суббота, 22 февраля 2020 г.
Пасманик Даниил Самойлович Земледелие и землевладение (в Библии)
Пасманик Даниил Самойлович
Земледелие и землевладение (в Библии)
http://az.lib.ru/p/pasmanik_d_s/text_1910_zemledelie_i_zemlevladenie.shtml
Земледелие и землевладение (в Библии). -- Вся Библия, во всех ее частях - законодательной, исторической, дидактической и поэтической - доказывает, что палестинские евреи были преимущественно земледельческим народом. Наиболее ярким доказательством этого факта являются праздники, как они предписаны в особенно древних частях Библии (Исход, 23, 14-17 и 34, 18-23). Эти праздники носят чисто земледельческий характер и соответствуют трем моментам в годичном цикле земледельческих работ: началу жатвы, концу жатвы и сбору всех других плодов. Первый праздник - Пасха - происходит в месяце Абиб, т. е. колосьев, когда впервые созревает ячмень, из первых колосьев которого приносилась первая жертва Богу. Что Пасха прежде всего земледельческий праздник, это явствует из определения ее срока (Второзак., 16, 9): "Когда впервые появится серп на жатве". Следующий праздник называется просто קציר חטים, т. е. пшеничною жатвою. Третий праздник (Кущи) именуется חג האםיף - праздником сбора плодов (Исх., 16, 23). Последний праздник считался самым важным у древнего Израиля, что уже следует из его названия החג - определенный праздник, происходивший "в исходе года", т. е. по окончании всех земледельческих работ. Ему-то было присвоено имя "праздника Бога" (Суд., 21, 19; I Цар., 8, 2; 12, 32; даже у Иезек., 45, 25; Зехар., 14, 16 и Нехем., 8, 14). Земледелие оставалось основой др.-еврейской экономики в Палестине вплоть до разрушения второго храма, т. е. до потери политической независимости, как об этом свидетельствуют законодательство Мишны и Иосиф Флавий, между прочим, гордо заявляющий: "Мы занимаемся главным образом обрабатыванием нашей превосходной земли" ("Против Апиона", кн. I, гл. 12). - Возникновение у евр. земледелия относится еще к тому времени, когда евреи стали оседлым народом. По библейским данным, уже Исаак (Быт., 26, 12) "занимался З.", но здесь идет речь о З., которое и теперь наблюдается у кочующих бедуинов, временно засиживающихся на одном определенном месте. Переход от кочующей к оседлой жизни сопровождался постепенным вытеснением скотоводства и замещением его З. в тех частях Палестины, которые были пригодны для этого. По народному представлению, сам Бог научил Израиля и вообще людей З. (Исаия, 28, 26). Но, с другой стороны, мы находим в самой Библии данные о том, что евреи явились в страну, уже обладавшую высокоразвитым З., "в страну с высеченными колодцами, с виноградниками и маслинами" (Второзак., 6, 10-11). Из Амарнских таблиц известно, что уже в 15 веке. до Р. Хр. Палестина обладала высокой культурой, связанной с З. Это обстоятельство крайне важно, так как оно объясняет сравнительную быстроту перехода древнего еврейства от исключительного скотоводства к преимущественному З. Однако из этого далеко не следует, что евреи перешли на готовое З. Несомненно, что в некоторых частях Палестины, особенно в области, заселенной позже коленом Эфраимовым, евреи должны были выкорчевать леса и приготовить почву для З. Когда "сыны Иосифа" жалуются Иошуе на недостаточность своего участка, он им заявляет: "Так как ты многолюден, то поднимись в леса и там в земле перизеев и рефаимов расчисти себе место". Распределяя страну, Иошуа определенно заявляет дому Иосифову: "Гора будет у тебя, на которой лес; ты расчистишь его, и он будет твоим до самого предела своего" (Иош., 17, 15-18). Очевидно, земледелие у евреев явилось результатом их оседлости в Палестине совершенно независимо от того, при каких условиях эта оседлость совершилась. - Характер еврейского земледелия обусловливался общими условиями страны - географическими, геологическими и климатическими. - Географические условия Палестины характеризуются тем, что страна не представляет широких равнин, удобных для развития крупного землевладения. Наоборот, благодаря своим горам она чрезвычайно изрезана. Во всей Палестине имеется только одна широкая долина - Изреельская. Благодаря тем же горам в Палестине очень рано развилась т. наз. Terrassenwirtschaft - З. на отлогих сторонах гор, требующее интенсивного труда собственника-земледельца и делающее крайне невыгодным наемный или рабский труд, каковой является основой крупного землевладения. В Палестине всегда господствовало мелкое З., даже в ту эпоху, когда появилось землевладение крупное. Употребление горных террас для земледелия имело громадное значение для всего народного хозяйства. Благодаря этому обстоятельству Палестина могла прокормить очень густое население (Schegg, Biblische Archäologie, 1887, 144). - Геологическая характеристика Палестины определяется вулканическим происхождением и богатством вулканических продуктов (базальта) на ее поверхности. Наиболее плодородны благодаря базальту Гауран, Восточная Галилея, Изреельская долина; менее плодородна глинистая и песчаная почва меловых гор. Но при достаточной влаге все местности дают хороший урожай. - Что касается климатических условий, то Палестина принадлежит к субтропической полосе, представляя в то же время резкое разнообразие, начиная тропическим климатом Иорданской долины и кончая умеренным климатом Галилейских гор. Средняя температура в Иорданской долине 24,1®, в Тивериаде 23®, в Иерусалиме 17®, в Хеброне 15,5®. Благодаря климатическим различиям Палестина пригодна для разнообразных культур, начиная ячменем холодных стран и кончая тропическим хлопком. В связи с климатом стоит наличность влаги, столь необходимой для З. Главным источником дождевых осадков в Палестине является Средиземное море; реки играют меньшую роль. Кроме дождей (см. Дождь), здесь играет роль роса, которая выпадает по ночам круглый год; но роса не может заменить дождя в летние сухие месяцы, хотя палестинская роса очень обильна. Хотя сама Библия определяет страну как "землю водяных потоков, где источники и озера выходят из долин и гор" (Второз., 8, 7), но, несмотря на это, урожай всецело зависел от дождей. Библия характеризует Палестину, в противоположность Египту, как страну, не нуждающуюся в искусственном орошении, ибо эта земля "наполняется водой от дождя небесного" (Второзак., 11, 10-12); однако, вопреки мнению многих ученых (Nowack и др.), несомненно, евреи чрезвычайно рано начали применять искусственное орошение, на что указывают упоминаемые в Библии каналы (Ис., 30, 25; 32, 2 - Palge Maïm; Псалм., 1, 3 и т. д.). Это мнение, защищаемое Мунком и Кайлем, вполне подтверждается новейшими исследованиями (Hölscher). Иерихонская долина, в древности славившаяся своей растительностью и плодородием, несомненно, издавна обладала искусственным орошением. Главным образом орошались горные склоны и вообще гористые местности, где дождевые осадки не могли проникнуть глубоко в почву, причем орошение производилось двумя способами: 1) посредством каналов и рвов, куда спускалась вода из естественного источника, или же из искусственного резервуара; иногда устраивались целые искусственные озера (Экклез., 2, 6); 2) водочерпательный метод состоял в устройстве колодца или резервуара, из которого вода вычерпывалась людьми или животными посредством ведер. Вероятно, что второй метод применялся, главным образом, на горных террасах и в садах. Впрочем, вокруг виноградников и оливковых рощ устраивались искусственные углубления, наполняемые водой. Но главным образом плодородие страны зависело от дождей, ибо резервуары и каналы получали воду не из постоянных рек, а от дождевых осадков. Поэтому молитва о дожде (и росе) занимает весьма видное место в религиозном культе древнего Израиля (см. Дождь). Продукты палестинского земледелия. -- На первом месте стояло производство хлебных злаков דגן, Dagan, или תבואה, Tebuah. - Пшеница (חטה, Chitah) служила главным образом для печения хлеба, но иногда употреблялась в пищу и в виде печеных зерон (קלי, Kali). Страна производила несколько сортов пшеницы, из коих особенно славилась пшеница из Миннит, по всей вероятности находившейся в южной части Гилеада. По сообщению Иезекиила (27, 17), евреи вывозили именно эту пшеницу в Финикию, точнее говоря, в Тир. Впоследствии различали белую и темную пшеницу. В Иудее особенно славились пшеницей области Вениамина и Эфраима (II Хрон., 13). Во время римского владычества палестинская пшеница славилась во всем мире (Плиний). Громадное экономическое значение именно этого продукта для др.