Дом купца Князева (
Тюмень, Россия), в котором с 1973 года находилась травматологическая поликлиника города.
Здесь родился известный поэт 1910-1930-х гг Василий Васильевич Князев, называвший себя «красным звонарем».
Здание скорее всего выкуплено банком, который находится через дорогу и стоит на сигнализации вместе с банком, внутри постоянно проживает сторож. Здание является памятником архитектуры.
Максим Горький
Обоснование отрицательной оценки собрания пословиц В. В. Князева Из письма к В. В. Князеву
1930, 3 нояб.
Несмотря на мое достаточно ясно выраженное отрицательное отношение к вашей «Энциклопедии пословиц» , вы предлагаете мне содействовать изданию этой неудачной работы и хлопотать о повышении гонорара вам за нее.
Разрешите мне еще раз указать вам на причины, почему я против издания «Энциклопедии» в том ее виде, как она вами сделана и как часть ее опубликована «Красной газетой» [Князев В. В. Книга пословиц : Выборки из пословичной энциклопедии. Л. : Красная газета, 1930].
Вы назвали труд наш «энциклопедией», т. е. книгой, которая — как всякая энциклопедия техническая, медицинская, литературная и т. д. — дает, по возможности, предельно полное представление о всей массе материала, ею освещаемого.
Вы — никак не освещаете ваш материал, не классифицируете его, в чем он, бесспорно, нуждается, вы даете его, как «сырье» и в хаотическом виде.
Вы обязаны были использовать «на 100%» — не только плохонькую книгу Михельсона [Михельсон М. И. Русская мысль и речь : Свое и чужое : Опыт рус. фразеологии : Сб. образных слов и иносказаний : в 2 т. СПб., 1902], и «на 10%» сборник Даля [Даль В. И. Пословицы русского народа. Т. 1–8. М., 1862], а начать работу с первого «Собрания 4291 древних российских пословиц», изданного в ХVIII веке, кажется в 1770-х годах [М., 1770]. Затем вам нужно было просмотреть «Поэтические воззрения славян на природу» Афанасьева, книгу, в которой приведено много пословиц, не вошедших в сборники Снегирева и других авторов, которые черпали материал непосредственно «из уст народа».
Заглянуть в старые сборники следовало потому, что пословицы — как всё в жизни — изменяются, эволюционируют, отмирают, смысл многих уже непонятен, они требуют объяснений, а еще больше таких, которые и можно и следует выбросить, как сор.
Вы пишете: «я полностью ограбил Горького и Андрея Печерского». Но, во-первых, у беллетристов пословицы — т. е. афоризмы — весьма часто являются продуктами личной и субъективной «выдумки», фальсифицируют подлинное народное речевое словотворчество, искажают его сообразно своим задачам и вообще мало общего имеют с подлинной продукцией, исходящей непосредственно «из уст», «от души» народа.
Во-вторых: почему только Горький и Печерский, а не Левитов, Глеб Успенский, Нефедов, Златовратский и многие другие из «народников», — они очень любили щеголять знанием языка деревни и обильно пользовались пословицами. Далее: как различаете вы пословицу от прибаутки?
«Эх, жить весело, да — бить некого», это — что: пословица или прибаутка? И почему вы пишете: «баутка». Прибаутка — от глагола баять и значит — прибаять, чтобы — обаять, отсюда — обаяние. Торговец дегтем или патокой кричит на ярмарке:
«Эх, лей, кубышка, наливай, кубышка, не жалей, кубышка, хозяйского добришка», — этим он «обаявает» — заговаривает — покупателя, чтоб тот не заметил, что дно мерки вогнуто, или смяты ее стенки, или же мерка наполнена не до краев. У вас в книжке пословицы смешаны с прибаутками.
В наши дни нельзя знакомить с материалом прошлого, не объясняя, как он возник, какими условиями вызван к жизни. «Энциклопедия» — издание, имеющее определенное социально-политическое значение. Для того, чтоб оправдать свое появление в свет и свой титул, она должна знать весь материал, уже собранный, и тщательно отсеять от него хлам. Нет оснований повторять, как это делаете вы:
«Нужда бездолит», «Нужда скрючит», «Нужда с костями съест», «Нужда вовсе заклюет».
Не различая пословицу от прибаутки, вы не различаете ее и от «поговорки».
