В повествовании «В большом наступлении» Борис Николаевич рассказал об истреблении евреев. По тексту ясно, что много из него вытравлено. Но про описанный концентрационный лагерь под Черновицами «Бершадь» в «Чёрной книге» Гроссмана и Оренбурга - ни слова. Историю убийства евреев Полевой слышал из уст старовера. Как известно, на Украине и в Молдавии большую часть помогавших евреям людей составляли староверы, баптисты и другие сектанты.

Рассказ знакомый и страшный. Евреев вывезли из Черновиц и поместили в огражденное место, превратив район еврейских улиц в гетто и предоставив евреям умирать от голода и болезней. У выходов стояли часовые с пулеметами и строжайше запрещали населению общаться с обреченными. Администрация лагеря, видимо, состоящая из румын, начала свой черный бизнес, выменивая у несчастных драгоценные вещи на хлеб. Большинство было беднотой, она-то стала умирать первой. Каждое утро под конвоем часовых раскрывались решетчатые ворота и оттуда выезжали фуры с мертвыми. Хоронили их в общих могилах.

«Дети там, как та травиночка. Одни косточки да ещё глаза», - рассказывала хозяйка. «Ну а вы что ж, так им и не помогали?» - несколько наивно спрашивает один из нас». Объяснение понятно. За помощь евреям расстреливали. Далее Полевой описывает посещение гетто-лагеря: «Сегодня мы, корреспонденты, коллективно сходили за ручей. Страшное это место. Между нормальными домиками прежней постройки, будто груды каких-то грязных кристаллов, теснятся целые массивы развалюх, кое-как сколоченных из фанеры, старых досок, железных листов и бог знает ещё из чего. Хибары лепятся одна к другой, местами сплошняком, и все они буквально набиты людьми, истощенными до крайности...

Тени людей, облаченные в лохмотья, в отрепья некогда добротной одежды. Двигаются осторожно, точно по скользкому льду. В огромных глазах, кажется, однажды и навсегда застыла тоска». А затем уже совсем кафкианская вещь: оказывается, советская власть в 1944 году обратилась к освобожденным евреям... на идиш: «У афиши, возвещающей на украинском и на еврейском языках о том, что сегодня с наступлением темноты на площади перед синагогой будет демонстрироваться историко-революционный фильм «Ленин в Октябре», большая молчаливая толпа. До темноты ещё далеко, но стоят, смотрят на афишу и не расходятся. Мне думается, что после всего перенесенного само созерцание этой афиши, любовно написанной на куске обоев, доставляет удовольствие». Это, так сказать духовная пища, но все учтено красным командованием: «Командование перекинуло сюда большую группу военных врачей. Организовано шесть медицинских кухонь. На перекрестках улиц дымятся трофейные автокухни. Перед ними очереди людей с бидончиками, с мисками, с консервными баночками на веревочках. На пустырях раскинуты улицы из трофейных палаток. Сюда переселили особенно бедствующие семьи.

 

Кажется, что несчастные ещё не пришли в себя, не до конца поверили в свое освобождение. Испуг, тоска ещё не угасли в глазах, и любая беседа, о чем ни заговоришь, со стариком или юношей, даже с ребёнком, (кстати: на каком языке шел диалог? - С. Д.) непременно закончится робким вопросом: «...Но все-таки - они не могут вернуться, они не придут?»

Не существует уже ворот, оплетённых колючей проволокой. Сторожевые будки свалены, распилены и уже ушли на топливо. Каждый может идти куда хочет. Об этом говорят объявления, это разъясняют военные, а вот не уходят.

Только юноши и мужчины призывного возраста гурьбой пошли на призывный пункт. Но в армию приняли лишь немногих. Большинство были взяты на учёт и отправлены восвояси. У них дистрофия, нервное истощение и всякие иные недуги... Когда же те, кого приняли, через день явились прощаться в своем новом обмундировании, за ними ходили люди, всем хотелось посмотреть на своих красноармейцев.

Начальник одного из действующих здесь медпунктов, женщина, майор медслужбы, рассказывала, что ей пришлось переодеться в штатское, ибо при виде её собирались целые толпы, часами теснясь возле палатки, где она вела приём. Дожидались, чтобы только посмотреть на еврейку с майорскими погонами». Ай да Полевой, ай да молодец!

Далее цитирую его: «Покидали мы этот лагерь под вечер... По улицам бродили люди-тени, среди них попадались в чёрных длинных пальто, в ермолках, из-под которых на щеки выбивались эдакие завитые пряди волос, и хотя вечер был ясный, в руках у них были почему-то свернутые зонтики.

По обе стороны уже несуществующих ворот стояли две длинные горластые очереди. Одна перед кухней, расположенной на автомашине. Дюжий усатый солдат, подпоясанный по шинели засаленным фартуком, наливал черпаком в судки, в миски, ведёрки, консервные банки что-то вкусно пахнущее жареным луком. Напротив лейтенант и две молоденькие девушки раздавали маленькую газетку на еврейском языке, изданную политотделом какой-то части. Перед ними тоже теснилась очередь. Иные перебегают из одной очереди в другую. Это-то и вызывает шум. Между этими очередями медленно движутся дроги. На них гроб, за гробом идут родственники и знакомые, одетые в траур. Несмотря на все принятые меры, трудно поднять на ноги тех, кто одной ногой стоит уже в могиле. Люди здесь продолжают умирать».

Это длинная выписка сделана мною неслучайно. Мне кажется, что Полевой в главке «За колючей проволокой» был самим собой. В какой-то степени он расквитался за грех молчания. А для меня - описание спасения остатков европейского еврейства Красной Армией не пропаганда, а истина. Я молю Всевышнего, чтобы на Страшном суде это Спасение пошло в оправдание русскому народу, столько миллионов голов сложившему за правое дело уничтожения коричневой чумы. Еврейскому народу об этом следует помнить вечно. Я заклинаю своих потомков - всегда любить русский народ и простить его вины, вольные и невольные!

http://museumlenin.ru/museumlenin/books/662-kniga-very-i-beznadezhnosti-chast-47.html

Вместо послесловия.

Книга носит несколько мистическое название «Книга Веры и безНадежности». Как каждый человек, рожденный в довоенную эпоху и выживший в условиях ленинградской блокады, я должен был верить в Предопределение.