-еврейского хозяйства обусловливалось тем, что он был главным предметом вывоза, как это следует из только что приведенной цитаты из Иезекиила, равно как из I кн. Царей, 5, 25. - Полба (כםמת, Kussemet). Под этим названием некоторые (Gesenius) предполагали так называемый журавлиный горох, однако сопоставление этого продукта с пшеницей (Исход, 9, 32) как "продукта позднего" с другими библейскими данными доказывает, что под этим термином надо понимать особый вид пшеницы, известный в ботанике под именем Triticum spelta и дающий чрезвычайно белую муку. Судя по словам Исаии (28, 25), это растение сеяли по краям полей. Но большого значения этот продукт вообще не имел. - Гораздо большую роль играл ячмень (שערה, Seorah), который служил для приготовления хлеба для бедных (Суд., 7, 13; II Цар., 4, 42), равно как кормом для скота (I Цар., 5, 8). Людьми он употреблялся в пищу и в виде жареных зерен, каковой обычай сохранился у арабов еще до сих пор (Руфь, 2, 14). Впоследствии славилась ячменем Иудея, в то время как раньше им особенно славилась страна аммонитов (II Хрон., 27, 5). Это, между прочим, доказывает сильное обеднение еврейской массы в последние века независимости. Ячмень имел и религиозное значение: в первый день праздника священнику приносили сноп от первых плодов, т. е. из ячменя (עומר, Omer; Лев., 23, 10-12). Ячмень никогда не служил предметом вывоза. - Кроме приведенных злаков, в Мишне упоминаются еще два вида, между прочим овес. Но, помимо пшеницы и ячменя, другие виды хлеба не играли существенной роли. Стручковые растения (leguminosa). -- Бобы (פול, Pul) употреблялись в пищу в вареном и жареном виде, но иногда ими пользовались и для печения хлеба (Иезек., 4, 9). Соответствует ли этому названию вид настоящих бобов или менее ценный, носящий теперь у арабов название fûl, решить невозможно. - Чечевица (עדשים, Adaschim) служила в древности (Бытие, 25, 29-34), как и теперь, любимым кушаньем в Палестине. В неурожайные времена ее употребляли для печения хлеба. Целые поля засевались чечевицей (II кн. Сам., 23, 11). - Все перечисленные до сих пор земледельческие продукты служили для прокормления древнепалестинского еврейства, что доказывается II Сам., 17, 28, откуда также следует, что мука производилась исключительно из пшеницы и ячменя. Лишь один раз во всей Библии (Иезек., 4, 9) упоминается также пшено (דחן, Dochan), и поныне называемое арабами dokhan. В незрелом виде оно служит кормом для скота, а в зрелом оно служило, как видно из Иезекиила (loc. cit.), даже для приготовления хлеба. Тот вид пшена, который теперь очень распространен в Палестине и известен под названием дурры, не упоминается в Библии. - Древняя Палестина производила также ряд огородных растений, употребляемых в пищу, напр. лук, чеснок, репчатый лук, огурцы, арбузы, дыни и т. д. Из растений, важных для изготовления одежды, в древней Палестине был известен лишь лен (פשתה, Pischta), который употреблялся исключительно для тканья материи (а не для производства масла). Несомненно, что и одежда священников изготовлялась из льна, как видно из Иезек., 44, 17. Библейское название שש, Schesch, не что иное, как особый вид льна, в чем сходятся Филон, Флавий и талмудисты. - Хлопок не был известен в Палестине до позднейших времен, во всяком случае до эпохи Иезекиила (27, 16), если отождествлять его с בוץ, Butz. Однако Мишна называет хлопок צמר גפן, т. е. "виноградная шерсть", и видит в Butz также особого рода лен. Во всяком случае, несомненно, что позднее хлопок произрастал в Палестине, специально около Яффы. - Громадное значение в земледелии играли и играют виноград и оливковое дерево, а в древности - также смоковница и гранатовое дерево. Библия так и характеризует страну: "И Я приведу тебя... в землю пшеницы, ячменя, виноградных лоз, смоковниц и гранатовых деревьев, в землю масличных деревьев и меда" (Второзак., 8, 8). Из благословения, которое Яков дает Иуде (Быт., 49, 11), можно заключить, во-первых, что всего больше славился своими виноградниками удел колена Иуды, и, во-вторых, что в Палестине уже в глубокой древности производилось главным образом красное вино. Вино, однако, не служило, по-видимому, предметом вывоза; поэтому выражение "сидеть под своей виноградной лозой и смоковницей" обозначало внутренний мир и довольство. - Оливковое масло имело значение для экспорта (Иезекиил, 27, 17 и II Хрон., 2, 9) и для собственного употребления. - Целый ряд других плодовых деревьев, упоминаемых в Библии, как финиковое, фисташковое, миндальное, яблоня, сикомора и другие, доказывает крайнее разнообразие флоры Палестины, что объясняется разнообразием ее почвы и климата. Но это показывает также, что древние евреи были знакомы и с наиболее интенсивными формами земледелия - с плодоводством, садоводством и огородничеством. Техника земледелия. -- Выше было сказано об искусственном орошении Палестины. Особенные старания прилагались к очищению почвы от камней (Исаия, 5, 2) не только на девственной земле, но в равной мере и на обработанных полях, находившихся у подошвы гор. Так же старательно очищалось поле от терновых кустарников и чертополоха, которые сжигались или же вырывались с корнями. Но особенно много труда тратилось на превращение горных скал в плодородные поля посредством устройства террас, следы которых видны до сих пор. Для этой цели делали из больших камней стены, постепенно поднимавшиеся снизу до верхних частей горы (Vogelstein). Террасы покрывались подходящей землей. Здесь сеяли пшеницу, ячмень, овощи; главным же образом тут разводили виноградники. Вопрос о том, применяли ли древние евреи искусственное удобрение своих земель, вызвал среди христианских ученых некоторые сомнения, так как в Библии не имеется на этот счет никаких точных указаний. Действительно, предписаний об удобрении почвы мы в Библии не находим, но она дает очень ценные указания об этом предмете в виде сравнений (II Цар., 9, 37; Исаия, 25, 10; Иерем., 8, 2; 9, 21; 16, 4; 25, 33; Псалм., 83, 11). Особенно интересно место у Исаии, 25, 10, указывающее, что удобрение, דמ, получалось путем смешения навоза с размельченной соломой (תבן, Teben). Другим методом удобрения служило сжигание жнива, т. е. недокошенной соломы и разных сорных трав, терна и чертополоха (Исаия, 10, 17; 5, 24; 47, 14; Иоиль, 2, 5). Наиболее важным видом удобрения земли был ее отдых каждый седьмой год (Исх., 23, 10-11). Как известно, этот закон не особенно строго применялся в эпоху первого храма (Левит, 26, 34 - 35; Иерем., 34; II Хрон., 36, 21). Но в эпоху второго храма отдых земли выдерживался очень строго - из-за чисто экономических причин: земля должна была отдохнуть, если хотели получить урожай с нее. Впоследствии стали пускать землю под пар даже каждый второй год или же обрабатывали ее несколько лет подряд и затем пускали под пар на несколько лет. Мишна регулирует все отношения, вытекающие из этого факта, особенно при аренде земли. Обработка земли для хлебных злаков начиналась вспахиванием ее после того, как ранний дождь в конце октября немного смягчал почву.
Плуг отличался примитивностью, сохранившейся до сих пор у местных арабов. С нижней стороны он имел железное острие, которое от времени до времени оттачивалось (I Сам., 13, 20-21, מחרשת, Machareschet).
В плуг обыкновенно впрягалась пара волов (I Сам., 11, 7; I Цар. 19, 19; Амос 6, 12). Поэтому мерой земли принималась צמד שדה, Zemed sade, т. е. пространство земли, вспаханное парой волов (I Сам., 14, 14; Исаия, 5, 10) в один день, дневная вспашка.
На более легкой почве работали ослы (Исаия, 30, 24; 32, 20). Чем объяснить запрет впрягать вола и осла в один плуг или в одно ярмо (Второзак., 22, 10), неизвестно. Хлебопашец погонял животных во время пашни особой палкой, заканчивавшейся железным острием (מלמד, Malmod; Суд., 3, 31). Вероятно, эта палка служила в то же время для раздробления глыб земли и для очистки плуга.
Уже в древности были известны два рода плугов: את, Et, и מחרשת, Machareschet (последнее слово обозначает железную часть на плуге), хотя את обыкновенно переводится словом "заступ".
Точное различие между этими двумя орудиями неизвестно. Несомненно лишь одно: оба орудия имели железные части, нуждавшиеся в оттачивании (I кн. Сам., 13, 21).
Из разных мест Библии следует, что земля перепахивалась иногда по нескольку раз или же вспахивалась сразу несколькими плугами, следующими один за другим.
Пророк Элиша "орал двенадцатью парами, а сам он при двенадцатой" (I Цар., 19, 19).
Во времена Мишны полагали, что повторное вспахивание земли необходимо для хорошего урожая.
Обыкновенно в эту эпоху поступали следующим образом: еще до дождей, в горячее время, землю вспахивали густо, но поверхностно, для того чтобы вырвать корни куколя и вообще сорных трав.
Это называлось הפך - перевертывать.
После первого дождя вспахивали во второй раз - редко, но глубже, причем особенно старательно раздробляли глыбы (פתיח - раскрывание); в третий раз пахали при сеянии: наконец, после сеяния поле перепахивали в четвертый раз для зарытия семени вглубь (חפר = закрывание), причем проводились канавки для отвода дождевой воды.