В пословицах, выражающих «народную мудрость», весьма глубоко сказалось влияние церкви, церковных книг: псалтыря, Ефрема Сирина и др., влияния житий угодников, наконец — болтовни монахов. Длинный ряд пословиц — вариации одной: «Без бога — ни до порога, а с богом — хоть за море». Но есть пословица: «На бога надейся, а сам не плошай» и есть поговорки такого тона: «Бог тем негож, что сотворил вошь», «Петухом не поет, а спать тоже не дает».
Пословицы создавались на протяжении веков, их отношения к одному и тому же явлению, положению, факту — весьма различны. Мещане, лавочники, прасолы думали и думают не так, как землекопы, бурлаки, шерстобиты, ямщики. Промысла и ремесла не могли не влиять на смыслы пословиц, прибауток, поговорок. Пословица: «Чужая болесть дает поесть, а про свою — еле пою» — сочинена, конечно, знахарем. Все это необходимо знать, необходимо уметь сопоставить, противопоставить, и только тогда читатель может получить приблизительно точное представление о ходе мысли, об организации житейского опыта различных групп трудового народа.
В книжке вашей, изданной «Красной газетой», множество анекдотической чепухи, например: под заголовком «Преступление из-за бедности» вы поместили пословицу: «Бедному жениться и ночь коротка». А что значит: «Ласковое слово — пуще дубины»? Уральскую поговорку: «Не купи лошадь норовистую, не люби девку приисковую» вы записали так: «Не купи лошадь ямскую, не бери девку приискую», — последнее слово — нелепо.
Следует относиться очень осторожно к пословицам и поговоркам о «бабе», в них особенно резко и гнусно выражено церковное отношение к женщине. Нам уже несколько неудобно повторять такие пошлости, как: «Собака умнее бабы, на хозяина не лает».
Вы взялись за дело, к которому совершенно не подготовлены. В наше время старый мусор выметают из жизни — надо ли снова засорять им речь и разум людей?
Лит. наследство. Т. 70. М., 1963. С. 194–196
===================
ИС: Красная газета
ДТ: 17. 02. 1924
Тарзан от критикан
(КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ. АЛЕКСАНДР БЛОК. ИЗД. А. Ф. МАРКСА, 1924 Г.)
I
Критик Корней Чуковский ценит и любит Блока. Он причисляет себя к поколению, жившему стихами Блока, дышавшему его поэзией, видевшему в нем, Блоке, своего духовного воспитателя и вождя.
Он так и заявляет в своей книге о Блоке:
- Мы воспитывались на его поэзии!
И вот, Корней Чуковский пишет портрет своего учителя:
А. А. БЛОК КАК ЧЕЛОВЕК
Чуковский знает, какова теперь читательская аудитория. Ему известно, что наряду со старым читателем пришел читатель новый, с совершенно новыми взглядами на жизнь, совершенно новым мерилом вещей, и так далее.
Любя своего поэта-вождя, он, несомненно, постарается изобразить его с наилучшей стороны, показать наилучшее в его фигуре и характере. Он, безусловно, попытается очаровать нового читателя, превратить его в "блоковца": последователя и ценителя его поэзии.
Не так ли?
Так! Чуковский - разливается соловьем...
Но... боже мой! О чем... чирикает этот "соловей":
№1
"Блок был весь в предках, как человек и как поэт. Он был последний поэт-дворянин, последний из русских поэтов, кто мог бы украсить свой дом портретами дедов и прадедов".
№ 2
"И обличие у него было барское: чинный, истовый, немного надменный. Даже в последние годы - без воротника и в картузе - он казался переодетым патрицием".
№ 3
"Однажды, сидя со мною в трамвае, он сказал: "Я закрываю глаза, чтобы не видеть этих обезьян".
...Большинство людей для него было - чернь, которая только утомляла его своей пошлостью".
№ 4
"Блок относился и к истории, и к революции как художник.
В сущности, даже революционные чувства были у него стародворянские".
И так далее, и так далее: "В революции он любил только экстаз". "Максимализм его был "не от мира сего" и требовал от людей невозможного: чтобы они только и жили трагическим, чтобы они только и жаждали гибели..."
Чуковский словно нарочно каждой новой строчкой, каждым новым признанием старается оттолкнуть нового многомиллионного читателя от предмета своей любви и поклонения.
Кронштадтский мятеж: на весах судьба пролетарской революции: трагические для сотен миллионов тружеников мгновения! А в это время по "Дворцовой", видите ли, площади (а не по площади ли Урицкого?) проходит Чуковский со своим учителем, и тот, слушая, как громыхают орудия, говорит:
- Для меня и это - тишина. Меня клонит в сон под этот грохот... Вообще, в последние годы мне дремлется...
