Георгий БЕН Тайник открывает свои сокровища ’’каирская гениза”

 Георгий БЕН

 Тайник открывает свои сокровища 

Напечатано в Народ и Земля. Журнал еврейской культуры. № 8. — Иерусалим. 1988

https://vtoraya-literatura.com/pdf/narod_i_zemlya_08_1988__ocr.pdf

В 1896 году две английские туристки из Кембриджа, приехавшие в Египет, случайно купили в Каире в качестве сувениров несколько листов непонятной им древней рукописи (как они считали, на арабском языке). Вернувшись в Англию, они решили выяснить, что это за рукопись, и обратились за разъяснениями к видному кембриджскому гебраисту профессору Соломону Шехтеру, который знал также и арабский язык. К своему величайшему изумлению, профессор Шехтер обнаружил, что перед ним не что иное как прежде неизвестный оригинальный ивритский текст ’’Премудрость бен Сиры” . Профессор Шехтер немедленно отправился в Каир и, начав свои поиски с адреса, который ему дали кембриджские туристки, кончил тем, что скупил около ста тысяч листов древнееврейских рукописей и привез их в Англию. Вместе с рукописями, вывезенными из Египта другими исследователями, находки составили огромную коллекцию, которая получила название ’’каирской генизы” (слово гениза в переводе означает ’’тайник”). В каирской генизе, помимо отрывков из ’’Экклесиаста” , оказалось множество ценнейших текстов. Около сорока процентов из них составляли стихи, написанные как широко известными поэтами средневековья, (такими как Ицхак ибн Хальфун или Шломо ибн Габироль), так и поэтами, прежде никому неведомыми, например Янаем, жившим, по всей вероятности, в 6 веке в Палестине; никаких биографических данных о нем не сохранилось; известно только, что он был автором ’’пиютов” — стихов для богослужения и молитв, да еще в одной ломбардской еврейской рукописи излагается легенда о том, что, дескать, Янай так ненавидел своего ученика, даровитого поэта Элиазара бен Каллира, что положил ему в башмак скорпиона, от укуса которого Элиазар скончался (впрочем, сам автор рукописи высказывает сомнение в истинности этой легенды). Сейчас, когда творчество Яная извлечено из мрака забвения благодаря открытию каирской генизы, мы узнали, что Янай был первым ивритским поэтом и одним из первых поэтов всего европейского и приевропейского мира, который стал пользоваться рифмой. Известно, правда, что китайцы пользовались рифмой задолго до нашей эры; но ведь жители Европы и Ближнего Востока в начале нашей эры даже не подозревали о   существовании Китая. Помимо стихов, написанных поэтами, которых исследователи знали хотя бы по именам, были в каирской генизе и стихи анонимных поэтов, о которых мы и по сей день не знаем решительно ничего, кроме самого главного — их прекрасных творений. Изучение рукописей каирской генизы, начатое профессором Шехтером, затянулось на многие годы: последние рукописи из этого собрания были опубликованы лишь в конце 70-х годов. Так, каирская гениза дала нам возможность познакомиться со стихами выдающегося государственного деятеля и философа Шмуэля а-Нагида, который до экспедиции профессора Шехтера был почти неизвестен, а сейчас считается одним из величайших еврейских поэтов всех времен. Основная часть его поэтического наследия была впервые опубликована лишь в 1934 году. А совсем недавно, в 1978 году, были впервые напечатаны сорок прежде неизвестных стихотворений другого великого еврейского поэта — Шломо ибн Габироля, среди которых несколько его шедевров. В наши дни рукописи каирской генизы хранятся в Будапеште, Ленинграде, Париже, Лондоне, Оксфорде, Манчестере, Нью-Йорке и Филадельфии, но главным их хранилищем и центром изучения остается Кембридж. Лучшие из стихов каирской генизы — равно как и многие другие шедевры еврейской поэзии всех времен — мы находим в фундаментальной антологии ’’Поэзия на иврите”, выпущенной недавно английским издательством ’’Пингвин Букс”. Эта антология охватывает всю ивритскую поэзию от песни Деборы, написанной три тысячи лет назад, и до стихов, созданных израильскими поэтами, родившимися в 30-е годы 20 века, Натаном Захом и Далией Рабикович. Каждое стихотворение, включенное в антологию, приводится в двух параллельных текстах — на иврите и в английском прозаическом переводе. Составил и отредактировал антологию, а также перевел стихи с иврита на английский известный современный израильский поэт Чарни Карми (который, к сожалению, проявил огорчительную скромность и в последний раздел ’’Израильская поэзия” не включил собственных стихов). Как указывает английский критик М. Л. Розенталь, такой полной и всеобъемлющей антологии ивритской поэзии до сих пор не было опубликовано ни в Англии, ни в Израиле. Некоторые стихи, вошедшие в антологию, например из цикла ’’Дворцовые гимны”, вообще печатаются впервые. Всего в антологию Ч. Карми включено около пятисот стихотворений, принадлежащих перу ста десяти поэтов, не считая анонимных. Огромное значение этой антологии заключается, в частности, в том, что она демонстрирует непрерывность и преемственность ивритской поэзии, родившейся в библейские времена и продолжавшей развиваться до наших дней. Довольно широко распространено мнение, что поэзия на иврите пережила период своего расцвета в века, предшествовавшие нашей эре, затем прошла через период упадка, прекратилась вовсе и снова возродилась в мусульманской Испании и в арабских странах в 10 — 13 веках, потом канула в небытие и практически не существовала несколько веков, прежде чем возникнуть снова в конце прошлого века. Однако, как показывает антология Ч. Карми, на самом деле поэзия на иврите развивалась непрерывно, и во все века в тех или иных странах жили ТАЙНИК РАСКРЫВАЕТ СВОИ СОКРОВИЩА 187 крупные поэты, писавшие на этом языке. Антология состоит из трех больших разделов: первый раздел охватывает ивритскую поэзию от Библии до 10 века, второй — от 11 до 18 века и третий - от 19 века до наших дней. В первом разделе за отрывками из Библии следуют стихи Шимона бен Сира, или Иисуса сына Сирахова (2 век до н.