Понятно, что этот метод применялся не везде: все зависело от почвы и от многих условий.
Так, напр., террасы обрабатывались не плугом, а заступом.
- Боронили ли вспаханную землю? Несомненно, что землю боронили (Исаия, 28, 24, еще точнее у Гошеи, 10, 11: "Иуда будет пахать, Яков - боронить, שדד); но как выглядела борона, существовала ли она вообще, неизвестно, потому что существительного для бороны нет в евр. яз.
Из некоторых мест Библии следует лишь, что боронили при помощи животных и что работа была не из легких (Иов, 39, 10).
Возможно, что или место бороны заступал плуг особого вида, или же что борона, как в Египте, представляла простую доску, нагруженную камнями.
- Засеивание поля производилось различным образом, смотря по тому, что засеивали: стручковые плоды просто разбрасывались рукой, а более ценные злаки, как пшеница, рожь и полба, засеивались в борозды, чтобы скрыть их поглубже в земле (Исаия, 28, 25) для защиты семени от муравьев, птиц и засухи.
Посевы продолжались два месяца, и все зависело от дождей.
До покоса созревающие колосья подвергались различным опасностям: прежде всего, со стороны саранчи, опустошающее действие которой изображено много раз в Библии (Суд., 6, 5; 7, 12; Иерем., 46, 23; Псалм., 78, 4), муравьев и разных четвероногих животных, преимущественно из породы грызунов.
Особенно боялись саранчи, в которой видели признак "Божьей кары".
Наконец, атмосферические условия иногда подвергали посевы опасности; особенно дурно было влияние юго-восточного ветра, קדים, Kadim, который сжигал зеленые колосья, наконец, часто встречающиеся в Библии שדפון, Schidafon, обожжение, и ירקון, Jerakon, пожелтение (Второзак, 28, 22; Амос, 4, 9; I кн. Цар., 8, 37; Хаггай, 2, 17).
Когда появлялись пожелтение и обожжение, в стране наступал голод.
Характер и значение этих явлений неизвестны.
Судя по Быт., 41, 6, под приведенными названиями надо понимать болезни растений - ржавчину или преждевременное высушивание, как следствие юго-восточного ветра. Против подобной напасти люди были бессильны.
- Уборка хлеба начиналась жатвой со второго дня Пасхи, что подтверждается также Мишной.
Прежде всего начинали с уборки ячменя (Исх., 9, 31), из первых колосьев которого приносилась жертва Богу, после чего всякий мог есть из нового урожая хлеб в форме опресноков или жареных колосьев (Лев., 23, 10).
Само собой понятно, что благодаря разнице в климате страны уборка ячменя не всюду начиналась в один и тот же день; поэтому первые определения о праздниках не фиксированы в определенный день месяца (Исх., 23, 14-17; 34, 18 и 22).
Праздники Пасхи и Шебуот обозначали, как уже упомянуто, начало и конец уборки хлеба, продолжавшейся семь недель: начинали уборкой ячменя и стручковых плодов и заканчивали уборкой пшеницы.
В некоторых местах хлеб убирали еще до Пасхи (удостоверено Мишной), чтобы приготовить поле для нового летнего посева.
Все время жатвы Израиль радовался, так что "радость в жатву" сделалась обычным выражением (Исаия, 9, 2).
- Жатва производилась серпом, для которого имеются два выражения: חרמש, Chermesch (Второзак., 16, 9), и מגל, Magal (Иеремия, 50, 16).
Вероятно, эти два названия соответствуют двум различным формам серпа в зависимости от того, отрезались ли колосья высоко или ближе к корню (Иошуа, 17, 5; Псалм., 129, 7).
Некоторые плоды вырывались руками или же выкапывались вместе с корнями посредством заступа.
- За косарем ходил "собиратель", מאםף, Meassef (Иерем., 9, 21), или сноповязальщик, מעמר, Meamer (Псалм., 129, 7), который связывал отдельные укосы в снопы, עמר, Omer, или אלמה, Alumah (Руфь, 3, 7; Быт., 37, 7; Псал., 129, 7).
Из снопов составлялись копны и стога (גדיש, Gadisch, Исход, 22, 5), или же снопы складывались на возы (Амос, 2, 13) для перевозки на ток.
Края полей, разбросанные колосья и забытые снопы оставались нетронутыми и принадлежали беднякам (Левит, 19, 9; Второз., 24, 19), "пришельцу, вдове и сироте".
- Иногда зерно молотили на открытом поле (I Сам., 12, 16-17), но обыкновенно молотьба производилась на току (גרן, Goren, Числ., 15, 20; 18, 27), куда привозился весь скошенный хлеб. Ток устраивался под открытым небом, на каменистой почве (Суд., 6, 37). Молотьба продолжалась все лето вплоть до осенних дождей, а в особенно урожайные годы затягивалась до следующего посева (Лев., 26, 5).
Производилась молотьба тремя различными способами:
1) незначительные количества хлеба, а также укроп, тмин и стручковые плоды выколачивались палкой (Руфь, 2, 17; Суд., 6, 11; Исаия, 28, 27);
2) самый элементарный способ, применявшийся и у многих других народов древности, состоял в следующем: по разостланным на току пучкам колосьев гнали скот - волов (Второз., 25, 4), коров и телят (Гошеа, 10, 11), вообще рогатый скот (Миха, 4, 13) и лошадей (Иошуа, 27, 28), и животные своими копытами отделяли зерно от соломы;
3) употреблялась молотилка без колес, которая с нижней стороны имела острия из камней или железа, как доказывается самим названием этого орудия, חרוץ, Choruz, что, собственно, означает нечто заостренное (ІІсаия, 28, 27; повозка называлась מורג, Morag, Исаия, 41, 5 или מרג, Morig, II Сам., 24, 22; Амос, 1, 3), По библейскому предписанию (Второзак., 25, 4) нельзя было "заграждать рта волу, когда он молотит".
- Смолоченный хлеб провеивался для отделения зерна от мякины.
Для этого вымолоченный хлеб собирали в кучу. Затем граблями, מזרה, Misreh (Исаия, 30, 24; Иеремия, 15, 7), или особою вогнутой лопатой подбрасывали зерна вверх. Эта процедура происходила обычно вечером или ночью (Руфь, 3, 2), когда дул морской ветер (Иер., 4, 11; 51, 2).
Иногда же зерна очищались от примесей посредством просеивания через сито (Анос, 9, 9), каковую работу исполняли женщины. Провеивали по нескольку раз, пока вся мякина удалялась. Очищенные зерна собирались лопатой, רחת, Rachat, в кучки, около которых на ночь оставлялась стража (Руфь, 3, 7). Затем, до наступления дождей, вся жатва убиралась. Вымолоченный хлеб сохранялся в корзинах, мешках, цистернах, погребах и специальных подземельях (Иеремия, 41, 8) или же в амбарах, носивших разные названия: אוצרות, Ozaroth, מגורה, Megurah.
В позднейшее время эти амбары устраивались с окнами, закрытыми густыми железными решетками для того, чтобы воздух мог проникнуть внутрь. Иногда такие амбары принадлежали нескольким владельцам. При храме также был склад зерна.
- Что касается количества зернового хлеба, производимого Палестиною, то известно лишь, что его хватало не только для собственного употребления населения, но и для вывоза.
Пытались (Movers, Schegg) даже произвести оценку вывозимого древними евреями хлеба, но едва ли полученные при этом результаты могут считаться достоверными. Несомненным представляется лишь, что земледелие вообще, а хлебопашество в особенности, служило главной основой древнееврейского хозяйства и всего социально-экономического строя Израиля.
В земледелии лежала его сила, но из земледелия же впоследствии развились те социальные противоречия, о которых так красноречиво говорят все без исключения пророки.
- Второй важной отраслью земледелия было виноградарство и плодоводство. О виноградарстве и виноделии см. соотв. статью. - Наконец, важной отраслью древнееврейского земледелия было производство оливкового масла (שמן, Schemen), так часто упоминающегося в Библии (Второзак., 8, 8; 32, 13).
Палестина даже характеризуется как страна, богатая "произведениями полей", "медом (пальмовым) из камня" и "елеем из скалы кремнистой".
Оливковое дерево (זית, Sait) было очень распространено в Палестине, особенно в юго-западной ее части, в долине Шефеле и вокруг Иерусалима (I Хрон., 1, 27, 28), равно как в области Ашера, который по благословению Моисея "окунет в елей ногу свою" (Второзак., 33, 24).
Если оливковое дерево растет очень медленно, зато оно может существовать, постоянно давая плоды, до 200 лет, причем впоследствии почти не требует ухода.
Оно может расти на песчаной и каменистой почве, но лучше всего процветает у морского берега, доставляющего ему необходимую влагу. Зрелые маслины дают больше масла, но зато не совсем зрелые дают масло лучшее.
