https://www.litmir.co/br/?b=145478&p=16
Вернувшись в Берлин из Нюрнберга, [90]Гитлер
запрещает браки между евреями и немцами и объявляет недействительными
все браки такого рода, заключенные в прошлом; всех евреев увольняют с их
должностей в государственных учреждениях, банках и на Берлинской бирже.
Отныне они не имеют права быть экономистами, частными советниками,
адвокатами, врачами и даже работать домашней прислугой у немцев, если
только возраст их хозяев не превышает сорока пяти лет.
Немецкие знамена
больше не имеют к ним никакого отношения, они обязаны пришивать спереди к
своей одежде желтую шестиконечную звезду.
Их магазины впредь должны
быть отмечены особыми «иудейскими» флажками, их квартиры будут
конфискованы.
Им уже нельзя останавливаться в отелях, посещать
рестораны, а в театрах и кинозалах они могут появляться только в
определенные часы.
Пятьсот тысяч немецких евреев внезапно лишаются права
водить машину.
Им не разрешается торговать золотом и драгоценными
камнями, выставлять какие бы то ни было товары в витринах.
Их книги и
статьи больше не будут печатать, их музыку запрещено играть — даже дома
или в синагогах.
Если они захотят уехать, они могут это сделать, но им
дозволяется вывезти из страны только 5 % своего имущества.
Если
останутся, то будут вынуждены содействовать унижению собственной нации и
ждать, когда их заставят жить в пределах специальных гетто.
Чтобы подтолкнуть берлинских евреев к отъезду из столицы (90 %
еврейского населения вопреки всему пока остается в городе), Геббельс
использует любые средства: он старается пробудить ненависть к евреям у
тех, кто никогда ее не испытывал, и разжигает ее у тех, кто прежде был,
так сказать, латентным антисемитом.
Меры, предусмотренные для Берлина,
вскоре распространятся на всю Германию.
Ночь с 9 на 10 ноября назовут
Рейх(жристальнахт, «Хрустальная ночь». [91]
Этой
ночью толпа разбивает витрины еврейских магазинов, которых еще очень
много.
Горит синагога на Фазаненштрассе; погромщики вламываются
в-квартиры.
Более ста синагог разграблены эсэсовцами.
20 тысяч евреев
арестованы, 36 — убиты.
На только что вставленных окнах разграбленных еврейских квартир появляются надписи «Jude». [92]
Повсюду
в городе расклеены афиши, гласящие: «Евреи — наше несчастье».
Евреи,
изгнанные из всех центров сосредоточения городской общественной жизни,
не могут даже прогуляться в городском саду или в берлинском лесу, не
столкнувшись с унизительными и грубыми антисемитскими лозунгами: «Евреям
вход воспрещен!» или: «Чистый воздух леса несовместим с запахом
евреев».
Вскоре выпадет снег, и юные гитлеровцы будут украшать своих
снеговиков желтыми звездами и ермолками.
Многие евреи уже стали жертвами
насильственной депортации: их увозят с вокзала Груневальд, в вагонах
для скота, в первые концентрационные лагеря.
Желательно, чтобы население Берлина ничего о подобных сценах не знало.
Оно и так уже начинает сочувствовать евреям, поэтому в настоящий момент
никаких новых антиеврейских мер лучше не принимать.
Только 28 ноября
1940 года, в четверг, партия сделает в этом направлении следующий шаг:
она обратится к населению с призывом принять участие в съемках фильма
«Das ewige Jude», «Вечный жид».
На следующий день синагога на Левицовштрассе, процветавшая во времена
кайзера, станет местом сбора для депортируемых.
Очень скоро закроются
последние еврейские школы, а самое большое — не только в Германии, но и
во всей Европе — кладбище иудейской общины на Гроссе Гамбургерштрассе
будет закрыто и разграблено.
На другом иудейском кладбище в Берлине,
кладбище в Вайсензее, сотни стел и надгробий будут осквернены
нацистскими эмблемами, разорены, профанированы.