э.). В течение многих веков его книга поучений была известна лишь в греческом переводе: до тех пор, пока первые отрывки из оригинального ивритского текста не были в 1896 году куплены английскими туристками в Каире и исследованы профессором Шехтером. В течение последующих четырех лет каирская гениза позволила исследователям восстановить примерно две трети текста, а потом еще некоторые отрывки были найдены среди свитков Мертвого моря и при раскопках Масады, так что теперь в нашем распоряжении почти полный текст. В антологию включены тексты и из других рукописей Мертвого моря. Далее идут отрывки из Талмуда, завершенного в 5 веке, затем так называемые ’’Дворцовые гимны”, написанные в 3 - 4 веках, и большая подборка анонимных стихотворений 4 - 7 веков. По понятной причине имена большинства поэтов той эпохи до нас не дошли: ведь тогда у поэтов не было в обычае подписывать свои стихи, как делают сейчас, и поэзия у евреев распространялась не в виде оформленных книг, снабженных титульным листом с названием книги и именем автора (как делалось тогда у римлян), и даже не в списках (как самиздат), а в буквальном смысле слова ”из уст в уста”. Человек, запоминавший понравившееся ему стихотворение, читал его наизусть друзьям и знакомым, не заботясь — или даже не зная — об авторе; при этом он, видимо, нередко видоизменял те или иные строки по своему усмотрению: либо по забывчивости, либо желая улучшить стихотворение в соответствии с собственным вкусом. И записывалось это стихотворение — если оно когда-либо записывалось — через много лет или даже десятилетий после смерти его автора. Поэтому мы никогда не можем быть уверенными, что имеем точный, неискаженный текст. А большинство стихов той эпохи, по-видимому, навсегда утрачено, если снова не произойдет чуда и не будет выкопана еще одна гениза. Более или менее упорядоченная поэзия, связанная с именами тех или иных авторов, возникла у евреев только в 5 или 6 веке: первыми из таких небезымянных поэтов были, вероятно, упомянутые выше авторы пиютов — Янай и Элиазар бен Каллир — радикальные реформаторы еврейской литургической поэзии, оказавшие огромное влияние на еврейских поэтов последующих веков. Янай ввел в ивритскую поэзию рифму и акростих и разработал сложную строфическую форму литургического стихотворения — керова, доминировавшую в пиютах вплоть до 9 века. А Элиазар бен Каллир изменил всю структуру, стиль и лексику литургического стиха, в частности узаконил в нем неологизмы и просторечия, за что его позднее, в 11 веке, резко укоряли еврейские поэты Испании — прежде всего Моше ибн Эзра, — считавшие, что он испоганил ’’классический” (т.е. библейский) иврит. В антологию Чарни Карми включены семь стихотворений Яная и пять — Элиазара бен Каллира. Следом за ними в антологии представлены некоторые другие поэты первого тысячелетия, среди которых явно выделяются Финеас а-Коэн, живший в 188 Георгий БЕН Тивериаде в конце 8 века, и Амитай бен Шефатия, живший в Южной Италии в конце 9 века. И, наконец, завершается первый раздел антологии циклом стихов ’’Смерть Моисея”: эти стихи, написанные разными анонимными авторами в 8 — 11 веках, были впервые объединены и выпущены в виде сборника неизвестным издателем 15 века, и до сих пор они являются частью литургии праздника Симхат-Тора. Второй раздел антологии открывается стихами еврейских поэтов 10 века, живших в мусульманской Испании. Там под влиянием арабской культуры — тогда самой развитой и яркой в Европе — в еврейской культуре произошла литературная революция: поэзия приобрела светский характер. До того фактически единственным жанром еврейской поэзии были пиюты; писать на иврите светские стихи — стихи о войне, о любви, о человеческих переживаниях, о политических событиях — считалось неприличным, если не кощунственным; да никто таких стихов и не писал до появления в Кордове первого еврейского светского поэта — Менахема ибн Сарука. Ибн Сарук был, по-современному говоря, секретарем у влиятельного еврейского врача и вельможи Хисдая ибн Шапрута, служившего при дворе кордовского халифа Абд аль-Рахмана III. По причинам, нам неизвестным (Карми считает, что ибн Сарук был обвинен в ереси, но другие исследователи приводят иные версии), ибн Сарук впал в немилость и оказался в тюрьме, где он написал включенную в антологию (в сокращенном виде) поэму ”Я выскажу все”, в которой он смело обличал всесильного временщика. С этой поэмы началась светская