Поэтому плоды сбивались с дерева палкой раньше, чем они вполне созревали (Второзак., 24, 20).
Собранные маслины складывались в корзины и выжимались, причем это масло, наилучшее по качеству, собиралось в сосуды (Исх., 27, 20 и 29, 40) или же выдавливались в давильнях (Миха, 6, 15).
Какое значение имело оливковое масло для древнего еврея, лучше всего видно из проклятия, которым Моисей угрожает непослушному Израилю (Второзак., 28, 40).
Оливковое масло служило не только для собственного употребления, но было важным продуктом вывоза (Иезек., 27, 17) и было непосредственным объектом товарообмена (I кн. Цар., 5-25 и II Хрон., 2-9), равно как ценным подарком иностранным царским дворам (Гошеа, 12, 2).
- Наконец, садоводство было очень распространено в древней Палестине (Песнь, Песн., 2, 3, 4, 13-16); в связи с ним стояло пчеловодство; страна имела мед не только для собственного употребления, но и для вывоза (Иезек., 27, 17).
- Само собою понятно, что существовало и огородничество (Амос, 4, 9; Второзак., 11, 10).
Социальный характер земледелия в Палестине. Никогда, по крайней мере во всю эпоху, о которой повествует Библия, не было у древнего еврейства общинной или коммунистической земельной собственности (Эд. Мейер). Нигде в Библии не находится указаний ни на общее пользование землей, ни на периодические переделы. Ни один из пророков ни разу не упоминает об этом. Ни субботний год, являющийся очень древним учреждением (в измененном виде он существовал и у вавилонян), ни юбилейный год, не являются доказательством наличности коммунизма у древних евреев. Социальный вопрос среди палестинского еврейства, как в Греции и Риме, сосредоточивался вокруг крестьянина-мелкого собственника. Идеал зажиточного собственника-земледельца проникает всю проповедь пророков. - Основной характер земельной собственности Израиля состоял в следующем: страна была распределена между родами с момента своего завоевания (Суд., 1). Род распределял землю (вероятно, по жребию) между своими семействами. Основным принципом служило закрепление земельной собственности за родом. Однако родовая собственность основывалась на частновладельческом принципе. Комбинация этих двух начал - родовая собственность, но распределенная между частными владельцами, - и создала законодательства о левиратном браке (в его позднейшей форме ср. книгу Руфь), о гоеле (Левит, 25, 25; Иеремия, 32), различные законы о рабе-еврее и даже само представление об идеальном распределении земли (Числа, 26, 54-56; ibid., 33, 54): "И разделите землю по жребию на уделы племенам вашим; многочисленному дайте больший удел, малочисленному же - меньший удел". Но то же распределение происходит внутри колен между родами, а внутри родов - между семействами. Родовой характер земельной собственности легче и лучше всего объясняет появление крупного землевладения. Уже Саул был крупным земельным собственником. По чисто естественным причинам более многочисленные семьи, забирая в свои руки собственность семей вымирающих, но принадлежащих к тому же роду, становились крупными землевладельцами. Этот процесс концентрации земли усилился со времен Соломона, с появлением военной аристократии и гражданской бюрократии. С созданием внешнего рынка для вывозимого хлеба и оливкового масла экономические причины еще больше ускоряют сосредоточение земли в руках отдельных лиц. Это вызывает социальные требования пророков, экономический идеал которых выражается в благоденствии еврейского земледельца - мелкого собственника. Все их стрелы направлены против "торговца хлебом", в котором они видят главного виновника обезземеления массы, и их увещевания направлены против грабежа мелкой собственности (Исаия, 5, 8; Миха, 2, 1-2; Амос, 8, 5-6 и далее; Нехемия, 10, 32; 13, 15). И когда законодательство царского периода пыталось приблизиться к требованиям пророков, оно было проникнуто стремлением укрепить мелкую собственность и бороться против латифундий. Это доказывается всем содержанием Второзакония, особенно гл. 15, 13-14 (когда раб-еврей уходит на седьмой год на свободу, то "не отпускай его ни с чем, а снабди его от стад твоих, от гумна твоего и от точила твоего", чтобы он снова мог сделаться самостоятельным хозяином); 23, 20 - запрещение брать лихву; 24, 6 и 10, 27, 17 - "Проклят передвигающий межу ближнего своего". Дальнейшее развитие по пути к концентрации земельной собственности не было приостановлено, однако в Израиле еще долго удержался класс мелких собственников. Поэтому Израиль не знал в своей истории восстаний рабов (как в Греции, Риме, Финикии) и мог дольше всех других народов бороться против могущественного Рима. Иосиф Флавий наглядно доказывает, что борцы за иудейскую независимость рекрутировались главным образом среди крестьян - мелких земледельцев и фермеров. Совершенно обезземеленный пролетариат создал христианство, провозгласившее коммунизм, крестьяне же создали зелотов, боровшихся с одинаковой страстностью против собственных крупных помещиков за свою экономическую самостоятельность и против языческого Рима за независимость политическую. Но что и в первые два столетия новой эры основой палестинско-еврейской экономики служило земледелие, доказывается не только Мишной, но и Евангелием (Schwalm, Le type social du paysan juif à l'époque de Jésus-Christ). Однако Рим очень быстро уничтожил последние остатки самостоятельного крестьянства.
Плуг отличался примитивностью, сохранившейся до сих пор у местных арабов. С нижней стороны он имел железное острие, которое от времени до времени оттачивалось (I Сам., 13, 20-21, מחרשת, Machareschet).
В плуг обыкновенно впрягалась пара волов (I Сам., 11, 7; I Цар. 19, 19; Амос 6, 12). Поэтому мерой земли принималась צמד שדה, Zemed sade, т. е. пространство земли, вспаханное парой волов (I Сам., 14, 14; Исаия, 5, 10) в один день, дневная вспашка.
На более легкой почве работали ослы (Исаия, 30, 24; 32, 20). Чем объяснить запрет впрягать вола и осла в один плуг или в одно ярмо (Второзак., 22, 10), неизвестно. Хлебопашец погонял животных во время пашни особой палкой, заканчивавшейся железным острием (מלמד, Malmod; Суд., 3, 31). Вероятно, эта палка служила в то же время для раздробления глыб земли и для очистки плуга.
Уже в древности были известны два рода плугов: את, Et, и מחרשת, Machareschet (последнее слово обозначает железную часть на плуге), хотя את обыкновенно переводится словом "заступ".
Точное различие между этими двумя орудиями неизвестно. Несомненно лишь одно: оба орудия имели железные части, нуждавшиеся в оттачивании (I кн. Сам., 13, 21).
Из разных мест Библии следует, что земля перепахивалась иногда по нескольку раз или же вспахивалась сразу несколькими плугами, следующими один за другим.
Пророк Элиша "орал двенадцатью парами, а сам он при двенадцатой" (I Цар., 19, 19).
Во времена Мишны полагали, что повторное вспахивание земли необходимо для хорошего урожая.
Обыкновенно в эту эпоху поступали следующим образом: еще до дождей, в горячее время, землю вспахивали густо, но поверхностно, для того чтобы вырвать корни куколя и вообще сорных трав.
Это называлось הפך - перевертывать.
После первого дождя вспахивали во второй раз - редко, но глубже, причем особенно старательно раздробляли глыбы (פתיח - раскрывание); в третий раз пахали при сеянии: наконец, после сеяния поле перепахивали в четвертый раз для зарытия семени вглубь (חפר = закрывание), причем проводились канавки для отвода дождевой воды.
Понятно, что этот метод применялся не везде: все зависело от почвы и от многих условий.
Так, напр., террасы обрабатывались не плугом, а заступом.
- Боронили ли вспаханную землю? Несомненно, что землю боронили (Исаия, 28, 24, еще точнее у Гошеи, 10, 11: "Иуда будет пахать, Яков - боронить, שדד); но как выглядела борона, существовала ли она вообще, неизвестно, потому что существительного для бороны нет в евр. яз.
Из некоторых мест Библии следует лишь, что боронили при помощи животных и что работа была не из легких (Иов, 39, 10).
Возможно, что или место бороны заступал плуг особого вида, или же что борона, как в Египте, представляла простую доску, нагруженную камнями.
- Засеивание поля производилось различным образом, смотря по тому, что засеивали: стручковые плоды просто разбрасывались рукой, а более ценные злаки, как пшеница, рожь и полба, засеивались в борозды, чтобы скрыть их поглубже в земле (Исаия, 28, 25) для защиты семени от муравьев, птиц и засухи.
Посевы продолжались два месяца, и все зависело от дождей.
До покоса созревающие колосья подвергались различным опасностям: прежде всего, со стороны саранчи, опустошающее действие которой изображено много раз в Библии (Суд., 6, 5; 7, 12; Иерем., 46, 23; Псалм., 78, 4), муравьев и разных четвероногих животных, преимущественно из породы грызунов.
Особенно боялись саранчи, в которой видели признак "Божьей кары".