Похоже, евреи больше не
имеют права покоиться в мире в земле немецкой столицы?
Закроют и их
госпиталь на углу Иранской и Школьной улиц.
К концу 1944 года в Берлине
еще будет проживать на нелегальном положении какое-то количество евреев;
две тысячи из них поместят в концентрационный лагерь
Вдова еврейского художника Макса Либермана [108]не
особенно тревожилась в «Хрустальную ночь».
Она живет в хорошей квартире
на Гогенцоллернштрассе, в весьма фешенебельном квартале.
Сам Геринг,
человек, который, в зависимости от личных капризов или интересов,
решает, «кто является евреем, а кто нет» (эту фразу, однако, первым
употребил не он, а Винер, занимавший должность мэра Вены задолго до
прихода Гитлера к власти), в свое время купил несколько картин у ее
мужа.
Все сотрудники генерального штаба заказывали свои портреты у Макса
Либермана, как и фон Бломберг, как и семья Гинденбурга.
Фрау Либерман,
исполненная достоинства, с пергаментной кожей и орлиным профилем, с
тонкими длинными пальцами, унизанными бриллиантами, кажется типичной
представительницей крупной еврейской буржуазии Берлина, давно
перемешавшейся с лучшими прусскими аристократическими семействами
столицы (которые не придают значения расистским предрассудкам, с тех пор
как приняли в свою среду французских гугенотов, подвергавшихся
преследованиям со стороны Бурбонов).
Эти старые и солидные еврейские
семьи обосновались в городе далеко не вчера.
Все знают, что они во
многом обогатили его интеллектуальную, музыкальную, художественную
жизнь.
Очевидный знак давней межэтнической солидарности берлинцев (и, в
определенном смысле, выражение мужества) — тот факт, что многие
посетители, чьи фамилии начинаются с частички «фон», и после
«Хрустальной ночи» продолжают класть свои визитные карточки на
серебряный поднос в прихожей фрау Либерман.
Пока никому и в голову не
приходит, что суровые нюрнбергские законы могут быть применены к этой
импозантной вдове.
Фрау
Либерман, в чьем доме бывает столько гостей, ничуть не беспокоится.
У
нее еще есть время, она может сделать выбор — либо стать добровольной
затворницей в своей красивой квартире (чтобы не пришлось носить на
одежде каждый раз, когда выходишь на улицу, «позорную» желтую звезду),
либо уехать в Швейцарию, очень дорого заплатив за свою эмиграцию.
Многие
ее знакомые выбрали второй путь.
Все знают, что власти, чтобы
избавиться от слишком заметных евреев, закрывают глаза на их отъезд или
позволяют себя подкупить.
Нюрнбергский закон не запрещает выезд из
страны — при условии, что отъезжающие берут с собой не более 5 % своего
имущества.
Канарис принимает евреев к себе на службу.
восьмидесятилетняя фрау Либерман, которая любит Берлин и дорожит своими привычками, решает остаться.
2 марта 1943 года люди из гестапо придут к восьмидесятипятилетней фрау
Либерман, которая в этот момент будет лежать, после сердечного приступа,
в своей квартире, по-прежнему украшенной картинами ее мужа.
С большим
достоинством она оденется, не произнеся ни слова, и ее повезут в
берлинский еврейский госпиталь, превращенный в место сбора для тех, кого
отправляют в лагеря смерти.
Русские имели все основания назвать эту войну «Отечественной».
Для
евреев она стала борьбой за выживание, для Франции — Сопротивлением.
Теперь, полвека спустя, нас интересуют не столько интерпретации этой
войны — дерзкие, взвешенные или предвзятые, сколько факты.
На Нюрнбергском процессе, перед тем как его повесят, Йодль скажет: «Если
мы не потерпели крах в сентябре 1939 года, то только потому, что
англо-француз-ские армии застыли на месте, на своих границах». https://www.litmir.co/br/?b=145478&p=22
Комментариев нет:
Отправить комментарий