поэзия на иврите в Испании; как пишет Ч. Карми в предисловии к своей антологии, ’’основными жанрами этой поэзии были панегирики, элегии на смерть покровителей, родных и друзей, самовосхваления, инвективы, направленные против соперников или неправедных' правителей, стилизованные славословия вину и веселью и любовные стихи, исполнявшиеся обычно речитативом под аккомпанемент музыкальных инструментов”. За поэмой ибн Сарука в антологии следуют другие еврейские поэты Испании: реформатор поэтической техники Дунаш бен Лабрат, литургический поэт Йосеф бен Авитор, тонкий лирик Ицхак ибн Хальфун и многие другие, из которых, конечно, выделяется ’’великолепная пятерка”: Шмуэль а-Нагид, Шломо ибн Габироль, Моше ибн Эзра, Йегуда Галеви и Йегуда Альхаризи. И здесь, в антологии, где все эти поэты собраны вместе, мы особенно ощущаем всю яркость расцвета еврейской поэзии в мусульманской Испании. Взять хотя бы знаменитого поэта, философа и государственного деятеля Шмуэля а-Нагида (993 — 1056): в антологии Ч. Карми представлены образцы его гражданской, любовной, бытовой, философской и религиозной лирики, а также стихотворные афоризмы, по своей емкости и лаконичности напоминающие персидские рубаи. Разнообразен и подбор стихов Моше ибн Эзры (1065? — 1135?) — от эротических юношеских стихов, которые он сам потом считал ’’прискорбными заблуждениями молодости”, и до медитативных и нередко трагических стихов зрелых лет. Здесь же представлены и поэты Ближнего Востока, находившиеся обычно под сильным влиянием своих испанских собратьев, — такие, как Биньямин бен Зера из Константинополя, ТАЙНИК РАСКРЫВАЕТ СВОИ СОКРОВИЩА 189 Йегуда Шмуэль Аббас из Алеппо, Моше Дари из Александрии и другие. Судя по антологии Ч. Карми, еврейские поэты из мусульманского мира в эпоху раннего средневековья далеко опережали своих собратьев из христианских стран — подобно тому, как и сам мусульманский мир вообще опережал тогда христианскую Европу по своему культурному развитию (первое, впрочем, по-видимому, проистекало из второго). Но и христианские страны все-таки не были для еврейской культуры бесплодной пустыней: и в них появлялись тогда очень сильные стихи на иврите — такие, как, например, анонимное стихотворение ’’Расскажу о горе своем”, в котором описывается еврейский погром в Майнце, учиненный крестоносцами 27 мая 1096 года: анонимный автор берет на себя смелость косвенно обвинить самого Бога (хотя внешне его упрек обращен к ангелам), напоминая, что когда-то Бог взял на себя труд вмешаться, чтобы спасти всего лишь одного человека — Исаака, — а теперь он не захотел спасти целый город: К Тебе воззвали ангелы Господни, Чтоб нож от одного страдальца отвести. Так почему, ответь, они молчат сегодня, Когда Ты мог бы тысячи спасти? По своему тону и настроению это стихотворение очень типично для средневековой еврейской поэзии, возникшей в Германии и Северной Франции: она гораздо суше, мрачнее, аскетичнее и трагичнее, чем поэзия евреев мусульманских стран, в которой, наряду с нередкими нотами трагизма (особенно у Йосефа бен Авитора или Шломо ибн Габироля), постоянно звучат и гедонистические мотивы (подобно тому, как они звучат в тогдашней арабской и персидской поэзии: у ибн Кузмана, Абу-ль Ала-аль-Маари, Омара Хайяма и пр.). Так, Моше ибн Эзра, автор не только стихов, но и ученых трактатов, воспевает вино, любовь, радость жизни, издевается над ханжами и святошами. Ученый раввин и видный талмудист Меир Галеви Абулафия (1170 - 1244) в поэме ’’Письмо из могилы” призывает своих друзей не тратить время на оплакивание умершего, но наслаждаться ненадолго отпущенными им жизненными радостями и трудиться ради улучшения жизни: Теперь, когда я больше не у дел, Что толку мой оплакивать удел? Все ваши причитания, понятно, Не смогут воротить меня обратно; И, чем рыдать бесцельно, смерть кляня, Живите дельно, радуя меня. А поэзия евреев Германии и Северной Франции, если судить по антологии Карми, гораздо чаще проникнута трагизмом, отчаянием, смирением, религиозным мистицизмом, в ней очень редко встречаются жизнерадостные ноты, а главным ее жанром являются селихот (причитания). Это, впрочем, понятно: жизнь евреев в большинстве стран христианской Европы была тогда гораздо тяжелее, чем жизнь евреев среди сравнительно веротерпимых арабов, и в Европе евреи чаще 190 Георгий БЕН подвергались преследованиям, что не могло не отразиться на их поэзии. Немецкий еврей Барух Майнцский (1150 — 1221) одно из своих самых сильных стихотворений посвятил памяти евреев, убитых во время погрома в Блуа в 1171 году, когда крестоносцы, шедшие освобождать ’’гроб Господень”, по пути истребили почти все еврейское население этого города. Современник жизнелюбивого толедского остроумца Йегуды Альхаризи (1170 — 1235?) — Давид бар Мешулам из немецкого города Шпайера — вспоминает о страшном еврейском погроме в Шпайере в 1096 году, во время Первого крестового похода, как о жертвоприношении евреев, наказанных за их грехи. Эфраим Регенсбургский (1110 — 1175) посвящает свои стихи ужасам регенсбургской резни 1137 года, когда тысячи евреев были загнаны в Дунай и насильно окрещены. Эфраим Боннский (1132 — 1200) описывает ужасы Нейсской резни 1186 года, когда были