться
хочу душой на этой Земле
Святой,
Где
дух изливал Г-сподь на лучших мужей
твоих.
Ты
– славных царей чертог, и выше тебя –
лишь Б-г.
Как
стал иноземный раб владыкой
дворцов твоих?
Хочу
я скитаться там, бродить
по крутым путям
Провидцев
Всевышнего, простых мудрецов
твоих.
Я
б крылья иметь хотел, к тебе бы
я полетел,
Израненным
сердцем пал на раны земли
твоей,
Обнял
бы вершины скал и камни твои
ласкал,
Упал
бы лицом во прах, лежал бы в пыли
твоей.
Недвижно
стоять готов, застыв у могил
отцов,
В
Хевроне, главу склонив у славных
гробниц твоих[4];
Пройти
каждый лес и сад, взойти на седой
Гильад,
Увидеть
заречья даль, до гор у границ
твоих.
И
там, среди этих гор, те две – Аварим
и Ор[5]
–
Могилы
святых двоих, светил и зарниц
твоих.
И,
в грудь дух земли набрав, что слаще
курильных трав,
Я
пил бы, как лучший мед, из рек и криниц
твоих.
И,
пусть даже бос и гол, до тех бы краев
дошел,
Где
Храма развалины пусты средь пустынь
твоих,
И
мах херувимских крыл навек от очей
укрыл
Ковчег
со скрижалями, Святыню святынь
твоих.
Сниму
с головы власы, не надо мирской
красы,
Пока
чужеземный прах на главах сынов
твоих.
Могу
ли спокойно жить, могу ли я есть
и пить,
Когда
свора псов чужих напала на львов
твоих?
Приятен
ли мир для глаз и светел ли
будет час,
Когда
воронье клюет погибших орлов
твоих?
О,
чаша судьбы горька, не сдержит ее
рука,
Вся
горечь изгнанья здесь, до самых краев
твоих!
Как
вспомню я Аолу – отраву, как воду,
пью,
А
вспомню Аоливу[6]
– и пьян я бедой
твоей.
Но
дева Сиона вновь рождает в сердцах
любовь,
Ты
верных друзей влечешь красой молодой
твоей.
Столь
дорог им твой покой, что слезы
текут рекой
От
горечи ран твоих, тяжелых невзгод
твоих.
Из
плена своих темниц, с любовью,
склоняясь ниц,
Привет
и поклоны шлют порогу ворот
твоих.
И
пусть от тебя вдали, мы – паства
твоей земли,
Блуждаем
из края в край, но помним края
твои.
Как
малые дети – мать, колени спешим
обнять,
И
гроздьев груди достичь, ведь мы –
сыновья твои.
*
* *
Как
славен был Вавилон, и властен был
Фараон,
Но
что была сила их пред тайною сил
твоих?
Здесь
Б-г помазал царей, и Он избирал
князей,
Пророков
и пастырей, духовных светил
твоих.
Столетья
быстры, как день, и царства
уходят в тень,
Лишь
сила твоя – вовек, и вечны венцы
твои.
Дух
Б-жий в Сионе жив, и счастливы
те мужи,
Кому
возвратит Г-сподь дворы и дворцы
твои.
Блаженны,
кто с верой ждет, что утро
твое придет,
Разгонят
ночную тьму златые лучи
твои,
И,
полные сладости, несущие радости,
Забьют
вечно юные, живые ключи
твои!
Перевод Анатолия
Газова-Гинзберга
Примечания Ишаи Гиссера
Комментариев нет:
Отправить комментарий