Наконец, атмосферические условия иногда подвергали посевы опасности; особенно дурно было влияние юго-восточного ветра, קדים, Kadim, который сжигал зеленые колосья, наконец, часто встречающиеся в Библии שדפון, Schidafon, обожжение, и ירקון, Jerakon, пожелтение (Второзак, 28, 22; Амос, 4, 9; I кн. Цар., 8, 37; Хаггай, 2, 17).
Когда появлялись пожелтение и обожжение, в стране наступал голод.
Характер и значение этих явлений неизвестны.
Судя по Быт., 41, 6, под приведенными названиями надо понимать болезни растений - ржавчину или преждевременное высушивание, как следствие юго-восточного ветра. Против подобной напасти люди были бессильны.
- Уборка хлеба начиналась жатвой со второго дня Пасхи, что подтверждается также Мишной.
Прежде всего начинали с уборки ячменя (Исх., 9, 31), из первых колосьев которого приносилась жертва Богу, после чего всякий мог есть из нового урожая хлеб в форме опресноков или жареных колосьев (Лев., 23, 10).
Само собой понятно, что благодаря разнице в климате страны уборка ячменя не всюду начиналась в один и тот же день; поэтому первые определения о праздниках не фиксированы в определенный день месяца (Исх., 23, 14-17; 34, 18 и 22).
Праздники Пасхи и Шебуот обозначали, как уже упомянуто, начало и конец уборки хлеба, продолжавшейся семь недель: начинали уборкой ячменя и стручковых плодов и заканчивали уборкой пшеницы.
В некоторых местах хлеб убирали еще до Пасхи (удостоверено Мишной), чтобы приготовить поле для нового летнего посева.
Все время жатвы Израиль радовался, так что "радость в жатву" сделалась обычным выражением (Исаия, 9, 2).
- Жатва производилась серпом, для которого имеются два выражения: חרמש, Chermesch (Второзак., 16, 9), и מגל, Magal (Иеремия, 50, 16).
Вероятно, эти два названия соответствуют двум различным формам серпа в зависимости от того, отрезались ли колосья высоко или ближе к корню (Иошуа, 17, 5; Псалм., 129, 7).
Некоторые плоды вырывались руками или же выкапывались вместе с корнями посредством заступа.
- За косарем ходил "собиратель", מאםף, Meassef (Иерем., 9, 21), или сноповязальщик, מעמר, Meamer (Псалм., 129, 7), который связывал отдельные укосы в снопы, עמר, Omer, или אלמה, Alumah (Руфь, 3, 7; Быт., 37, 7; Псал., 129, 7).
Из снопов составлялись копны и стога (גדיש, Gadisch, Исход, 22, 5), или же снопы складывались на возы (Амос, 2, 13) для перевозки на ток.
Края полей, разбросанные колосья и забытые снопы оставались нетронутыми и принадлежали беднякам (Левит, 19, 9; Второз., 24, 19), "пришельцу, вдове и сироте".
- Иногда зерно молотили на открытом поле (I Сам., 12, 16-17), но обыкновенно молотьба производилась на току (גרן, Goren, Числ., 15, 20; 18, 27), куда привозился весь скошенный хлеб. Ток устраивался под открытым небом, на каменистой почве (Суд., 6, 37). Молотьба продолжалась все лето вплоть до осенних дождей, а в особенно урожайные годы затягивалась до следующего посева (Лев., 26, 5).
Производилась молотьба тремя различными способами:
1) незначительные количества хлеба, а также укроп, тмин и стручковые плоды выколачивались палкой (Руфь, 2, 17; Суд., 6, 11; Исаия, 28, 27);
2) самый элементарный способ, применявшийся и у многих других народов древности, состоял в следующем: по разостланным на току пучкам колосьев гнали скот - волов (Второз., 25, 4), коров и телят (Гошеа, 10, 11), вообще рогатый скот (Миха, 4, 13) и лошадей (Иошуа, 27, 28), и животные своими копытами отделяли зерно от соломы;
3) употреблялась молотилка без колес, которая с нижней стороны имела острия из камней или железа, как доказывается самим названием этого орудия, חרוץ, Choruz, что, собственно, означает нечто заостренное (ІІсаия, 28, 27; повозка называлась מורג, Morag, Исаия, 41, 5 или מרג, Morig, II Сам., 24, 22; Амос, 1, 3), По библейскому предписанию (Второзак., 25, 4) нельзя было "заграждать рта волу, когда он молотит".
- Смолоченный хлеб провеивался для отделения зерна от мякины.
Для этого вымолоченный хлеб собирали в кучу. Затем граблями, מזרה, Misreh (Исаия, 30, 24; Иеремия, 15, 7), или особою вогнутой лопатой подбрасывали зерна вверх. Эта процедура происходила обычно вечером или ночью (Руфь, 3, 2), когда дул морской ветер (Иер., 4, 11; 51, 2).
Иногда же зерна очищались от примесей посредством просеивания через сито (Анос, 9, 9), каковую работу исполняли женщины. Провеивали по нескольку раз, пока вся мякина удалялась. Очищенные зерна собирались лопатой, רחת, Rachat, в кучки, около которых на ночь оставлялась стража (Руфь, 3, 7). Затем, до наступления дождей, вся жатва убиралась. Вымолоченный хлеб сохранялся в корзинах, мешках, цистернах, погребах и специальных подземельях (Иеремия, 41, 8) или же в амбарах, носивших разные названия: אוצרות, Ozaroth, מגורה, Megurah.
В позднейшее время эти амбары устраивались с окнами, закрытыми густыми железными решетками для того, чтобы воздух мог проникнуть внутрь. Иногда такие амбары принадлежали нескольким владельцам. При храме также был склад зерна.
- Что касается количества зернового хлеба, производимого Палестиною, то известно лишь, что его хватало не только для собственного употребления населения, но и для вывоза.
Пытались (Movers, Schegg) даже произвести оценку вывозимого древними евреями хлеба, но едва ли полученные при этом результаты могут считаться достоверными. Несомненным представляется лишь, что земледелие вообще, а хлебопашество в особенности, служило главной основой древнееврейского хозяйства и всего социально-экономического строя Израиля.
В земледелии лежала его сила, но из земледелия же впоследствии развились те социальные противоречия, о которых так красноречиво говорят все без исключения пророки.
- Второй важной отраслью земледелия было виноградарство и плодоводство. О виноградарстве и виноделии см. соотв. статью. - Наконец, важной отраслью древнееврейского земледелия было производство оливкового масла (שמן, Schemen), так часто упоминающегося в Библии (Второзак., 8, 8; 32, 13).
Палестина даже характеризуется как страна, богатая "произведениями полей", "медом (пальмовым) из камня" и "елеем из скалы кремнистой".
Оливковое дерево (זית, Sait) было очень распространено в Палестине, особенно в юго-западной ее части, в долине Шефеле и вокруг Иерусалима (I Хрон., 1, 27, 28), равно как в области Ашера, который по благословению Моисея "окунет в елей ногу свою" (Второзак., 33, 24).
Если оливковое дерево растет очень медленно, зато оно может существовать, постоянно давая плоды, до 200 лет, причем впоследствии почти не требует ухода.
Оно может расти на песчаной и каменистой почве, но лучше всего процветает у морского берега, доставляющего ему необходимую влагу. Зрелые маслины дают больше масла, но зато не совсем зрелые дают масло лучшее.
Поэтому плоды сбивались с дерева палкой раньше, чем они вполне созревали (Второзак., 24, 20).
Собранные маслины складывались в корзины и выжимались, причем это масло, наилучшее по качеству, собиралось в сосуды (Исх., 27, 20 и 29, 40) или же выдавливались в давильнях (Миха, 6, 15).
Какое значение имело оливковое масло для древнего еврея, лучше всего видно из проклятия, которым Моисей угрожает непослушному Израилю (Второзак., 28, 40).
Оливковое масло служило не только для собственного употребления, но было важным продуктом вывоза (Иезек., 27, 17) и было непосредственным объектом товарообмена (I кн. Цар., 5-25 и II Хрон., 2-9), равно как ценным подарком иностранным царским дворам (Гошеа, 12, 2).
- Наконец, садоводство было очень распространено в древней Палестине (Песнь, Песн., 2, 3, 4, 13-16); в связи с ним стояло пчеловодство; страна имела мед не только для собственного употребления, но и для вывоза (Иезек., 27, 17).
- Само собою понятно, что существовало и огородничество (Амос, 4, 9; Второзак., 11, 10).