убиты все евреи этого города. И это повторяется снова и снова. Такова была жизнь евреев Центральной Европы, и такова была их поэзия. Гораздо радостнее звучит в ту эпоху творчество еврейских поэтов Прованса и Италии. В раннее средневековье Прованс был — как экономически, так и культурно — под сильным влиянием соседней мусульманской Испании, и провансальцы были терпимее к иноверцам, чем жители Центральной и Северной Франции, откуда евреи массами бежали от погромов на юг. В Провансе еврейские общины процветали, и там евреям, в отличие от северных областей, разрешалось, например, владеть землей и заниматься сельским хозяйством, а нередко евреи удостаивались даже административных должностей. Положение провансальских евреев стало ухудшаться лишь в 14 веке, после эпидемии чумы 1348 года. Поэтому и поэзия провансальских евреев (Давид а-Коэн из Авиньона, Ицхак а-Горни из Арля) была гораздо оптимистичнее, чем поэзия евреев Германии или Северной Франции. То же самое можно сказать и о поэзии евреев Италии - страны, в которой (если не считать изгнания евреев испанцами из Сицилии в 1492 году) фактически никогда не было погромов или сколько-нибудь серьезных преследований евреев. Итальянские евреи играли видную роль в торговле, промышленности, науке и медицине, и еврейские общины - особенно во Флоренции, Мантуе, Венеции и Ферраре — жили в целом благополучно и зажиточно, а в культурном отношении они испытали сильное влияние жизнелюбивого итальянского Возрождения. Поэтому еврейская поэзия в Италии, творимая обычно людьми, в равной степени знавшими и иврит и итальянский и впитавшими в себя итальянскую светскую культуру, носила четко выраженный ренессансный характер. Как пишет Чарни Карми в предисловии к антологии, ’’когда, после Реконкисты, еврейская поэзия была изгнана из Испании - а до того она была изгнана из Англии (1290) и из Франции (1306, 1322, 1394), — она стала оттачивать октаву в Италии и породила некоторые из самых замечательных стихов, когда-либо написанных на иврите”. Больше, чем к кому бы то ни было, это относится к хорошо представленному в антологии самому знаменитому еврейскому поэту Италии — Иммануэлю Римскому (1261 — 1332). В своей земной, чувственной, открыто антиклерикальной поэзии Иммануэль Римский, в духе современной ему итальянской поэзии, ТАЙНИК РАСКРЫВАЕТ СВОИ СОКРОВИЩА 191 бросает вызов ханжеству и религиозному лицемерию. Друг великого Данте, Иммануэль Римский часто пользуется дантовскими темами и образами. Его сатирическая поэма ”Ад и Рай” своим сюжетом и формой перекликается с ’’Божественной комедией”, а в одном из своих сонетов поэт вызывающе — в пику религиозным кликушам — заявляет, что он предпочитает ад раю, потому что в аду находятся веселые грешники, а в раю — скучные святые. В другом сонете, написанном от лица девственницы, Иммануэль Римский дерзко воспевает потерю девственности; героиня стихотворения недвусмысленно причитает: Я ласк мужских не знала до сих пор, Мой волос долог, грудь моя пуста, И пропадает втуне нагота, Которая ничей не тешит взор. Подчеркнуто ренессансный, светский и часто гедонистический характер носит и большинство стихов других включенных в антологию еврейских поэтов Италии: Дон Видала Бенвенисте (15 век), Моше Риетского (1388 — 1460), Йосефа Царфати (? — 1527), Иммануэля Франсиса (1618 — 1710), Эфраима Лудзато (1729 — 1792) и других. Многие из них вносили ренессансную струю в поэзию на иврите не только собственным поэтическим творчеством, но и переводами произведений европейских писателей: так, Йосеф Царфати перевел ’’Селестину” Фернандо де Рохаса (это был первый в истории перевод на иврит драматического произведения), а Йегуда Арье Модена (1571 — 1648) перевел на иврит поэму Ариосто ’’Неистовый Роланд”. Не все включенные в антологию стихи равноценны, и иногда выбор стихов кажется несколько произвольным и однобоким. Так, из творчества Иммануэля Франсиса взяты лишь гедонистические, радостные, а также иронические стихи, хотя в самой же антологии — в биографической справке о Франсисе — сказано, что этот флорентийский раввин, высокочтимый за свою ученость, писал также и трагические философские поэмы и возвышенные религиозные гимны. Но читателю антологии Карми поэт Франсис запомнится лишь в облике этакого декамероновского сластолюбца, который, как он сам признается в своем сонете, спит со своей любовницей Ханой, а мечтает о недоступной Ноэми — и никак не может выбрать между плотской радостью и платонической любовью. Впрочем, само то, что в антологии много таких стихов, служит разоблачению еще одного довольно распространенного мифа о том, что у евреев, по крайней мере от талмудических времен и до зарождения движения ’Таскала” (18 век), не было светской литературы, не было юмора и сатиры, не было любовной лирики — иными словами, не было Ренессанса. Так, например, Исраэль Шамир в послесловии к своему блестящему переводу рассказов Агнона пишет: ”У нас не было средневековой литературы... а был огромный пробел от классической до новой ивритской словесности... Евреи в средние века, от разрушения Второго храма и до новых времен, не писали — упаси Боже! — светских книг”. Вот это заблуждение и рассеивает Ч. Карми своей