В 1926 году – это важный год, запомним его! – Корней Чуковский записал в дневнике:

Был я у Бена Лившица. То же впечатление душевной чистоты и полной поглощенности литературой. О поэзии он может говорить по 10 часов подряд. В его представлении – если есть сейчас в России замечательные люди, то это Пастернак, Кузмин, Мандельштам и Константин Вагинов... Странно: наружность у него полнеющего пожилого еврея, которому полагалось бы быть практиком и дельцом, а вся жизнь – чистейшей воды литература[4].

Б. Лившиц. Полутораглазый стрелец.
Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1933

Бенедикт Лившиц.
http://lib.co.ua/memor/livshits2/livshits2.txt
ПОЛУТOРАГЛАЗЫЙ СТРЕЛЕЦ.
[ воспоминания ]. СОДЕРЖАНИЕ

ПОЛУТОРАГЛАЗЫЙ СТРЕЛЕЦ
Предисловие.
Гл. 1. Гилея.
Гл. 2. «Бубновый Валет» и «Ослиный Хвост»
Гл. 3. Медведь.
Гл. 4. «Пощечина общественному вкусу» и «Садок Судей».
Гл. 5. Первый вечер речетворцев.
Гл. 6. Зима тринадцатого года.
Гл. 7. Мы и Запад..
Гл. 8. «Бродячая Собака» и литературные «салоны».
Гл. 9. Лето четырнадцатого года.

------------------
в 1926 году в московском кооперативном издательстве «Узел» вышла его книга стихов «Патмос», судя по всему, произведшая большое впечатление среди читающих и любящих настоящие, а не советские стихи. Об их реакции мы не можем судить по рецензиям, премиям и т. д. – это все было полностью в руках «официальной реальности», – только по косвенным источникам.
 Редкое и очень интересное свидетельство – обзорная статья М. Кемшиса (Михаила Баневича, он же Михаил Подшибякин) «Новейшая русская поэзия», напечатанная в 1931 году в Ковно:

...Рядом с Мандельштамом можно поставить поэта Бенедикта Лившица, во многом родственного ему и связанного с ним личной дружбой. Первоначально, в годы войны, Лившиц выступал как футурист в ультра-футуристических периодических изданиях (Одесса), затем в 1922 году в Киеве вышла его книжечка «Из топи блат» (очень небольшим тиражом и в частном издательстве); его прежние книги давно разошлись, и только в 1926 году его узнала Москва по небольшой книжке «Патмос» (изд. «Узел») и, наконец, по более полной «Кротонский полдень» (М. 1928 г. «Узел»). Стихи Лившица трудны – порою просто мало понятны – своею очень сложной лексикой и философской нагруженностью. Лившиц известен только в очень узких кругах. Но в поэзии его есть несомненные достоинства: как и у Мандельштама, исключительная культура слова, особая любовь к нему, как к носителю смысла, а не просто к звуку, классические формы стиха и общая культурность багажа. Он часто строит стихотворения на внутренней ассоциативности образов, что сближает его с Пастернаком, хотя ему далеко до темперамента и глубины Пастернака. Лившиц спокоен и холоден, в нем больше рассудка, чем чувства, он даже менее лиричен, чем Мандельштам, но он отлично понимает и чувствует слово, язык и является действительным художником слова...[6]

В глухой тишине загнанной в полуприватное русской поэзии, «в очень узких кругах» имя Лившица, поддержанное в 1928 году «Кротонским полднем» в том же «Узле», действительно было звонким именем, но…
 Он сам сказал о себе (в «Полутораглазом стрельце»): «Литературный неудачник, я не знаю, как рождается слава».

Я, конечно, не утверждаю, что для поэтического величия необходима полуграмотность, упаси меня Б-г от такой литинститутчины, десятилетиями порождавшей советских нутряных гениев. Имеется в виду некоторая воздушность, некоторая легкость, некоторое даже легкомыслие, постоянная готовность идти на риск, на неизвестную коннотацию, на самозначение образа, на неконтролируемость этого самозначения – все, что в таком избытке было у Мандельштама и чего, казалось, совсем не было у Бенедикта Лившица. Каждый раз он отчеканивал и отливал стихи до такого состояния, что они сами собой начинали звенеть и гудеть, но слышно это было только тем, кто не только понимал, о чем они, – но и правильно понимал. Его читатель должен был тоже «знать слова». Такой проблемы у Мандельштама никогда не было, каким бы «смысловиком» он себя ни считал.

Страшным напряжением всех своих сил, всей своей поэтической воли Лившиц вышел к «Эсхилу» (1933), стихотворению, решившему эту проблему: оно так наполнено морским шумом, звоном и скрежетом таких непонятных неэллинисту слов и имен, что становится уже безразлично, что это стихи об уходе оскорбленного поэта:

Плыви, плыви, родная феорида,

Свой черный парус напрягай!

 Какая феорида, почему родная, зачем черный парус? Не скажу. Это несложно выяснить, да хоть и в комментариях к однотомнику, но уж, пожалуйста, сами – а мне дороги эти стихи вне всякого значения и понимания

http://www.lechaim.ru/ARHIV/215/yuriev.htm

http://lib.co.ua/memor/livshits2/livshits2.txt