Социальный характер земледелия в Палестине. Никогда, по крайней мере во всю эпоху, о которой повествует Библия, не было у древнего еврейства общинной или коммунистической земельной собственности (Эд. Мейер). Нигде в Библии не находится указаний ни на общее пользование землей, ни на периодические переделы. Ни один из пророков ни разу не упоминает об этом. Ни субботний год, являющийся очень древним учреждением (в измененном виде он существовал и у вавилонян), ни юбилейный год, не являются доказательством наличности коммунизма у древних евреев. Социальный вопрос среди палестинского еврейства, как в Греции и Риме, сосредоточивался вокруг крестьянина-мелкого собственника. Идеал зажиточного собственника-земледельца проникает всю проповедь пророков. - Основной характер земельной собственности Израиля состоял в следующем: страна была распределена между родами с момента своего завоевания (Суд., 1). Род распределял землю (вероятно, по жребию) между своими семействами. Основным принципом служило закрепление земельной собственности за родом. Однако родовая собственность основывалась на частновладельческом принципе. Комбинация этих двух начал - родовая собственность, но распределенная между частными владельцами, - и создала законодательства о левиратном браке (в его позднейшей форме ср. книгу Руфь), о гоеле (Левит, 25, 25; Иеремия, 32), различные законы о рабе-еврее и даже само представление об идеальном распределении земли (Числа, 26, 54-56; ibid., 33, 54): "И разделите землю по жребию на уделы племенам вашим; многочисленному дайте больший удел, малочисленному же - меньший удел". Но то же распределение происходит внутри колен между родами, а внутри родов - между семействами. Родовой характер земельной собственности легче и лучше всего объясняет появление крупного землевладения. Уже Саул был крупным земельным собственником. По чисто естественным причинам более многочисленные семьи, забирая в свои руки собственность семей вымирающих, но принадлежащих к тому же роду, становились крупными землевладельцами. Этот процесс концентрации земли усилился со времен Соломона, с появлением военной аристократии и гражданской бюрократии. С созданием внешнего рынка для вывозимого хлеба и оливкового масла экономические причины еще больше ускоряют сосредоточение земли в руках отдельных лиц. Это вызывает социальные требования пророков, экономический идеал которых выражается в благоденствии еврейского земледельца - мелкого собственника. Все их стрелы направлены против "торговца хлебом", в котором они видят главного виновника обезземеления массы, и их увещевания направлены против грабежа мелкой собственности (Исаия, 5, 8; Миха, 2, 1-2; Амос, 8, 5-6 и далее; Нехемия, 10, 32; 13, 15). И когда законодательство царского периода пыталось приблизиться к требованиям пророков, оно было проникнуто стремлением укрепить мелкую собственность и бороться против латифундий. Это доказывается всем содержанием Второзакония, особенно гл. 15, 13-14 (когда раб-еврей уходит на седьмой год на свободу, то "не отпускай его ни с чем, а снабди его от стад твоих, от гумна твоего и от точила твоего", чтобы он снова мог сделаться самостоятельным хозяином); 23, 20 - запрещение брать лихву; 24, 6 и 10, 27, 17 - "Проклят передвигающий межу ближнего своего". Дальнейшее развитие по пути к концентрации земельной собственности не было приостановлено, однако в Израиле еще долго удержался класс мелких собственников. Поэтому Израиль не знал в своей истории восстаний рабов (как в Греции, Риме, Финикии) и мог дольше всех других народов бороться против могущественного Рима. Иосиф Флавий наглядно доказывает, что борцы за иудейскую независимость рекрутировались главным образом среди крестьян - мелких земледельцев и фермеров. Совершенно обезземеленный пролетариат создал христианство, провозгласившее коммунизм, крестьяне же создали зелотов, боровшихся с одинаковой страстностью против собственных крупных помещиков за свою экономическую самостоятельность и против языческого Рима за независимость политическую. Но что и в первые два столетия новой эры основой палестинско-еврейской экономики служило земледелие, доказывается не только Мишной, но и Евангелием (Schwalm, Le type social du paysan juif à l'époque de Jésus-Christ). Однако Рим очень быстро уничтожил последние остатки самостоятельного крестьянства.
понедельник, 17 февраля 2020 г.
воскресенье, 16 февраля 2020 г.
> Гинзбург Лидия Яковлевна > Человек за письменным столом
Потом заговорил Мандельштам. Говорит он шепеляво, запинается и после двух-трех коротких фраз мычит. Это было необыкновенно хорошо; это было «высокое косноязычие» — и говорил вдохновенный поэт. Он говорил о том, что стихотворение не может быть описанием. Что каждое стихотворение должно быть событием. (Я понимаю это в том смысле, что в стихотворении должно происходить движение и перемещение представлений.)не столько ее так называемые «повествования», из которых выше всего ставлю «Мысль, описавшую круг» об осмыслении смерти, а в том числе и ее литературно-критические статьи, в том числе она привела замечательный пример толкования Мандельштама.
В стихотворении, он говорил, замкнуто пространство, как в карате бриллианта… размеры этого пространства не существенны… но существенно соотношение этого пространства (его микроскопичность) с пространством реальным. Поэтическое пространство и поэтическая вещь четырехмерны — нехорошо, когда в стихи попадают трехмерные вещи внешнего мира, то есть когда стихи описывают…
Такая мысль может предстать на плоскости. Простые смертные не должны высказывать такое. Но поэт говорил четырехмерно. Прекрасно смотреть на спотыкающуюся мысль поэта, на ее рождение, на мыслительный процесс, знакомый по стихам. Это было похоже. Это воспринималось так: вот пришел поэт, ему показали стихи другого поэта; он отверз уста — и возникла мысль… Вот ему покажут еще стихи или дерево, дом, стол — и родятся еще бесчисленные мысли. Но когда В. спросила Тихонова, понравилось ли ему то, что говорил Мандельштам, Тихонов ответил довольно равнодушно: «Я уже знал все это». Не значит ли это, что у Мандельштама есть несколько устойчивых мыслей, которые он годами выкипячивал из своего поэтического опыта.
Мне кажется, она единственная правильно истолковала «Грифельную оду», она удивительно подробно и тонко написала в статье «О литературном герое» и в книге этой вообще эволюцию представлений о герое.
И мне показалась книга о лирике тоже, в общем, эталонной.
«Человек за письменным столом» – это как раз собрание, скорее, ее автобиографической и художественной прозы.
Условно художественной, но, конечно, это художественная проза.
Мне кажется, она была наиболее последовательной ученицей Пруста в русской прозе. Вот это умение сказать то, что не до конца в себе понимаешь, продолжая левитинскую формулу применительно к физике: умение сформулировать, сознавая самые тонкие вещи, – это мне кажется, очень было для нее характерно.
чтобы быть для меня совсем стихами, белые стихи должны быть такого масштаба, как «Вновь я посетил…», как мандельштамовское: «Я не увижу знаменитой Федры…», притом написанное строфически, с правильным чередованием мужских и женских окончаний — так, что оно как бы и не вполне белое.
Ахматова
Этой весной я встретилась у Гуковских с Ахматовой. У нее дар совершенно непринужденного и в высокой степени убедительного величия. Она держит себя, как экс-королева на буржуазном курорте.Ахматова явно берет на себя ответственность за эпоху, за память умерших и славу живущих.
Гуковский говорил как-то, что стихи об Иакове и Рахили (третий «Стрелец») он считает, в биографическом плане, предельно эмоциональными для Ахматовой. Эти фабульные, библейские стихи гораздо интимнее сероглазого короля и проч. Они относятся к Артуру Лурье.
вторник, 4 февраля 2020 г.
Зайдман, Моисей Борисович (1842-). Ф.М. Достоевский в западной литературе
Зайдман, Моисей Борисович (1842-).https://dlib.rsl.ru/viewer/01003778990#?page=11&view=list
Ф.М. Достоевский в западной литературе
суббота, 1 февраля 2020 г.
Джеффри Арчер Хроники Клифтонов.
Джеффри Арчер Хроники Клифтонов.
1 Лишь время покажет
2 Грехи отцов
3 Тайна за семью печатями
4 Бойтесь своих желаний…
1 Лишь время покажет
2 Грехи отцов
3 Тайна за семью печатями
4 Бойтесь своих желаний…
Буровский Андрей Михайлович Книга "Евреи, которых не было. Книга 2
Алданов М. А. Русские евреи в 70–80-х годах. Исторический этюд // Книга о русском еврействе: от 1860-х годов до революции 1917 года. Нью-Йорк: Союз русских евреев, 1960.
На территории эллинистического Боспорского царства, в городе Горгинии (там, где сейчас стоит Анапа), найдены надгробные мраморные плиты с надписями на иврите.
В 1865 году А. Я. Гаркави опубликовал эти надписи; стало известно, что уже в 42 году до P. X. здесь существовала еврейская община. https://litlife.club/books/229683/read?page=3
В Киеве было два квартала‚ один из которых назывался Козаре‚ а другой – Жидове. Возле второго квартала находились Жидовские ворота
На территории эллинистического Боспорского царства, в городе Горгинии (там, где сейчас стоит Анапа), найдены надгробные мраморные плиты с надписями на иврите.
В 1865 году А. Я. Гаркави опубликовал эти надписи; стало известно, что уже в 42 году до P. X. здесь существовала еврейская община. https://litlife.club/books/229683/read?page=3
В Киеве было два квартала‚ один из которых назывался Козаре‚ а другой – Жидове. Возле второго квартала находились Жидовские ворота
Во всем мире евреи называли себя аидами, в том числе и сефарды. Все известные названия в языках европейских народов восходят к этому самоназванию. Польское zyd — «жид», немецкое Jude — «юде», английское jew — «джу», французское juif — «джюиф».