антологией, доказывающей, что у нас была средневековая литература и что среди евреев, живших ”от разрушения Второго храма и до новых времен”, были не только авторы богословских 192 Георгий БЕН трактатов и литургических песнопений, но и вполне земные поэты от мира сего — поэты, которые шли и путем Петрарки, и путем Пульчи, и путем Полициано, и путем Клемана Маро, и путем Ронсара. То же самое, как доказывает антология Карми, можно сказать не только о поэтах Европы, но и о многих поэтах Востока. Вот, например, еврейский поэт из Турции Калеб Афендолопо (1465 — 1523) — автор гражданских стихов об изгнании евреев из Литвы и Киева в 1495 году; в антологии Карми мы находим также яркую любовную лирику этого поэта. А вот поэт 15 века Саадия Лонго из Греции — глава салоникского кружка или, как сейчас сказали бы, литературного салона ’’Хахмей а-шир” (мастера поэзии) — автор сатирических и часто довольно скабрезных стихов на иврите и на ладино. А вот родосский поэт Йегуда Зарко — член того же салоникского салона: в антологию включены отличные образцы его откровенно чувственной любовной лирики. Вот Исраэль Наяра (1555 — 1625), житель Цфата, автор трагической гражданской поэмы ’’Голод в Иерусалиме”. Конечно, в антологии Карми есть и немало образцов религиозной, литургической поэзии, созданной евреями из мусульманских стран (марокканец Шимон Лаби, палестинцы Ицхак Лурия и Элиэзер Азикри, йеменцы Шалем Шабази и Йосеф Йедидия Карми), однако ясно, что направление их творчества было далеко не единственным и даже не основным направлением ивритской поэзии средних веков и эпохи Возрождения. Третий раздел антологии, посвященный поэзии нового времени, открывается стихами Бялика (1873 — 1934), начавшего писать в самые последние годы 19 века (кстати, целых два века, 18 и 19, в антологии практически отсутствуют, оба они представлены лишь упомянутым выше падуанцем Эфраимом Лудзато, который явно выпадает из когорты лучших поэтов, отобранных Ч. Карми: может быть, в эти два столетия в еврейской поэзии действительно был досадный провал?). Третий раздел кажется менее интересным, чем первые два: не потому, что стихи в нем плохи — наоборот, они очень даже хороши, — а потому, что представленные в нем поэты (Бялик, Черниховский, Штейнберг, Шленский, Альтерман, Ковнер, Зах и другие) нам, как правило, в той или иной мере известны, и в этом разделе Ч. Карми не открывает нам америк, как он открывал их в первом и втором разделах, когда знакомил нас с каирской генизой, циклом ’’Смерть Моисея” и многими поэтами, ранее нам не знакомыми. Может быть, стоило бы вообще обойтись в книге без третьего раздела? Тем более, что сам Ч. Карми признается, что раздел этот весьма неполон или, грубее говоря, довольно куц, ибо ’’необходимость очень широкого охвата обусловила очень суровые ограничения при отборе современной поэзии, так что этот раздел позволяет читателю бросить лишь беглый взгляд на современных израильских поэтов, представленных на фоне давних и разнообразных традиций”. Разумеется, суровые зоилы могут предъявить Чарни Карми множество претензий: один читатель вознегодует, что в антологии нет того или иного любимого им поэта; другой возмутится обилием нечестивых стихов, вроде сонета Иммануэля Римского о преимуществах ада над раем; третьего покоробят скабрезность сонета Иммануэля Франсиса о Хане и Ноэми или кощунственный ТАЙНИК РАСКРЫВАЕТ СВОИ СОКРОВИЩА 193 ’’Гимн почке” Эфраима Лудзато, который был по профессии врачом (и, кстати, как невозмутимо сообщает Ч. Карми, ’’работал по субботам”); четвертый, наоборот, пожалеет, что таких ’’некондиционных” стихов — слишком мало; пятый огорчится скудным, по его мнению, количеством литургических стихов; шестой еще чем-нибудь будет недоволен. И, конечно, биографические справки, комментарии и вступительная статья Чарни Карми содержат множество мишеней для критических пуль и даже ядер (я, не будучи специалистом, такие мишени, наверно, проморгал). Однако, как гласит наше древнее изречение, ’’нам положено трудиться, но не дано завершать дела наши”. Хочется надеяться, что труд, начатый Ч. Карми, будет если не завершен, то продолжен другими составителями антологий. Труд этот, несомненно, был совершенно гигантским, и плод этого труда доставляет, например мне, дилетанту, огромное удовольствие и обогащает меня многими ценными знаниями. И в завершение можно указать на еще одно важное достоинство этой антологии — достоинство, как говорят англичане, последнее в списке, но не последнее по значению: в отличие от составителей многих других книг подобного рода, Ч. Карми снабдил свою антологию интересным и серьезным предисловием, где подробно и толково изложена эволюция форм, тем, направлений и жанров ивритской поэзии от пророчицы Деборы до Далии Рабикович (приложена даже особая главка, в которой четко разъясняются особенности жанров средневековой ивритской поэзии). Весьма облегчают чтение два именных указателя — на иврите и на английском. И очень содержательна и полезна - и помогает достойно оценить многие включенные в антологию стихи — насыщенная яркими примерами статья Биньямина Грушовского ”0 системе стихосложения на иврите”, помещенная в антологии наряду с предисловием. 