Самый злейший из врагов Блока посовестился бы опубликовывать эти строки! Но Чуковский - ничего: он - может! Какое, в сущности говоря, ему дело, что строки эти прочтут дети тех, что умирали на холодном льду под Кронштадтом?
Дело Корнея Чуковского - написать книгу, издать ее, а года через два-три, по обыкновению своему, всюду и везде стенать: "Ах, я недоволен этой работой, я коренным образом ее переделываю, мне стыдно этого своего произведения".
Как и проделывал он это почти с каждой своей книгой. Например, с книгой об Уитмэне, с книгой "От Чехова до наших дней", с книгой "Критических рассказов" и прочая, и прочая и прочая.
Критик Чуковский вовсе не любит того, о ком он пишет. Он только притворяется любящим, притворяется поклонником или последователем. Любит он одно - писания свои, фельетоны критические свои: возможность покривляться, пожонглировать выписками и цитатами, возможностью - "так смешно раздуть мелочишки, что со страниц пойдет казанский пар".
Он пишет большое исследование - "Путеводитель по Сологубу"; прочтите эту вещь и скажите - ура он кричит в ней или караул? Он пишет книгу о творчестве Леонида Андреева; Андреев в ту пору уже общепризнан, поэтому "ура" заглушает эквилибристический "караул", но к статье зато прилагается полный словарь самых последних ругательств, что расточали по адресу писателя его враги, Гиппиусы и "Русские Знамена".
Для чего делает все это критик Чуковский? Для того, чтобы сделать "бум", а "бум" - это идеологический стержень буржуазно-критических фельетонистов.
II
Запачкав и очернив всячески перед новым читателем Блока как человека, Корней Чуковский проделывает с ним ту же историю и как с поэтом.
Последовательно разбирая его книги, он такими словами определяет их ценность:
№ 1
"Он был единственный мастер смутной неотчетливой речи.
Нередко он скрывал от читателей самый предмет своей речи и впоследствии был вынужден писать комментарии к этим затуманенным стихам".
Что это: похвала или порицание? По нашему, прямому, разумению - второе.
№ 2
"Можно легко доказать, что чуть ли не в каждом своем стихотворении Блок был продолжатель и как бы двойник тех немецких не слишком даровитых писателей, которые..." и т. д.
Это - о Блоке ранней поры, но - что это: похвала или порицание?
Разбирая поэта, вождя и возлюбленного своего по косточкам, он спешит в нужном месте ввернуть: "С конца 1902 г. на него, кроме Соловьева, Полонского, Фета, стали влиять модернисты... у него стали появляться стихи, внушенные Бальмонтом, Брюсовым, Гиппиус..."
Еще ниже (аккурат там, где это надо!) он перечисляет для чего-то эти внушенные другими поэтами строки, причем список таких "плодов музыкальной пассивности" (термин многолюбящего ученика) до такой степени внушителен и разителен, что у прямого, не умеющего и не привыкшего критически кувыркаться читателя возникает одна, вполне определенная мысль: плагиат.
Этого ли добивался уважаемый ученик своего учителя?
Какого мнения будет новый многомиллионный и неискушенный в чуковских тонкостях читатель о поэте, представляемом ему таким вот манером:
№ 1
"Поглубже в земное, в грязь, чтобы не было и мысли об ином. Изменить иному миру до конца. Принять все похоти и пошлость жизни.
…В 1904 году в его стихах впервые появляется слово "блудница" и с тех пор уже не сходит со страниц...
…Поэт-боговидец есть в то же время свихнувшийся пьяница...
... Теперь уже ему не нужно никаких небесных возлюбленных: любая трехрублевая дева уведет его за малую плату в звездную родину и покажет ему очаровательный берег, ибо другого пути к боговидению нет...
Нового, неискушенного читателя определено - стошнит!
Этого ли добивался "блоковец" Корней Чуковский, ради того ли городил он свой критический огород?
Кстати об этом огороде: на странице 77 своей книги критик говорит:
"Поэзия существует не для того, чтобы мы изучали ее, а для того, чтобы мы ею жили".
Несколькими строками ниже он обрушивается на "скопцов-классификаторов", на всю эту плеяду "обездушенных, которые принимают свою слепоту за достоинство и даже похваляются ею", то есть на критиков, пишущих критические исследования о поэзии и поэтах.