Белорусские евреи были единственной группой, которой не нравилось такое название. Уже первый генерал-губернатор Белоруссии граф З. Г. Чернышов в 1772 году использовал слова «еврейские общества» для названия кагалов. До 1783 года и Чернышов, и Сенат в своих документах попеременно используют оба слова — и «жид», и «еврей», как взаимозаменяемые и одинаковые по смыслу. Во время посещения Шклова Екатериной в 1787 году десятеро руководителей общин обратились к императрице с прошением: пусть в официальных документах их называют не жидами, а используют «более возвышенное библейское слово» — евреи.
Никто из гоев — ни поляки, ни русские, ни формирующиеся украинцы и белорусы — не замечает превосходства евреев хотя бы в одном — в поголовной грамотности.
Примерно 40–60 тысяч (а по другим данным — 100 тысяч) евреев в Белоруссии были очень своеобразной группой еврейства: потому что очень своеобразной была сама Белоруссия — последний осколок Великого княжества Литовского.
В 1786 году Екатерина даже писала белорусскому генерал-губернатору, чтобы равенство прав евреев в сословно-городском самоуправлении «непременно и без всякого отлагательства приведено было в действие», а с неисполнителей его «учинено было законное взыскание» [4, с. 76].
Стоит ли удивляться, что в 1780 году в Могилеве и в Шклове евреи встречали Екатерину II восторженными одами в ее честь?
В те времена купцы были прикреплены к своим городам ничуть не менее прочно, чем крестьяне к земле. Наивно представлять себе купца XVIII, даже начала XIX века как современного предпринимателя, который сам решает, где ему поселиться.
Только в Белоруссии купцы могли переходить из города в город, «смотря по удобности их коммерции». Что характерно, местные христианские купцы не пользуются этой возможностью, а вот еврейские пользуются. Многие евреи, вошедшие в эти 10 %, стали перебираться в города великороссийских, внутренних губерний, а то и в Москву.
граф А. Р. Воронцов писал, что, конечно, Голландии от присутствия евреев только хорошо, но это от каких евреев? От португальских евреев, которые активные и честные. «Но такие евреи, которые известны под названием польских, прусских и немецких жидов, …совсем другого роду и производят торги свои, так сказать, как цыганы — со лжею и обманом, который есть единым их упражнением, чтоб простой народ проводить».
Воронцов очень решительно возложил ответственность за крестьянскую нищету в Белоруссии на евреев, и утверждал, что евреи стоят за спиной всех фальшивомонетчиков и контрабандистов Российской империи. Ни много ни мало.
два очень важных обстоятельства:
1. Граф А. Р. Воронцов очень хорошо знает, что евреи Португалии и Голландии какие-то совсем не такие, как в Польше, Австрии и Белоруссии. Не такие, как ашкенази.
2. Решение о «введении черты оседлости» принимал фактически один человек — граф А. Р. Воронцов. А что, если бы он принял другое решение, более благоприятное для евреев?
С евреями Державин тоже общался, и совершенно незаметно, чтобы относился к ним плохо или как-то свысока. Беседовал он с Ильей Франком, еврейским просветителем, получившим образование в Берлине. Илья Франк посвятил Державина в идеи «берлинеров» о том, что кагальная верхушка исказила истинный смысл вероучения, «ввела строгие законы с целью обособить евреев от других народов», и что в последние века «нравственный характер евреев изменился к худшему». Что надо просвещать евреев, учить их тому же, чему и христиан, и одновременно писать и переводить хорошие книги на иврит.
Другим постоянным собеседником Державина был Нота Хаимович Ноткин, крупный купец из Шклова. Он не соглашался с Франком почти ни в чем, но был сторонником переселения евреев в Новороссию, разведения там овец и хлебопашества.
Державин верно оценил мрачную роль кагальной организации. Он «посмел» увидеть, что система поборов внутри еврейства «составляет кагалам ежегодно знатную сумму доходов, несравненно превосходнейшую, нежели с их ревизских душ государственные подати. Кагальные старейшины в ней никому никакого отчета не дают. Бедная их чернь оттого находится в крайнем изнурении и нищете, каковых суть большая часть. Напротив, кагальные богаты и живут в изобилии» [11, с. 283].
Павел I не успел принять никаких мер по «Мнению…» Г. Р. Державина. Уже при Александре I созвали Комитет по благоустроению евреев.
Вошли в Комитет и евреи: уже известный нам Ноткин и петербургский откупщик Абрам Перетц, тесно друживший со Сперанским, просветитель Лейба Невахович, богатый купец Мендель Сатановер
В 1804 году Комитет выработал «Положение о евреях»
А тут еще созыв синедриона Наполеоном, начало их эмансипации… Евреи вдруг из внутренней проблемы России превращаются в проблему международную, и оказывается — ну никак нельзя быть притеснителем евреев в глазах Европы! Никак нельзя!
Еврейский вопрос становится каким-то зловещим,
созывается особый Комитет в 1806 году. Потом, в 1809 году, опять новый Комитет сенатора Попова.
правительство решило, что «все дети евреев могут быть принимаемы и обучаемы, без всякого различия от других детей, во всех российских училищах, гимназиях и университетах». Особо оговаривалось, что никто из детей в тех школах не может быть «ни под каким видом отвлекаем от своей религии, ни принуждаем учиться тому, что ей противно».
Евреи, «кои способностями своими достигнут в университетах известных степеней отличия в медицине, хирургии, физике, математике и других знаниях, будут в оные признаваемы и производимы в университетские степени» [14, с. 799–800].
Прошло почти полвека, пока евреи воспользовались этими правами. И единственным безусловным успехом политики Александра I стало «присвоение фамильных имен». Те евреи, которые жили в славянской среде, стали брать фамилии на славянской основе, типа Рабиновича или Кравца. Австрийские и прусские евреи брали фамилии с германскими корнями, становясь Айзенбергами и Файншмидтами. Само по себе дело хорошее, тем более, что крестьянство, составлявшее больше 70 % населения России, оставалось Ивашками и Петрушками, без всяких там аристократических выдумок в виде «фамильных имен».
Положение 1804 года оценивается очень высоко и еврейскими исследователями, и теми, кого трудно заподозрить в избыточном уважении к этому несчастному и очень интересному народу
Если цель Положения, как красиво декларировало правительство, «дать государству полезных граждан, а евреям — отечество» [7, с. 159], то Наполеон справился со своей задачей значительно лучше.
«Евреев использовали в качестве курьеров для связи между отрядами русской армии», а когда русская армия возвращалась после отступления, «евреи восторженно встречали русские войска, выносили солдатам хлеб и вино». Великий князь Николай Павлович, будущий император, записал в дневнике про евреев: «Удивительно, что они в 1812 отменно верны нам были и даже помогали, где только могли, с опасностью для жизни» [9, с. 309–311].
Марк Алданов ПАМЯТИ М. О. ЦЕТЛИНА
Библиография печатных произведений
Марка Алданова
Алданов М. Русские евреи в 70 — 80-х годах (Исторический этюд).
как вспоминает Марк Алданов, евреи теперь могли сдавать экзамены на офицеров «и получать офицерские чины». «Нередко получали [и] дворянское звание»123
М. Алданов считает, что рассматривать участие евреев в русской культурной и политической жизни надо начиная с конца 70-х годов169. (В революционном движении — на десятилетие раньше.)
Марк Алданов
Новый журнал. 1945. № 11.
На обложке настоящей книги «Нового журнала» еще значится имя Михаила Осиповича. Иначе и быть не могло: он в ней прочел триста девяносто страниц из четырехсот. Со своей обычной добросовестностью, М.О. еще читал рукописи в постели, ставшей его смертным одром. Хотел читать и корректуры, как читал их всегда, но резкое ухудшение в его болезни как раз совпало с временем поступления гранок из типографии. Не думаю, чтобы он вполне ясно сознавал всю опасность своего положения. Но он понимал, что болен тяжело, очень тяжело. Если же Михаил Осипович догадывался, что умирает, то поистине надо склониться перед его мужеством. На вопросы о том, как он себя чувствует, до последних дней отвечал: «Хорошо»… «Вполне хорошо»… Никто верно ни разу не слышал от него жалоб. Он даже обычно отклонял разговоры о своей болезни и переходил к делам, чаще всего к делам «Нового журнала». Умирал М.О. без физических страданий, но довольно долго; было время для всяких мыслей. Он писал когда-то в не перепечатанном им «Светлячке»: «Что я вспомню, умирая, — Если вспомню что-нибудь, — И не даст судьба незлая — Без раздумья мне уснуть…»
Марк Алданов
ПАМЯТИ М. О. ЦЕТЛИНА
Новый журнал. 1945. № 11.