И еще одно — не в укор Карми — замечание.

 Нам понятно, почему ивритские стихи переведены не стихами, а прозой: Карми ведь преследовал не столько художественную, сколько научную цель. Но теперь, ознакомившись с его антологией, нам хочется взять в руки другую подобную антологию, в которой эти стихи были бы переведены стихами. Не знаю, будет ли такая антология когда-нибудь издана в Англии, но будет хорошо, если ее дождутся наши правнуки в СССР. И поэтому я попробовал немного потрудиться, пусть даже мне и не дано завершить это дело, и перевести несколько стихотворений из антологии. Я буду рад, если мой скромный и, наверно, не равноценный оригиналам перевод побудит кого-нибудь другого, как сказал Тассо, ’’спеть об этом лучше”. Само собой понятно, что эта небольшая подборка ни в коей мере не претендует на какую бы то ни было антологичность: я усадил в свою переводческую лодку лишь несколько случайно подобранных и не всегда самых крупных поэтов, тогда как многие гораздо более значительные поэты остались за бортом. Но — лиха беда начало! 194 Георгий БЕН

 Шмуэль а-НАГИД (993-1056) Афоризмы взяты из сборника а-Нагида ’’Сын пословиц”, представляющего собою около тысячи афоризмов, многие из которых восходят к арабским, персидским и древнееврейским источникам. Два последних стихотворения взяты из сборника ”Бен Кохелет” (’’Сын Экклесиаста”), в котором преобладают темы печали, бренности жизни и страха перед смертью. ПОЭТИЧЕСКИЕ АФОРИЗМЫ Меж плачем и плачем всю жизнь ты проводишь — Так пристало ли тешиться праздной гульбой? Ты плачешь, когда ты на землю приходишь, А когда ты уходишь, то плачет другой. * * * Даже зная, что скоро тебе суждено умереть, Жизнь окончи достойно, страданья и боль одолев: Озаряется вспышкой огарок, пред тем, как дотлеть, И грознее, чем прежде, рычит перед гибелью лев. * * * Поначалу война — словно дева прекрасная: Все мужчины пытаются с ней пошалить. Но потом она станет мегерой опасною, Что заставит нас слезы горючие лить. ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЕ Сказала она: ’’Почему ж ты не рад, Что стукнет сегодня тебе пятьдесят?” Но мне все едино — год, прожитый мною, Иль давние лёта Адама и Ноя. Я в жизни ценю только нынешний день — Но он промелькнет и исчезнет, как тень. ТАЙНИК РАСКРЫВАЕТ СВОИ СОКРОВИЩА 195

 * * *

 В разрушенной крепости древних времен 

С могучей дружиной я стал на привале. 

Пока беспокойный вкушали мы сон, 

Под нами былые владетели спали. 

И вот я подумал: ’’Исчезли куда

 Те люди, что здесь обитали когда-то, 

— Бойцы, полководцы, рабы, господа,

 Злодеи и судьи, страдальцы и каты?

 Где моты, скупцы, правдолюбцы, лгуны,

 Копители, воры, девицы, блудницы? Где сонмища смертных, что здесь рождены На смену их пращурам, легшим в гробницы?” Когда бы внезапно восстали они, Они сокрушили бы нас, как лавина. А завтра и все мы им будем сродни — И я, и несметная наша дружина. МошеибнЭЗРА (10557-1135?) Это стихотворение написано в форме мувашшах, характерной для арабской поэзии. Видимо, такие произведения как это, имел в виду ибн Эзра, когда в старости отказался от своих любовных стихов и назвал их ’’ошибками необузданной юности”. * * * Груди любимой ласкай под луной, Губы любимой целуй день-деньской. Сдайся любви, презирая всех тех, Кто возглашает, что страсть — это грех. Все мы желаем любовных утех: Женщин прислал нам небес властелин, Чтобы любовью мытарить мужчин. Жизнь нам не до л гая в мире дана — Так получи наслажденье сполна: 196 Георгий БЕН Пой и пляши, не чурайся вина, А как напьешься, то, чтобы поспать, Лучшее место — девичья кровать. В женщине та тебе часть суждена, Что Аарон получил от овна*; Губы красавицы пей — и она Даст тебе то, что по праву — твое: Мягкие груди и бедра ее. ..ЧТО ААРОН ПОЛУЧИЛ ОТ ОВНА”: аллюзия к словам из Библии ”И возьми грудь от овна вручения, который для Аарона... и это будет твоя доля. И освяти грудь приношения, которая потрясаемая была, и плечо возношения, которое было возносимо, от овна вручения, который для Аарона и для сынов его” (Исход, 29, 2 7 -2 8 ).