Но... что делает сам Корней Чуковский? Увы, - аккурат то же самое. Посмотрите-ка, как на страницах 94, 95, 96 лихо "скопчески классифицирует" он блоковскую ритмику, лихо отмечая "назойливо выпяченное", "совсем ненужное", и прочая, и прочая, и прочая.
***
Корней Чуковский, критик от фельетона, нуждается только в одном - в буме! И "бум" он своей трескучей книжкой, изданной тем же издательством, что плодит у нас параллельную гниль тарзаниады, несомненно, произвел.
Что же касается Блока, то в биографии его теперь необходима небольшая поправка:
Умер - в 1921 году.
Убит в глазах нового многомиллионного читателя-пролетария - в 24-ом.
В. В. Князев
----------------------------
18 января
120 лет со дня рождения Василия Васильевича Князева (1887-1937), русского советского поэта, уроженца г. Тюмени.
Василий Васильевич Князев
В истории русской фольклористики Западной Сибири редко упоминается имя Василия Васильевича Князева, более известного как поэт-сатириконовец и "певец Октября", чем как собиратель и исследователь народного творчества.
Образ автора "живой летописи революционных событий"1 плохо согласовался с увлечением фольклором, и потому критики предпочитали не обращать внимания на эту область интересов поэта. Тем не менее биобиблиографический словарь "Русские писатели: 1800-1917" представляет В.В. Князева как "поэта-сатирика, детского поэта" и "собирателя фольклора".
Среди его работ по фольклористике лишь одна связана с историей нашего края - "Энциклопедия пословиц", вышедшая в 1924 году под заголовком "Русь: Собрание избранных пословиц, присловий, поговорок и прибауток". В предисловии к книге автор сообщает: "Труд этот задуман, планно разработан и начат частично в семидесятых годах прошлого столетия дедом моим (по матери) Константином Николаевичем Высоцким. В бумагах деда мне удалось найти, кроме плана, несколько толстых тетрадей с пословичными записями, преимущественно уральского и западносибирского месторождения и сбора. В бумагах отца, Василия Ивановича Князева, я тоже нашел две тетрадки с пословицами и баутками Вятки и Приуралья". В.В. Князев родился в Тюмени 6 (18) января 1887 г. Учился в Екатеринбургской гимназии, в 1904 году поступил в Петербурге в Земскую учительскую семинарию. В 1937 г. осужден за "антисоветскую пропаганду", погиб в лагере поселка Атка Хасынского района Магаданской области. Дед В. Князева - видный культурный деятель Сибири. "Он был коммунаром - Высоцкий, мой дед", - пишет В. Князев в 1918 году и поясняет: "Константин Николаевич Высоцкий, мой дед по матери, основал в Тюмени Тобольской губернии в семидесятых годах коммуну. Членами ее были Тюмофенко, В.И. Князев (мой отец) и прочие". Вполне автобиографичны первые строки стихотворения "Красный петух": "От жгучей искры мести правой я родился в краю глухом", - так как дед поэта действительно в 1870-71 гг. был участником первого в Тюмени народнического кружка.
Отец и дед В. Князева начали работу над энциклопедией, которую и завершил поэт, включив в издание материалы, собранные им самим в окрестностях Санкт-Петербурга. Издание стало более объемным, но при этом утратило региональное своеобразие - сибирские пословицы и поговорки не выделены из общерусских. Цель составителя в том, чтобы воссоздать "дух народа", образ его мышления, представить высказывания о различных сторонах жизни: времени, роди не и чужбине, слове, добре и зле и т.д. В "Энциклопедии" предполагалось дать максимально широкий круг суждений, но при этом и систематизировать их, разместить в определенном порядке: "Пословицы и баутки первой части теснятся вокруг объединяющей их идеи, понятия, предмета, эпохи и пр.; словарь ведется в алфавитном порядке внутреннего значения групп, причем пословицы каждой отдельной группы (идея, понятие, предмет, историческое событие, эпоха) расположены связно - последовательно, хрестоматийно".
При составлении книги сказались занятия поэзией. В. Князева интересует строй народной речи, поэтика записанных текстов. Он обращает внимание на звукопись, образную композицию, синтаксис пословиц и поговорок. Так, самостоятельными разделами издания стали темы "Игра слов", "Образы, сравнения, эпитеты, язык". "Он в лес, и я влез; он за вяз, и я завяз; - Слепой хоть ощупью, да ходит; а зря и зрячий спотыкается; - Огонь-царь, да около него опалишься (опала)..." - игра слов.