На обложке настоящей книги «Нового журнала» еще значится имя Михаила Осиповича. Иначе и быть не могло: он в ней прочел триста девяносто страниц из четырехсот. Со своей обычной добросовестностью, М.О. еще читал рукописи в постели, ставшей его смертным одром. Хотел читать и корректуры, как читал их всегда, но резкое ухудшение в его болезни как раз совпало с временем поступления гранок из типографии. Не думаю, чтобы он вполне ясно сознавал всю опасность своего положения. Но он понимал, что болен тяжело, очень тяжело. Если же Михаил Осипович догадывался, что умирает, то поистине надо склониться перед его мужеством. На вопросы о том, как он себя чувствует, до последних дней отвечал: «Хорошо»… «Вполне хорошо»… Никто верно ни разу не слышал от него жалоб. Он даже обычно отклонял разговоры о своей болезни и переходил к делам, чаще всего к делам «Нового журнала». Умирал М.О. без физических страданий, но довольно долго; было время для всяких мыслей. Он писал когда-то в не перепечатанном им «Светлячке»: «Что я вспомню, умирая, — Если вспомню что-нибудь, — И не даст судьба незлая — Без раздумья мне уснуть…»
Биографические сведения о Михаиле Осиповиче были даны в «Новом русском слове». Надеюсь, в следующих книгах «Нового журнала» появятся оценки его поэтического творчества, сделанные поэтами, воспоминания о нем парижских друзей. Настоящие строки пишутся в спешке: М.О. не раз говорил в последние свои дни, что 11-я книга запаздывает, что надо ускорить ее выход. Она была готова ко дню его кончины. Журнал добавляет лишь некролог своего основателя.
Я прочел снова две его книги в прозе: «Декабристы» и «Пятеро и другие». Произведения только что скончавшегося писателя, бывшего близким другом, читаешь с особым чувством. Однако я писал о них и прежде. Без всяких колебаний, без надгробного преувеличения скажу, что обе эти книги — высокие образцы историко-биографической литературы. Не знаю, какая из них лучше. Вторая «добрее». Не хочу сказать, что первая «зла»: злую книгу Михаил Осипович не мог бы написать, по мягкости, которая была ему свойственна и в литературе, и в жизни. Его изображение декабристов совершенно своеобразно и вызывает двойственные чувства. Кроме Лунина, ни одного «героя» как будто нет: есть средние люди, в большинстве хорошие, в большинстве слабые. А вместе с тем изложение «судьбы одного поколения» потрясает. С большим, на знатоков рассчитанным мастерством, как будто незаметно, из того, что кажется мелочами, создана замечательная картина исторической трагедии. Как хороши портреты Муравьевых, Рылеева, Якубовича, и — в другом лагере — фигура генерала Лепарского (ему отведено несколько страниц и в поэме Михаила Осиповича о декабристах: «Кровь на снегу»)! Такие же истинно-художественные главы есть и в книге «Пятеро и другие». Незабываем, например, его портрет Балакирева.
Недостатком обеих этих превосходных книг была их краткость. Он в одном томе хотел дать то, что требовало пяти или шести томов. Я не раз говорил это Михаилу Осиповичу. Торопиться ему было незачем. В его литературной деятельности было благоприятное обстоятельство: он всю жизнь, и до революции, и после нее, мог писать, совершенно не думая о заработке, не заботясь даже о том, найдется ли издатель. Но он опасался, что «не будут читать». Между тем и «Декабристы», и «Пятеро и другие», конечно, останутся в русской литературе.
Быть может, дело было в его слабом здоровье. Быть может, отчасти в недостаточном доверии к себе как к прозаику. Я в жизни не встречал писателя более скромного. Возможно также, что его отвлекали другие замыслы. Знаю, что в последний год жизни Михаила Осиповича у него было много разных планов. Он хотел перейти к чистой беллетристике и рассказывал мне сюжеты (очень интересные) небольших рассказов. Хотел также заняться книгой о русских символистах, и уже начал ее писать. Предполагалось, что отрывки из нее будут печататься в «Новом журнале». Его просили поместить в журнале всё, вместо отрывков. Он не соглашался: «Многое будет совершенно неинтересно»… Эта книга, вероятно, очень отличалась бы от двух других. Все-таки и декабристы, и «Могучая кучка» были, так сказать, профессионально ему чужды: Михаил Осипович не был ни политическим деятелем, ни композитором. Символисты были «собратья». А главное, он многих из них хорошо знал лично. В его гостеприимном доме в Москве, потом в Париже, собирались известнейшие русские писатели (бывали у него и иностранные знаменитости, как Рильке). Впрочем, быть может, личное знакомство с героями и повредило бы книге. О Рылееве, о Пестеле М.О. мог писать всё, что думал. О знакомых людях так писать ему было бы трудно и даже невозможно. Да и, в самом деле, настало ли время, «время, которое все ставит на свою полочку»? Знаю только, что Михаил Осипович был очень увлечен этим замыслом. Не так давно стал ездить в Public Library и с грустью вспоминал о собственной парижской библиотеке, — у него было тысяч семь книг, преимущественно по разным родам искусства.
Он был человеком большой, очень разносторонней культуры и в литературе обладал вкусом почти безошибочным. Михаил Осипович не умел подавать свои знания, свои блестящие качества. Быть может, и люди, нередко с ним встречавшиеся, не замечали, например, его остроумия. Он и в тесном кругу, сказав слово, иногда на редкость меткое и удачное, точно старался сделать его незаметным, — точно сейчас же брал его назад, хоть злобным, саркастическим его остроумие никогда не было.
Михаил Осипович приехал в Америку уже немолодым и не очень здоровым человеком. Однако четыре года его пребывания в Соединенных Штатах оказались, кажется, самыми плодотворными в его жизни. Из двух его книг в прозе одна целиком написана здесь. Здесь же он создал то издание, которое печатает теперь эти строки о нем. «Новый журнал» всем ему обязан. Первые разговоры о возможности создания в Нью-Йорке толстого журнала происходили еще во Франции, в Грассе, в доме нашего общего друга И.А. Бунина (тогда предполагалось, что Иван Алексеевич тоже приедет в Америку). Но до приезда Михаила Осиповича ничего сделано быть не могло.
Не так давно в России вышел девятнадцатый том сочинений Салтыкова-Щедрина, содержащий в себе его письма периода «Отечественных записок». Я знаю, есть такое клише: журналист, вечно ругающий свое издание, на словах проклинающий свою работу, а на самом деле страстно ее любящий, неспособный жить без «запаха типографской краски». Это клише не выдумано беллетристами: такие люди существуют. Может быть, в некоторой степени что-то подобное было и у Салтыкова. Он ведь все грозил бросить редакторскую должность, но не бросал ее и возобновлял договоры с издателем. Однако преувеличивать ничего не надо: без «запаха типографской краски», и в прямом, и в символическом смысле этого выражения, жить нормальному человеку вполне возможно. Из писем же Салтыкова можно сделать и тот вывод, что он на свою должность редактора смотрел, как на подобие каторжных работ. Понять его нетрудно. И не в одной цензуре было, конечно, дело. Щедрин воевал с Михайловским, с Елисеевым, с Успенским, с другими сотрудниками по-иному, но не меньше, чем с цензурой. А кто больше его раздражал, сказать не берусь. Не думаю, чтобы он, при всем своем таланте, при всех своих замечательных чертах, был образцовым редактором (как не был им и другой большой человек, работу которого я мог наблюдать и лично: П.Н. Милюков, еще гораздо больший «самодержец», чем Щедрин, — при нем такой соредактор, как Михайловский, был бы вообще невозможен). Едва ли суровость и «самодержавие» Щедрина, то настроение, которое он невольно создавал в редакции, способствовали украшению «Отечественных записок»; другие журналы были по качеству выше.
Для того чтобы быть хорошим редактором, нужно много свойств (обычно вдобавок несовместимых). Но первое, думаю, — настоящая, подлинная любовь к этому делу, по возможности без упомянутого выше клише: любишь дело — так и говори; незачем тогда ругаться и проклинать. Михаил Осипович не только любил свою работу редактора: он был в нее почти влюблен. Гордился удачными книгами журнала, очень огорчался, когда они выходили неудачны. Однако мелкие неприятности, неизбежно связанные с повседневной редакционной работой (да еще в эмиграции), переносил с философским юмором. Он никогда не раздражался, и я просто не могу себе его представить «ругающим» или «проклинающим» работу, которой он отдавал все свои силы. Быть может, она слишком его утомляла, но наверное она и скрасила последние годы жизни Михаила Осиповича. Один из ближайших к нему людей говорил мне: «Если бы М.О. отказался от своей работы, он, вероятно, умер бы очень скоро: только эта работа его и поддерживает».
В редакционной работе, быть может, М.О. Цетлин имел les défauts de ses qualités. Он был человеком исключительной доброты. Сочетание этого качества с умом, талантливостью и юмором было обаятельно. От близкого знакомства М.О. неизменно выигрывал, — что в жизни бывает не так часто. Его кончина — тяжелая утрата для русской литературы и большое личное горе для его друзей.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)