 Йегуда АЛЬХАРИЗИ (11707-1235) Стихотворение взято из книги Альхаризи ’’Такхемони” (”Ты умудряешь меня”) — сборника т. н. макам (макама — короткая плутовская новелла, написанная рифмованной прозой со вставными стихами — традиционный жанр средневековой арабской литературы). В книге Альхаризи один из персонажей, Хебер Кенит, набредает на горную деревушку, и гостеприимный поселянин обращается к Хеберу с этим простодушным приветствием. ГОСТЕПРИИМСТВО Всечасно мне по сердцу добрые гости, Как по сердцу псу аппетитные кости. Лишь гости мои переступят порог, Они мне милее, чем сладкий пирог. Я счастлив безмерно, гостей угощая, Как счастливы волки, ягнят поглощая. Для гостя в лепешку разбиться я рад, Как в брызги разбиться готов водопад. За гостем ухаживать любо всегда мне, Как любо траве пробиваться сквозь камни. Отрадно мне слышать гостей голоса, Как мулу отрадно отведать овса. ТАЙНИК РАСКРЫВАЕТ СВОИ СОКРОВИЩА 197 ПОЭТИЧЕСКАЯ ИГРА Эти три стихотворения представляют собой итог поэтического состязания между старым поэтом и его молодым соперником. Молодой поэт задает тему и размер первыми двумя строками, а старый поэт завершает четверостишие, добавляя сравнение и неожиданный поворот темы. * * * Смотри, как ночная рассеялась мгла, Лишь солнце над нами простерло крыла — Как пальма, что кроной земли достигает, Корнями же цепкими в небо вросла. * * * Слышишь — молнии хохот потряс небосклон: Так воитель смеется, борьбой упоен, — Или сторож ночной, что внезапно очнулся И, хихикнув, опять погружается в сон. * * * Лютня нежная стонет под пальцами девы прекрасной, Услаждая ей сердце музыкой своей сладкогласной — Так ребенок рыдает, цепляясь за мать, а она Его песней баюкает, тешит улыбкою ясной. 

Иммануэль РИМСКИЙ (Маноэлло ДЖУДЕ О, 12617-1332?) Иммануэль бен Шломо Римский родился в Риме и прожил там почти всю жизнь, если не считать нескольких больших поездок по Италии. Иммануэль Римский изучал философию, медицину, математику и астрономию, был дружен со многими итальянскими учеными, писателями и философами того времени, и итальянская культура и литература оказали большое влияние на его творчество: он писал и на иврите и на итальянском. В своих стихах на иврите он широко пользовался формами и темами итальянской поэзии; он был первым поэтом, который начал писать сонеты на языке иврит. Его перу принадлежит также обширный комментарий к Библии. В 1328 году, незадолго до смерти, Иммануэль Римский поселился в Фермо; там он закончил большую книгу ’’Тетради Иммануэля” — сборник макам в манере Альхаризи: эта книга состоит из 28 макам, пересыпанных загадками, лирическими стихотворениями, эпиграммами, стихотворными монологами и посланиями. Иммануэль Римский в этой 198 Георгий БЕН книге едко высмеивает религиозных фанатиков, ханжей, корыстолюбцев, интриганов, невежд. Другое большое произведение Иммануэля Римского — сатирическая поэма ”Ад и Рай”, написанная в манере ’’Божественной комедии” Данте, с которым Иммануэль Римский был дружен и памяти которого он посвятил сонет. ’Тетради Иммануэля”, напечатанные типографским способом в 1492 году, стали одной из первых книг на иврите, опубликованных после изобретения книгопечатания. РАЙИ АД Когда я в жизни доживу свой срок, Я в ад хочу, и рая мне не надо: Ведь вновь найду я лишь в чертогах ада Красоток, что слабы на передок. Мне, ернику, какой от рая прок? Там будут старушенций мириады К моим услугам — тоже мне, услада! Да я бы с ними снова сдохнуть мог! На что мне рай? Кого я там найду? Толпу уродин — пугал огородных, Забывших о любви давным-давно? Но в светоносном, радостном аду В компании беспутниц благородных Мне вечное блаженство суждено! 