"У зависти глаза рачьи. - Рысь пестра снаружи, а человек снутри. - Сон в голове, что пена на вине. - Богат мельник шумом (стуком). - Поклон, что дуга; отказ, что шест. - (...) По небу облака, по челу думы (...). - Видна печаль по ясным очам, кручина по белу лицу. - (...) У меня кафтан сер, да я запазухой смел, а у тебя кафтан синь, да люди говорят: скинь".
Шутки-баутки: "Хорошо бьет ружье; с полки упало, семь горшков разбило. - (...) "Посмотрим", - сказал слепой, - "как будет плясать хромой". - Быть бы ненастью, да дождь помешал".
И все же самое главное в другом: "Десятки тысяч пословиц и бауток, имеющихся в вашем распоряжении, это десятки тысяч мудрецов, мыслителей, поэтов - могучих умов, огненных темпераментов. Когда-то эти люди жили, мыслили, действовали. И теперь они живы в своих афоризмах и изречениях".
Приведем лишь один раздел книги - "Красная речь". "Беседа не без красного словца. - Краснобай заговорит, всех уморит. - Красное слово не ложь. - Красную речь красно и слушать. - Сказал красно - по избам пошло, а смолчится - себе пригодится. - Речисты у милого глаза. - Вы люди речисты, вам все дороги чисты, мы люди бессловесны, нам все проходы тесны. - Красна речь притчею. - Он шутку-то в быль поворотит, да и салазки заворотит. - Бает, рассыпает, что погодой посыпает. - Для красного словца не пожалеет матери-отца. - Беседное слово честно. - Красно поле пшеном, а беседа умом. - Живое слово дороже мертвой буквы".
Богатство содержания пословицы во многом зависит от се употребления, так что каждая, как заметил А.А. Потебня, может быть развернута в целую басню. Попробуйте провести эту работу на уроке. Предложите, например, написать рассказ на тему одного из включенных В. Князевым изречений: "Научит горюна чужая сторона: и выучит, и вымучит". Тогда станет понятной ирония, заключенная в первой части "афоризма": "горюн" - тот, кто привык жаловаться, а настоящего горя не знает, лишь на чужбине человек сможет ощутить всю полноту счастья жить на родине. Или, напротив, прояснится сугубо драматическое содержание текста, с которым обращаются к тому, кто не по своей воле покидает дом. Подобная многозначность пословицы - следствие ее применения к той или иной житейской ситуации.
Думается, стоит при изучении пословиц поставить вопрос о том, чем они привлекали поэта, что значило для него общение с миром народной культуры. Ответ, конечно, не может быть исчерпывающим. Но во всяком случае мы отмечаем богатые средства выразительности в народных произведениях: метафора (слово "по избам пошло"), сравнение ("живое слово" и "мертвая буква"), антитеза (вы речисты - мы бессловесны). Поставленные рядом высказывания формируют определенную тенденцию - доверие к устному, а не письменному слову. Именно в стихии устной речи поэт находит желаемую "правду". Очень важно и то, что устное слово связывает его с прошлым - с отцом и дедом, с родиной. Кстати, в поэзии В. Князев постоянно обращается к фольклорной форме. В поэтической образности (часто сказочной: Морозко, Петушок Золотой Гребешок) и в интонации стиха (частушечный ритм) узнаются фольклорные истоки поэтического стиля, тем более важные для художника, который обращается к массовому читателю. Но заметим также, насколько ценит поэт устное слово - предание, весть о прошлом, голос которого постоянно присутствует в его стихах:
Дом с домом по ночам беседуют сурово
О подвигах и днях давно умолкших лет,
Но смертному темно их каменное слово,
И только я один, мечтатель и поэт,
Тяжелый их язык свободно понимаю...
Дом с домом по ночам беседуют потайно
О том, чего давно под жарким солнцем нет,
И чуток к их речам мой слух необычайно,
Затем, что в камнях - я, Затем, что я - поэт.
(Ночью. 1926г.).
Таким образом, прошлое и будущее оказываются близкими, встречаются в творчестве фольклориста и поэта, человека трагической судьбы.
// Литература Тюменского края: Книга для учителя и ученика/Под ред. Н.А.Рогачевой.- Тюмень: СофтДизайн, 1997.-С.30-34.