Йосеф ЦАРФАТИ (Джузеппе ГАЛЛО, ?-1527) Йосеф бен Шмуэль Царфати родился в Риме, по профессии был врачом, считался одним из лучших практикующих врачей Италии. Занимался также философией, математикой и лингвистикой, писал стихи и на иврите и по-итальянски (в последнем случае подписывался Джузеппе Галло); многие его стихи носят эротический характер. Он также перевел на иврит знаменитую пьесу испанского писателя Фернандо де Рохаса (1465 — 1541) ’’Селестина” : это было первое в истории драматическое произведение, переведенное на иврит. Йосеф Царфати первым ввел в ивритскую поэзию октаву (ottava rima) — характерную для итальянской поэзии восьмистрочную строфу со схемой рифм abababcc. В конце своей жизни Йосеф Царфати несколько лет провел в Константинополе, где его заподозрили в том, что он папский шпион, арестовали и подвергли пыткам, но впоследствии он был признан невиновным, освобожден и получил разрешение вернуться в Италию, где и умер от заразной болезни около города Виковаро. ТАЙНИК РАСКРЫВАЕТ СВОИ СОКРОВИЩА 199 ОКТАВЫ Ты спишь, моя любовь, а я не сплю — И я в тоске один брожу по дому. Ты спишь, а я луну и сад молю Увидеть и понять мою истому. Ты спишь, а я — я так тебя люблю, Что облик твой мою уносит дрему, А плоть твоя вбирает весь мой мозг, И тает он в твоем огне, как воск. Хоть мы — в разлуке, но костям моим Все ж ближе ты, чем плоть моя и жилы. Хоть я свободен — иль кажусь таким, — Но ты меня навек поработила. Хоть бодро я шагаю, всеми зрим, Но у меня ты отняла все силы. Скончался я, и в том — твоя вина, И воскресишь меня лишь ты одна. Ужели мне тобой не овладеть? Как мне твоей добиться благосклонности? Я ль не сумел в стихах тебя воспеть? — И все еще я в неопределенности. Я жгучей страстью растопил бы медь, Собака б снизошла к моей влюбленности — А ты бесчувственна, как труп в гробу, И лью в тебя мольбы я, как в трубу. Иммануэль ФРАНСИС (Мануэлло ФРАНЧЕСКО, 1618-1710) Иммануэль бен Давид Франсис родился в Ливорно, получил религиозное образование и был раввином сначала в Ливорно, а потом во Флоренции. В 1678 году совершил путешествие в Алжир, где написал трактат о поэтике и риторике ’’Сладкая речь”, опубликованный лишь после его смерти. Он скоропостижно скончался во время одного из своих периодических посещений родного Ливорно. Стихи Иммануэля Франсиса, которые он писал и на иврите и по-итальянски, носят большей частью светский и сатирический, нередко фривольный характер: это любовная лирика, эпиграммы, эпитафии, юмористические диалоги, сатиры на представителей разных слоев общества (в частности, на собратьев-раввинов). Иммануэль Франсис широко пользовался в поэзии на иврите испанскими и итальянскими стихотворными формами; в частности, 200 Георгий БЕН следуя примеру Иммануэля Римского, которого он называл ’’императором поэтов”, Иммануэль Франсис написал много сонетов. Наиболее известное крупное произведение Франсиса — написанный совместно с его братом Йосефом сборник сатирических стихов ’’Изгнанная газель”, направленный в основном против лжемессии Шабтая Цви, увлекшего тогда многих итальянских евреев. СОНЕТ Когда воочью Хану вижу я, Когда в мечтах Ноэми представляю, Душой горю я, телом изнываю И маюсь, друг от друга их тая. О Хана, ты — любовница моя! Ноэми, ты — любовь моя святая! Кого из вас мне выбрать, я не знаю, А плоть и дух мне не дают житья. Как сталью точат лезвие стальное, Желания друг друга разожгли: Хочу я ту, которая со мною, И брежу той, которая вдали. Любовь, молю: дай сердце мне второе — Иль надвое мне сердце расколи. ЖАЛОБА СТАРОЙ ШЛЮХИ Бывало — стоит выглянуть в окно, Ко мне стремглав бежали обожатели. Но юности, увы, не суждено Цвести вовеки, волею Создателя. Я ласк своих не продаю давно: Исчезли все былые покупатели; И нынче, я считаю, мне везет, Коль даром кто-нибудь меня берет. ТАЙНИК РАСКРЫВАЕТ СВОИ СОКРОВИЩА 201 ЭПИТАФИИ КАРЛИКУ Отошел он в вечный мрак, Но, едва он в землю лег, Как его в один глоток Проглотил один червяк. ГОРБУНУ Иль было недостаточно, судьба, Тебе при жизни моего горба, 4то и в могиле, в довершенье бед, Мне тяжкий камень давит на хребет? ЖЕНЕ Сей монумент, супруга милая, Я ставлю над твоей могилою Не в память о тебе, а чтобы Ты не сумела встать из гроба. ВСПЫЛЬЧИВОМУ ДУРАКУ Спит под этой плитою драчливый тупица. Ты уж лучше, прохожий, тут долго не стой, А не то он, пожалуй, еще взбеленится И тебя пришибет этой самой плитой. ЧЕЛОВЕКУ С БОЛЬШИМ НОСОМ Немедля у всех возникает вопрос: Зачем над надгробною этой плитой Стоит монумент высоченный такой? Он — полый, внутри же — покойников нос. Перевел Георгий БЕН